— Это хорошо!

— Точно нам это не все равно, господин Мрамор! Разве у нас может быть теперь какая-нибудь надежда одолеть их, раз их так много и мы лишены свободы действий?

— Что же делать, Мильс, надо попытаться спасти экипаж, во что бы то ни стало! Если бы я не боялся за вас, я бы полчаса тому назад сыграл бы с ними злую шутку.

— Прошу вас, забудьте обо мне. Все произошло вследствие моей оплошности, за которую я должен пострадать. Делайте все, что вам велит долг и осторожность.

Несколько минут спустя послышался шум, заставивший меня предположить, что пробовали взорвать палубу. Затем раздались крики и стоны. Выстрелы были пущены из окон каюты и попали в две лодки, подъезжавшие к нам. Троих убили на месте, остальные были смертельно ранены. Тотчас же на меня набросились, но вмешательство Спички спасло мне жизнь. Вне всякого сомнения, он имел на меня особенные виды.

Большая часть индейцев вскочили в лодки и в наш ялик, чтобы подобрать тела умерших и раненых. На борту осталась только половина неприятелей, и при этом ни одной лодки. Чтобы как-нибудь вылить свою злобу, они принялись тащить «Кризис» к земле; но вследствие сильного напряжения при большом расстоянии судна от берега кончилось тем, что веревка, привязанная к дереву, разорвалась.

Я в это время стоял у руля, а Спичка — рядом со мною. Отлив все еще продолжался. Естественно, судно следовало своему прежнему направлению по веревке к дереву. Я тотчас же повернул руль из опасения, что «Кризис» мог разбиться о скалы. Индейцы были заняты своими ранеными; никто не обращал на меня внимания, и на пять минут движение судна зависело исключительно от моего произвола. Пройдя вход в бухту, оно вступало в открытое море.

Дело приняло неожиданный оборот. Во мне мелькнул слабый луч надежды. Туземцы не могли сообразить, от чего зависел ход корабля, хотя они понимали действие отлива. Ими овладела паника. Около половины из них бросились в море и пустились вплавь к острову. Я уже обрадовался, думая, что и все последуют примеру товарищей. Но человек двадцать пять не двинулись с места, по той простой причине, что не умели плавать. В числе их остался и Спичка. Воспользовавшись всеобщим смятением, я подошел к лестнице и уже собирался снять баррикаду. Но тут Спичка грозно сверкнул на меня глазами и схватился за нож, блестевший в его руках. Волей-неволей пришлось сдаться. Наше дело еще не было выиграно, а Спичка оказался не так-то прост, как я раньше предполагал. При всей его невзрачной внешности в нем скрывался недюжинный ум, который при иных обстоятельствах сделал бы из него героя. Этот Спичка дал мне урок никогда не судить о людях по их наружности.

Судно вело себя молодцом. Как только мы обошли остров, подул легкий ветер с юга. Я направил руль к открытому морю. Расстояние между нами и бухтой увеличивалось, главным образом, тут помогал еще отлив; мы делали по два узла в час; лодка находилась от нас на расстоянии получаса пути.

Спичка видел, что дело плохо, но не знал причины, так как не имел представления о значении руля. Наш руль действовал снизу; можно было не трогать колеса.

Когда же движение судна значительно усилилось, индеец подошел ко мне с ножом и, приставив его к моей груди, сделал знак, чтобы я пристал к берегу. Я подумал, что настал мой последний час; указав ему на пустые мачты, я постарался объяснить, что судно поневоле лишено возможности правильного хода. Кажется, он меня понял, так как указал мне тотчас же на лежавшие паруса, прикрепленные к реям, заставляя меня водворить их куда следует. Потом, схватив один из них, попавшийся ему на глаза, он велел распустить его.

Само собою разумеется, я исполнил эти приказания со скрытой радостью. Направив все снасти, я вложил в руки дюжины индейцев по шкоту, которые мы все вместе принялись натягивать.

В одну минуту мы подняли парус; затем я их повел к носу, где мы проделали ту же операцию с кливером и стакселем.

Этих парусов было достаточно, чтобы ускорить наш ход на целый узел; скоро мы отъехали от земли на милю. Ветер помогал нам.

Спичка не спускал с меня своего взора. Он не мог придраться ко мне, так как я исполнил его приказание, но результат получился противный его расчетам. Догнать нас теперь было трудно. Однако Водолаз был малый нетрусливый и знающий толк в судах, а потому я поспешил предупредить Мрамора, чтобы он постарался не промахнуться, когда заметит его из окна.

Показались лодки, которые уже обогнули остров, минут через двадцать они могли догнать нас. Надо было принять меры. Я поднял главный стаксель и, как ни в чем не бывало, спустился на палубу. Спичка выказывал нетерпение, что мы не пристаем. Со мной уже давно покончили бы, если бы туземцы умели сами управлять кораблем. Но я был необходим для них, что я сознавал не хуже их, а потому еще больше набрался храбрости.

Я посмотрел на лодки в подзорную трубу. Индейцы были от нас на расстоянии полмили; они бросили свои гребки и сплотились в кучу, как будто совещались о чем-то. Я подумал, что поднятые на судне паруса смущали их. Предполагая, что мы вновь завладели «Кризисом», они боялись приблизиться к нам. Под предлогом натянуть еще паруса и заставить этим судно повернуть, я поставил туземцев к брам-горденю гротмарса[36], заставив их натягивать веревки изо всех сил. Глаза их были обращены к носу, а я делал вид, что занят на корме. Чтобы развеселить Спичку, я дал ему в зубы сигару и сам тоже закурил.

Наши пушки были заряжены; оставалось только отнять сзади дощечку, чтоб они готовы были к выстрелу.

Повернув руль так, чтобы заряд попал прямо в лодки, я приставил сигару к затравочному пороху, а сам бросился к рулю. Раздался выстрел, за которым последовали страшные крики индейцев. Они были готовы броситься в море. Спичка схватил меня.

Насилу я отбоярился от него, указав ему знаками, что ветер стал подгонять нас к берегу. Он, кажется, вообразил, что это — следствие выстрела из пушки. Что же касается лодок, то просвистевшая над их ушами картечь заставила их удалиться; они теперь более не сомневались, что судно в наших руках. Удача превзошла все мои ожидания. Я возмечтал спасти жизнь не только себе и экипажу, но и судно. Теперь, если земля исчезнет совсем из виду, наша победа одержана. К счастью, ветер благоприятствовал; мы уже делали четыре узла в час. Еще бы пройти миль двадцать, и дело в шляпе. Но пора было сообщить Мрамору о ходе вещей. Для предосторожности я подозвал Спичку к лестнице, чтобы он мог слышать, о чем мы говорим, хотя я прекрасно знал, что, за отсутствием Водолаза, ни одна душа из них не понимает по-английски. При звуке моего голоса Мрамор тотчас же подошел к двери.

— Что такое, Мильс? Откуда этот выстрел и почему?

— Все обстоит превосходно, господин Мрамор. Выстрелил я с целью прогнать лодки, результат получился блестящий.

— Прекрасно. А я уже пришел в отчаяние, думая, что мы идем обратно, к пристани. Но, чорт побери, ведь мы теперь далеко от земли! Долго ли протерпит Спичка?

Неизвестно, кто слушал меня с большим вниманием, Мрамор или Спичка. Последний то-и-дело показывал мне знаками, что я должен повернуть корабль к земле. Необходимо было успокоить его хоть временно, тем более, что началась мертвая зыбь, а снасти были закреплены неважно.

Хотя серьезной опасности еще не представлялось, но все же следовало принять надлежащие меры. В это время, к моему великому удовольствию, я заметил, что пять-шесть дикарей, в том числе и Спичка, почувствовали приступы морской болезни.

Я тогда принялся убеждать Спичку, что нам нужна помощь снизу, чтобы как следует закрепить мачты. Старый хрыч, приняв на себя важный вид потряс головой. Значит, он был еще не настолько болен, чтобы остаться равнодушным к жизни. Однако, подумав, он позвал Неба и Ио; последний был поваром. Ему нечего было опасаться двух безоружных людей против двадцати пяти человек. К тому же он, конечно, воображал, что, в крайности, негры перейдут на их сторону. Но как он ошибался в своих расчетах!