До вчерашнего дня ей и в голову не приходило, что она может испытывать влечение к другому мужчине, кроме Майкла. Но ведь до вчерашнего дня ей никогда и не встречался никто, подобный Эндрю Фареллу. Он показался ей одновременно очаровательным и веселым, к тому же был очень мил с Молли. Правда, порой ей казалось, что он просто использует девочку, чтобы понравиться матери, но, к чему скрывать, она купалась в лучах его внимания, ее радовало его восхищение, и она чувствовала себя польщенной и... заинтересованной.
Она не поняла, действительно ли он не хотел ничего рассказывать о себе или его просто отличала удивительная скромность. От нее не укрылось, что как только беседа касалась личной жизни, он сразу переводил разговор на Молли или на нее, и ему, очевидно, нравилось безостановочное щебетание девочки о жизни семьи Уэллес. Сара подумала, что объяснение может крыться в его возрасте. Ему ведь всего лишь двадцать восемь — то немногое, что он рассказал о себе, — но он казался еще моложе, ближе по духу к Молли, нежели к женщине, разменявшей четвертый десяток. Ну, не будем преувеличивать, сестренка, всего только тридцать четыре. Да уж ближе к тридцати пяти, сестренка.
Двадцать восемь — как мало.
Вообще-то...
Вообще-то вчера вечером, часов в десять — пол-одиннадцатого, ее начал мучать вопрос: что на нее нашло, зачем она пригласила мальчишку... ну, не мальчишку, а симпатичного молодого человека... в любом случае, совершенно незнакомого мужчину, пообедать с ними, когда вполне хватило бы и коктейля...
— Сара!
Она вздрогнула и резко обернулась.
Эндрю.
Здесь.
Как будто материализовался из ее мыслей.
— Простите, — сказал он. — Я вовсе не хотел...
— Ничего, ничего, — ответила Сара. Но сердце ее стучало — еще бы, так напугать человека. — Вы застигли меня врасплох, только и всего.
— Простите.
— Все в порядке.
— Мне следовало бы кашлянуть или как-то иначе дать вам знать, что я рядом.
— Да ладно, все нормально.
Он пошел с ней бок о бок. Босиком, с закатаными брючинами, он подстроил свои широкие шаги под ее семенящую походку и шел, не говоря ни слова. Его неловкое молчание только усиливало охватившее ее чувство нарушенного одиночества, хотя — с удивлением вдруг осознала она — именно о нем и ни о чем другом она думала, когда он так неожиданно возник рядом.
— Мне стыдно, что я был так неразговорчив во время обеда, — наконец проговорил он.
Сара повернулась к нему.
— Я имею в виду вчера вечером, — пояснил он.
— Ничего подобного.
Он избегал встречаться с ней глазами и шел опустив голову и уставившись в песок. Впереди голубым пятном выделялись на пляже обломки старой маленькой лодчонки.
— Дело в том... — начал он, запнулся и после минутного колебания продолжил: — Впрочем, не важно. Просто я надеюсь, что не испортил вам вечер. И Молли тоже.
— Никто и ничто не могло бы испортить Молли вечер, — рассмеялась Сара.
— А вам?
— Я очень мило провела время.
— Хотелось бы надеяться, — с сомнением в голосе произнес он.
Они почти уже дошли до лодки. Она лежала, похожая на скелет какого-то животного, блестя побелевшими на солнце стрингерами и шпангоутами, и волны сочувственно лизали ее дырявый борт. От лодки до дома была всего-навсего миля. Сара всегда использовала ее как ориентир во время утренних прогулок. Как обычно, она повернула назад.
— Ровно миля, — пояснила она. — До лодки.
— Угу, — буркнул Эндрю.
— От дома, — зачем-то продолжала Сара.
— Угу, — повторил он. — Вы любите шампанское?
— Не очень.
— О.
Конец беседы.
— Я оставил его у вас на пороге, — объявил он. — В качестве компенсации за вчерашний вечер.
— Вам вовсе не надо...
— Я не знал, что вы терпеть не можете шампанское.
— Ну, я его не ненавижу. Я просто не безумно люблю его.
— Я заехал к вам по дороге в аэропорт, — сказал он. — Я собирался просто поставить его, и все. Я не ожидал увидеть вас в такой ранний час. Потом я вас заметил и... решил попрощаться.
Она не ответила. До дома уже совсем близко. Иоланда накрывала завтрак на веранде.
— Почему я был вчера таким зажатым... — начал он.
— Вы вовсе не были зажатым. — Сара повернулась к нему лицом. На солнце его глаза казались совсем голубыми.
— Дело в том... Я никогда в жизни не встречал такой прекрасной женщины, как вы.
— Ну... спасибо, — ответила она. — Очень мило с ва...
И тут он схватил ее в объятия.
«Это надо остановить», — подумала она и вслух сказала:
— Что вы делае... — но так и не договорила, потому что он закрыл ей рот поцелуем. Она пыталась оттолкнуть его, вырваться, но он крепко держал ее, впившись губами в ее губы. Она боялась, что их могут увидеть, ведь пляж в такой ранний час прекрасно просматривается. Его язык проник в ее рот. «Пожалуйста, не надо». Животом она чувствовала его твердый член. «Ну пожалуйста!» Он все крепче обнимал ее, его губы становились все более жадными, а на ней всего лишь бикини... «Пожалуйста, пожалуйста, не надо!»
И вдруг он отпустил ее.
— Простите, — сказал он. — Ради Бога. Простите.
И повернулся и побежал прочь.
Она видела, как он остановился в конце тропинки рядом с домом и подобрал свои туфли. Еще раз оглянулся и исчез за углом дома.
Стоя с горящими губами и чувствуя мелкую дрожь в ногах, она слышала, как завелась машина и затих вдали гул мотора.
На карточке, прикрепленной к бутылке дорогого шампанского, он написал:
До встречи.
Эндрю.
Майкл нашел, что искал, в то утро в итальянской газете «Коррере делла сера». Газетная бумага пожелтела и высохла: со дня ее выхода в свет прошло уже двадцать девять лет. В пластиковом кармашке, приколотом к соответствующей странице архива, лежал отпечатанный на английском перевод статьи, подписанной некой Дженни Вейнстейн, скорее всего секретарем Бюро.
Как ни странно, статья была не об Энтони Фавиоле — автор удостоил его одного-единственного упоминания, и то только как о молодом многообещающем строительном подрядчике, — а о его отце, Эндрю, родившемся в Америке, сыне Андрео Антонио Фавиолы и Марселлы Донофрио Фавиола, эмигрантов из города Руводель-Монте, что в итальянской провинции Потенца. Майкл понятия не имел, где находится этот город. Он продолжил чтение.
Статья воспевала два события, происшедших практически одновременно. Во-первых, исполнилось пятнадцать лет со дня открытия булочной, принадлежавшей Эндрю Фавиоле, на одной из улиц Кони-Айленд. За двенадцать лет, прошедших после смерти отца, Энтони ни разу не поменял адрес семейного предприятия. Во-вторых, через три дня после годовщины хлебопекарни родился третий внук Эндрю, первый, подаренный ему сыном Энтони, «многообещающим строительным подрядчиком». Ребенка назвали Эндрю, в честь героя статьи, его счастливого деда.
На опубликованной фотографии Эндрю держал на руках своего маленького тезку. Дело происходило летом, и дед — в то время пятидесяти двух лет, согласно статье, — стоял в рубашке с короткими рукавами перед стеклянной витриной магазина под названием «Булочная Марселлы». Младенец красовался в белой сорочке и крошечных белых же ботиночках. Даже в том нежном возрасте уши его казались чересчур большими.
Автор статьи пояснял, что Андрео Фавиола назвал булочную в честь жены, которой в то время исполнилось сорок четыре года. «Благослови ее Господь», — поделился Эндрю с репортером. Таким образом, Тополино — праправнук той самой женщины, которая...
Тополино?
Майкл едва не поперхнулся утренним кофе.
...которая шестьдесят пять лет назад проделала долгое и трудное путешествие из горной деревушки, находящейся между Бари и Неаполем. Старший Эндрю ...объяснил, почему его тезку прозвали «Тополино». Его мать все еще говорила на ломаном английском, хотя и являлась гражданкой Америки вот уже на протяжении шестидесяти лет. Когда она впервые увидела младенца, повернулась к сыну и сказала по-итальянски: «Ma sembra Topolino, vero? Con quelle orecchi cosi grande!» — что по-английски означало: «Он похож на Микки Мауса, правда? Такие большие ушки!» Далее автор пускался в объяснения, что Микки Маус так же популярен в Италии, как в Соединенных Штатах, и что почтенная леди говорила о младенце с любовью — ведь всякому видно, как он хорош, с его светлыми волосами и голубыми глазами, типичными для многих выходцев из горных районов Италии.
