— Нет, мы перестали видеться после его женитьбы.

Когда Хаиткулы вернулся из Халача, Палта Ачилович, надев массивные роговые очки, назидательно читал протокол допроса испуганному высокому парню в кирзовых сапогах. Кивнув коллеге, Ачилов протянул листы допрашиваемому:

— А теперь, Довханов, распишитесь.

Потом Палта Ачилович, поставив и свою закорючку, встал из-за стола. Зайдя за спину Довханова, он жестами показал, что хочет есть, и, взяв плащ, отправился в столовую.

С уходом следователя Довлетгельды заметно расслабился, плечи его опустились, и взгляд, раньше устремленный в одну точку, обрел живость. Встретившись главами с Хаиткулы, молодой человек снова напрягся, словно ожидая удара.

Капитан усмехнулся и, потрепав Довханова по плечу, предложил:

— Что мы здесь паримся, пойдем на свежий воздух.

Беседка в саду за гостиницей, увитая пожухлыми лозами винограда, была удобна для беседы наедине. Никакой шум не проникал сюда, никто не заходил в этот уголок, если не считать старика, ведавшего гостиницей, который приносил чай по первой просьбе, отвечал, когда его о чем-нибудь спрашивали, а все остальное время был нем, как рыба.

Сейчас он встретился им с вязанкой хвороста. Не останавливаясь, старик поздоровался с Хаиткулы и его спутником и скороговоркой сообщил:

— Если хотите кок-чаю, через минуту принесу. Есть слоеные лепешки и домашний сарган.[11]

Хаиткулы улыбнулся:

— Интересный дед. Не окликнешь его сам — век молчать будет. Никогда его праздным не увидишь — все что-то копошится, что-то делает.

— Да, он всегда таков, — еле слышно подтвердил Довханов.

Когда они уселись в беседке, следователь сразу же без обиняков спросил:

— Скажи, Довлетгельды, ты любил Аймерет?

— Да…

— Если так, почему женился на другой?

Парень вяло развел руками:

— Родители на своем стояли: «Женишься на той девушке, которую мы тебе сосватали, иначе ты нам не сын».

— Теперь ты сам отец?

— Да…

— Ну а если завтра твои родители скажут: «Эта невестка нам не нравится. Или мы уйдем из дому, или она»?

Довлетгельды впервые прямо взглянул в лицо Хаиткулы:

— Я думаю, они так не скажут.

— А если все-таки?

— Если скажут, — парень на миг задумался. — Если скажут… Что же мне — из-за жены родителей бросить?

Хаиткулы чуть не подпрыгнул, руки его сами собой сжались в кулаки.

— Ну и фрукт… Ладно, топай домой.

Как только Довханов покинул беседку, из-за угла гостиницы показался Палта Ачилович, словно ожидавший его ухода. Проводив парня подозрительным взглядом, Ачилов направился в беседку.

— Что-то, я смотрю, у вас кислый вид, Хаиткулы Мовлямбердыевич. Сомнения гложут?

— Как раз нет. Одно из сомнений только что отпало, — Хаиткулы, сунув руки в карманы, заходил по беседке. — Довлетгельды не тот человек, который может совершить убийство. Это тряпка… Такие не способны быть ни друзьями, ни врагами.

Ачилов насмешливо прищурился:

— Э, нет… Кто ходит с опущенной головой, того земля боится… Что сказала Аймерет?

— Ничего нового… Слово в слово повторила свои прежние показания.

Лицо Палты Ачиловича помрачнело.

— Надеюсь, вы не будете сожалеть, если Довлетгельды ни в чем не повинен? — съязвил Хаиткулы.

— Я не гонюсь за легкой победой, — обиделся Ачилов. Он сломил виноградную лозу и пожевал кончик ее. — Что делается! Морозы побили весь виноград. Попробуйте. Эти лозы можно использовать для растопки.

Пиримкулы Абдуллаев навел справки о Худайберды Ялкабове и составил краткую характеристику его. Палта Ачилович тут же пробежал бумагу:

— Тридцать восьмого года рождения… Так, дальше мы знаем… Ага, вот: окончил школу вместе с Бекджаном… В конце июля пятьдесят восьмого года женился на дочери Най-мираба Назли. На другой день она ушла от него. В конце того же месяца отец выгнал ее из дому… Служба в армии… Холост — это интересно, надо бы уточнить причину… Так, так, это совсем интересно: очень вспыльчив. Недавно кинулся на завгара с гаечным ключом. Когда учился, тоже частенько дрался с товарищами… Что вы на это скажете, Хаиткулы Мовлямбердыевич?

— Вернется с пастбища, надо с ним побеседовать.

— И, я думаю, будет о чем! — Палта Ачилович многозначительно подмигнул Абдуллаеву, который скромно присел в углу номера. Следователь плотоядно потер руки и убрал характеристику в стол.

— Давайте послушаем сегодняшних свидетелей, — предложил Хаиткулы.

— Непременно, — Ачилов с гордостью вынул из ящика магнитофон, перекрутил ленту и, нажав клавишу, откинулся на стуле.

Хаиткулы внимательно слушал запись, иногда просил Палту Ачиловича повторить. Особенно его заинтересовали слова учителя о том, что Бекджан никогда не пил. Показания Гуйч-ага подтвердили это:

— Я никогда не слышал, чтобы он где-то выпивал. Вот и удивляюсь, что в тот вечер он был сильно навеселе.

Голос Палты Ачиловича спросил:

— Когда вы ушли из дома учителя, у вас был какой-нибудь разговор?

— Да нет, какой там разговор. Он всю дорогу брел ссутулясь и опустив голову. Как сейчас его вижу. Бекджан, видно, был из тех людей, которые горе в себе носят, ни с кем не поделятся. Хотел я его спросить: что с тобой, сынок, да, наверно, шайтан мне рот зажал.

— Вы раньше ничего не говорили о состоянии Бекджана.

— Спросили, сказал бы. В детстве человек учится говорить, а к старости учится молчать.

Запись кончилась.

— А почему не поговорили с родителями Бекджана? — обратился к Палте Ачиловичу Хаиткулы.

— Разволновались. Веллек-ага говорит: «Зачем старые раны бередить, Бекджана теперь не вернешь. Если уж сразу не нашли, теперь не отыскать. Так, наверное, аллах судил». Зловредная философия! Я их домой отправил, пусть придут немного в себя, а через пару дней еще потолкуем.

— Мудро, — кивнул Хаиткулы.

Палта Ачилович самодовольно улыбнулся:

— Не первый год служим…

На другой день с самого утра Хаиткулы отправился в колхозный медпункт.

В прихожей ему встретилась медсестра. Инспектор спросил, можно ли видеть мать Бекджана. Девушка кивнула и, открыв одну из дверей, крикнула:

— Тетя Хаджат, вас спрашивает какой-то парень.

— Пусть идет сюда, — отозвался низкий голос.

Хаиткулы прошел полутемным коридором в конец дома и, отворив указанную медсестрой дверь, увидел седую грузную женщину в белом халате. Представившись, следователь сел на предложенный ему стул и достал блокнот. Тетя Хаджат, не дожидаясь вопросов, заговорила:

— Я до сих пор верю, что Бекджан жив, каждый день я жду, что он вот-вот появится передо мной… Даже боюсь нового следствия. А если окажется, что он… — речь ее пресеклась, она закрыла лицо руками.

Хаиткулы вскочил, и первым его движением было обнять эту измученную горем женщину, мать Бекджана, мать Марал. Но он только бережно погладил ее по руке:

— Я понимаю вас… Но, может быть, он жив, скрывается где-нибудь…

Тетя Хаджат, казалось, не слышала его. Отняв руки от лица, она продолжала:

— Пока сама не увидишь, ни за что не поверишь… Поминки мы устроили только через три года. Старик так велел: не на что, мол, надеяться. А я все жду… — глаза ее наполнились слезами.

Хаиткулы подождал, пока она успокоится.

— Как это ни тяжело, тетушка, надо поговорить о вашем сыне. Может быть, у вас есть какие-то предположения о причинах…

— Что вы, какие причины! — перебила его тетя Хаджат. — Ни у него, ни у нашей семьи не было врагов. Мы в чужую курицу камня не кинули, не то чтобы кого-нибудь обидеть. Бекджан был скромный, справедливый мальчик, никому никогда не завидовал… Кому нужна была его смерть?

Все, что услышал Хаиткулы от матери Бекджана, было ему известно. Она подтвердила, что в последнее время Бекджан был мрачен, неразговорчив, но причин этого не знала.