— Скажи, как их звали.

— Зачем?

— Я уже сказала. Чтобы я поплакала в подушку.

— Только не плачь! Пожалуйста!

— Я не собираюсь плакать. Мне нужно знать их имена, чтобы... чтобы я могла изгнать их.

— Изгнать? Как? Кнутом прогнать прочь?

— Нет. Как изгоняют дьявола.

— А, понимаю, — ухмыльнулся он. — Теперь ясно. Ты хочешь очиститься.

— Не смейся, умник. Да, очиститься. Избавиться от них.

— Как избавился от них я.

— Ну да, — скептически протянула она.

— Но мне помогла ты.

— Их имена, пожалуйста.

— Ты прямо как полицейский.

— Имена.

Одним духом, словно он собирался произнести не несколько имен, а всего одно, он выпалил:

— Мэри-Джейн, Уна, Элис, Анджела, Бланка, Мэгги. Все! Карло, дай нам, пожалуйста, меню.

— Si, signor Faviola, immediatamente!

— Что такое он повторяет все время?

— О чем ты?

— Фавиола? Фавиола? Что-то в этом роде. Что это значит?

— Понятия не имею.

— Я думала, ты понимаешь по-итальянски.

— Только самую капельку.

— Где ты ему научился?

— В Кенте. А почему ты меня только что назвала умником?

— Потому что ты очень умный.

— Я думал, может, ты вспомнила тот фильм, о котором я тебе как-то рассказывал.

— Какой еще фильм?

— Не важно.

— Итак, — объявил Карло, из пустоты вырастая около стола, — позвольте мне рассказать, что мы сегодня приготовили для наших дорогих гостей.

— Расскажи, — разрешил Эндрю.

Сара слушала, как Карло перечислял по-итальянски названия блюд и тут же переводил их на английский. А сама тем временем смотрела на Эндрю. Смотрела, как он слушает. Так как их звали? Как сможет она избавиться от полудюжины девиц, если она уже забыла их имена? И вдруг поняла, что уже от них избавилась.

— Итак, — повторил Карло, — я подойду к вам через несколько минут, signor Faviola, signorina, выбирайте, не торопитесь.

Он еще раз поклонился и, подобно кораблю, покидающему порт, плавно отрулил от столика.

— Вот опять он сказал это слово, — заметила Сара.

— Да, я слышал. Что будешь есть?

Только поздно вечером, когда Билли высадил ее на углу Лекс и Восемьдесят третьей, Сара спохватилась, что забыла прочитать ему свое стихотворение.

Детективы объяснили Майклу, что, даже если бы им и удалось получить судебный ордер на слежку за вновь обнаруженным выходом на Мотт-стрит, наблюдение там вести все равно неоткуда.

— Потому что, — рассказывал Реган, — там есть ресторанная оптовая база на северо-восточном углу улицы, как раз напротив синей двери...

— На почтовом ящике написано: "Инвестиционная компания «Картер и Голдсмит», — вставил Лаундес.

— Проверьте ее, — приказал Майкл. — Выясните, что это за корпорация, кто владельцы, кто партнеры...

— Уже проверяем, — отозвался Реган.

— Хорошо.

— Так о чем я? — продолжил Реган, который терпеть не мог, когда его перебивали. — Наверху есть окна, выходящие на нужную нам дверь, но оптовая база владеет всем зданием целиком и использует его тоже целиком, так что нам некуда поставить там камеру, даже если бы мы и получили ордер. Впрочем, суд может решить, что мы слишком многого просим для наблюдения за одной-единственной квартирой.

— Но все же стоит попробовать, — возразил Майкл. — Мы же не знаем, кто пользуется той дверью. Возможно...

— Мы полагаем, что телки, — сказал Лаундес.

— Если так, то не стоит беспокоиться. Но если мы засечем людей, которые по тем или иным причинам не хотят, чтобы их видели входящими в лавку...

— Да, такое тоже возможно, — с сомнением в голосе протянул Реган.

— Так почему бы вам не поставить на улице грузовик? — спросил Майкл. — Тогда и ордер не понадобится.

— Видишь ли, Майкл, — начал Реган. — Здесь тебе не Гринвич в штате Коннектикут, где живет кучка богатых, ничего не понимающих дурней. Здесь Маленькая Италия. Если мы поставим грузовик напротив той двери и раскрасим его под хлебовозку или под что-нибудь еще, не пройдет и десяти секунд, как вся округа будет в курсе, что вон в том грузовике сидят легавые и снимают дом напротив.

— Г-м-м, — задумался Майкл.

— Пока что у нас все идет неплохо. Квартира вся в «жучках», благодаря камере, которая снимает дверь в лавку, мы имеем картинку любого урки, заходящего туда. При входе их снимают на камеру, внутри «жучки» записывают каждое их слово. Отлично. К тому же мы прослушиваем телефоны, знаем, кому он звонит, и можем вычислить почти всех, кто звонит ему. Мы собираем массу информации, Майк. А поставим мы грузовик, он засветится, и вся наша система наблюдения полетит к черту. Понимаешь?

— Да, — тяжело вздохнул Майкл.

Забавно.

В Америке, если остановить любого коренного жителя, чьи предки давным-давно иммигрировали из Ирландии, Италии, Пуэрто-Рико или Сербии, и задать ему вопрос о его национальности, никто не ответит: «американец». Ирландец, итальянец, пуэрториканец, серб, венгр, китаец, японец, албанец, кто угодно, только не американец. Евреи называют себя евреями, откуда не явились бы их предки. Американцами называют себя только «ВАСПы» — белые протестанты англосаксонского происхождения. ВАСП никогда не назовет себя иначе, чем американцем. Да, он может иногда упомянуть о своих знатных английских и шотландских предках, но он никогда не скажет, что он англичанин или шотландец. Упаси Боже, только американец.

Эндрю, как и почти все его знакомые, родился в Америке. Он никогда не видел своих прадеда и прабабку, перебравшихся в Штаты из какой-то Богом забытой дыры в Италии, а если на горизонте и появлялись какие-нибудь престарелые дальние родственники, до сих пор говорившие на ломаном английском, мама сразу же ставила на них крест, как на «деревенщине». Мама вообще очень щепетильно относилась к тому, чтобы считаться именно американкой. Он тоже американец, хотя, если застать его врасплох вопросом о национальности, он тоже машинально ответит: «итальянец». Но это несерьезно, просто знак того, что в туманном прошлом, чуть ли не во времена тог, арен и лавровых венков, какой-то неизвестный ему предок приплыл в Америку и поселился там. Даже если он и говорил, что он итальянец, на самом деле он прекрасно знал, что он американец, такой же, как бабушка, дедушка, папа, дядя Руди, тетя Кончетта и кузина Ида.

Именно так.

И только в Кенте, посреди лесистого, богатого и снобистского Коннектикута, он впервые повстречал других американцев. До тех пор он и не подозревал, что на свете есть столько голубоглазых блондинов. Мальчишки, у которых фамилии не оканчивались на гласные. Мальчишки, носившие фамилии типа Армстронг, Харпер и Веллингтон. Мальчишки, которых звали Мартин, Брюс, Кристофер и Говард. Ну и что? Его собственные белокурые волосы действительно немного потемнели, но его глаза ведь оставались голубыми, не так ли? И звали его не Анджело и не Луиджи, а Эндрю. Значит, он такой же американец, как все эти голубоглазые Роджеры, Кейты, Александры и Риды. Но что-то не срабатывало. Фамилия у него Фавиола. Кто там играет квотербека? А, итальянец один.

Каким-то образом — он не понимал почему — Великая Американская Мечта, о которой ему столько говорили в детстве, обошла стороной его деда с бабкой и его родителей. Наверное, именно поэтому его мать так часто и настойчиво повторяла, что она именно американка. И теперь та же мечта обходила стороной и его самого. Почему-то у себя на родине, на земле независимых и мужественных людей, в своей собственной стране, в Америке, он стал американцем второго сорта. То, что он сам говорил о своих корнях, вдруг стало основным и определяющим. Он стал просто итальянцем. И хотя он не знал, кто такие настоящие американцы, он отлично понимал, что он — не из их числа. Более того, он давно усвоил: они никогда не позволят ему стать одним из них. И тогда он сказал: «Ну и хрен с вами» — и отправился играть в Лас-Вегас, где такие же итальянцы, как он сам, владели казино.