— Понимаете, Иван Константинович, я знал многих отличных специалистов. И Евстифеев, по моему глубокому убеждению, был одним из самых лучших. Простите, Иван Константинович, вы согласны с этим?

— Согласен, — сказал Семенцов. — Согласен и понимаю. Но ведь нельзя же ждать бесконечно.

Кажется, тишина, которая наступила, довольно благоприятна.

— Я и не прошу ждать бесконечно.

Неизвестно, что будет дальше, но пока он Семенцова убедил. По крайней мере, неделю, а то и больше, он сейчас вытянет. А потом? Потом. Ведь между первым и вторым налетом прошло почти полгода. Невесело. Ладно, потом можно будет побороться за что-то еще. Скажем, за то, чтобы вместо Ровнина в общежитии остался дежурить кто-то другой.

— Сколько дней вам нужно? — Семенцов встал. — Конкретно?

— Две недели, товарищ полковник, — встав вслед за ним, сказал Ровнин. — Должно прийти что-то за это время.

— Много, — начальник ОУРа нахмурился. — Неделя.

— Иван Константинович? — Ровнин постарался изобразить борьбу. Десять дней, а?

— Неделя, Андрей Александрович. Извините, но и это дальнейшее ожидание считаю бессмысленным.

В переулке тихо; уже десять, через час двери в общежитие закроют. Они прошли по пустому темному переулку мимо редких фонарей, остановились недалеко от двери. Ганна молчит. Кажется, наступает лирический момент. Как он хотел бы уйти сейчас от этого лирического момента! Но нельзя. Главное в том, что она ему нужна. Она ему по-прежнему нужна. Пусть всего на несколько дней, но нужна. Ровнин повернулся, Ганна посмотрела на него и потупилась. И вдруг, так, что он даже не успел отстраниться, обняла. Она обняла его осторожно, медленно, неумело. Обняла, будто боялась, что он сейчас не разрешит ей это сделать. Вырвется. Он же просто не знал, что сейчас сказать, и только чувствовал, как ее губы шевелятся у его груди. Какой же он все-таки подлец. Подлец и мерзавец.

— Андрей, ты знаешь, кажется, случилось ужасное.

Она сказала это спокойно, совершенно спокойно. Сказала, ровно дыша ему в грудь.

— Что — ужасное?

Она вздохнула.

— Так что — ужасное?

— Я не знаю, как тебе сказать. Кажется, я просто не могу без тебя. Понимаешь?

Она ждала его ответа, но он молчал.

— И кажется, не смогу никогда больше. Ты понимаешь? Я — без тебя никогда — не — смогу. Просто — не — смогу. — Она посмотрела ему в глаза и улыбнулась неуверенно, жалко. — Ты не думай. Насчет писем. Все будет в порядке.

Повернулась и ушла.

Ровнин видел, как Лиза разложила вторую почту; несколько человек уже стояли у стеллажа и ждали, чтобы посмотреть письма; все это были свои. Пока все, как обычно, среди них ждет и Ганна. Лиза ушла, и в это время Варвара Аркадьевна крикнула из дежурки:

— Андрюш, на минутку!

В принципе он не раз уходил в дежурку именно в момент, когда приносили вторую почту. Конечно, если у стеллажа в это время оставалась Ганна. Поэтому и сейчас отошел со спокойной душой. И именно в этот момент, только войдя в комнату, услышал четыре коротких звонка.

— Кого это? — спросила Варвара Аркадьевна. — Тебя, наверное?

— Не знаю.

Значит, Ганна увидела письмо? Пустышка? Все может быть.

— Я пойду в техникум, Андрюш, проследи, чтобы белье собрали. Сам-то не занимайся, дежурные сделают, ты только посмотри.

— О чем разговор, бу-сделано.

Варвара Аркадьевна вышла, и в момент, когда она открывала дверь, Ровнин увидел, что в коридоре стоит Ганна. Зачем, они ведь договорились, чтобы она, позвонив, сразу шла по своим делам? Но в ее лице сейчас что-то есть, что ему не нравится, очень не нравится.

— Ты что? — тихо спросил он.

— Андрей, — она сказала это шепотом, — там, в ячейку на «П», письмо положил какой-то парень.

Все, что он подумал после этих слов, заняло доли секунды. Какой-то парень. Значит, не почта, а прямая передача? В общем, он этого всегда ждал. Но надо же было случиться, чтобы именно в этот момент он отошел! Да и ждал как один процент из ста. А зря, совершенно зря. Быстро — спросить у нее словесный портрет. Парень уже ушел? Или стоит? Если ушел, то в эти доли секунды надо решить: бежать за ним? Или не бежать? Раскрыть себя? Бежать больно уж соблазнительно. Собственно, строго по инструкции, если парень только что ушел, догнать его он просто обязан. Но если он сам побежит, то раскроет себя? Раскроет. Конечно, раскроет. И не просто раскроет, а завалит. Черт. И выхода, главное, нет. Ведь по инструкции он должен попробовать его задержать во что бы то ни стало, на то он и сотрудник угрозыска. Нельзя терять ни секунды. Решай, Ровнин, решай, какого черта ты телишься.

— Он что, ушел или еще стоит? — шепотом спросил Ровнин.

— Он сразу ушел, как только положил письмо.

— Как он выглядел? Быстро. И точней.

— Ну… Такой среднего роста. Плотный. В синей куртке. Нейлоновой, кажется.

Время уходит, просто катастрофически уходит. Бежать? Нет. Бежать сейчас, мчаться по переулку он не имеет права. Если это письмо не пустышка, если Лешка действительно вышел на связь, если он ее так точно накрыл, то он, Ровнин, не имеет никакого права сейчас ее заваливать. Пусть за то, чтобы он пытался догнать положившего письмо, будут тысячи инструкций.

— Глаза? Волосы?

— Глаза не помню. Волосы, кажется, светлые.

Это называется «точней». Ладно, словесный портрет он из нее потом выжмет. «Кажется, светлые»… Почему его не оказалось у стола в тот момент? Обида, несправедливость, но жалеть поздно.

— Ганна, проследи за письмом. Я сейчас.

Она кивнула. Прихожая — пока здесь все свои. Письмо на «П» — он его видит. Ровнин вышел в переулок. Незаметно и мгновенно посмотрел направо пусто. Налево, в сторону улицы Плеханова. Там, кажется, кто-то есть. Несколько своих возвращаются из техникума. И кто-то уходит. Кто же это? Там, на полпути, уходят к улице Плеханова три человека. Парень в клетчатой рубашке, женщина с сумкой и мужчина, судя по походке — пожилой. Никого в синей куртке среди них нет. Впрочем, кажется, парень что-то несет в руке, и очень похоже, что это сложенная куртка. Какого цвета у него волосы? Не разобрать отсюда, но, кажется, не темные. Оттенок клетки на рубашке желтоватый. Как хорошо было бы сейчас догнать его в любом случае, пусть даже этот бросок по переулку засекут. Если это тот самый парень, то уж как-нибудь он бы его взял. Одного-то взял бы за милую душу, причем взял бы тихо, без шума. Нет. Бежать нельзя. Ровнин не спеша пошел по переулку к улице Плеханова. Успеет ли он достать этого парня вот так, тихо, пока тот не завернет в какую-то из сторон? Неужели не успеет? Нет, не успеет. Или успеет? Не успел. Все трое сейчас завернут за угол. Пожилой мужчина и женщина свернули влево, но они — не главное. Парень в клетчатой рубашке завернул направо, к остановке троллейбуса. Знать бы, что у него в руке. Шум электромотора — это подошел троллейбус, проскочивший в просвете переулка. То, что у него в руке, очень похоже на куртку, по крайней мере, это что-то — плотно свернутое в комок. А может быть, тот, в синей куртке, спрятался сразу же в одном из дворов в переулке? Теперь разбираться поздно. Вот Плеханова. Не спеши, только ради бога не спеши. Ровнин свернул направо и остановился. Троллейбус отходит, и, кажется, парень в клетчатой рубашке успел сесть. Женщина пропала, а вот пожилой мужчина вышел из магазина. Надо было сразу же спросить у Ганны, какая рубашка была у того, кто положил письмо. Ну и недотепа же он. Если бы он сразу спросил о рубашке — всё, он бы его тут же накрыл. Троллейбус отошел уже далеко. Конечно, он может сейчас остановить любую машину и попробовать догнать этот троллейбус. Нет. Пока он остановит машину, троллейбус подойдет к следующей остановке. И потом, что, если это не тот парень? А может быть, этот парень нарочно положил письмо, дождавшись, пока он, Ровнин, уйдет в дежурку? Черт. И ко всему еще — даже при том, что он шел тихо, можно было засветиться. Нет, кажется, он все-таки не засветился. Он шел не спеша, совсем не спеша. Хорошо, надо прикинуть: может ли быть, что он уже давно засечен? Вряд ли. Мало ли людей может выйти из общежития и пойти к улице Плеханова? Значит — прямая передача. Надо было сообразить, что по почте им слать письма на этот стеллаж совсем не обязательно. Конверт вполне можно просто положить в ячейку, минуя почту. Как он и думал раньше, очень похоже, что кто-то из них живет недалеко от общежития. Надо только решить кто: тот, кто положил письмо, или тот, кто его возьмет. Впрочем, может быть, вся эта горячка ни к чему и это снова пустышка.