Анна Сергеевна Аксёнова

Приключения Тимы и Тёмы

Глава первая. А ты кто такой?

Это было пять лет тому назад. Я тогда ещё в школу не ходил. Осенью как раз должен был пойти первый раз в первый класс. Жили мы тогда в городе… Впрочем, лучше не называть города, почему — вы потом поймёте.

На горе, чуть в стороне от города, находились (да и сейчас там находятся) раскопки древнего греческого поселения. На этих раскопках мы часто с ребятами играли — там здорово: с горы вид на море, корабли все видать. А раскопки — бегаешь среди них и словно ты на другой какой планете или в другом царстве-государстве. Такое здесь всё странное, необычное. И ещё там у нас приманка — древние монеты. Редко, конечно, но всё-таки иногда их ещё находят. Я сам как-то выменял у одного пацана на кубинское песо одну такую монету. Правда, она была вся исковерканная и на ней не поймёшь что: не то колесница, не то профиль царя какого. Но всё равно — древняя монета.

Один раз пошли мы туда с Костей погулять. Идём, а навстречу нам Костина бабушка. «Ты куда это, а? Марш молоко пить!» Костя обещал, как выпьет молоко, сразу прибежать ко мне.

Пришёл я на раскопки и стал Костю поджидать. Заглянул от нечего делать в один котлован — и вдруг увидел там в углу монетку. Дня два назад дождь был, вот её и вымыло из земли.

Я поглядел-поглядел — глубоко, Костю бы подождать. «Да вдруг, — думаю, — ещё кто из ребят монетку увидит? Докажи тогда, что она твоя». И как сигану туда!

Земля подо мной качнулась и ухнула вниз. Шахта там какая, может, в древности была…

Я летел и ничего не соображал. Потом меня здорово тряхнуло и полёт мой прекратился. Застрял.

Я поднял голову и увидел вместо неба кусочек неба, маленький, как ладонь. Крикнул, а голоса моего почти не слышно, будто под одеялом кричу. Конечно, я испугался, но головы всё-таки не потерял. Решил попробовать стену: крепкая ли она или мягкая, можно ли по ней вскарабкаться наверх. Но только я тронулся с места, как — раз! — провалился куда-то.

Очнулся в полной темноте. Голова гудит, ничего не помню. Потом стал приходить в себя и увидел, что я в каком-то большом помещении. Вроде пещеры. А высоко-высоко вверху, в черноте, тоненькое, как дырочка от иголки, что-то серое… Понял я тут, что это серое — моё родное, совсем теперь далёкое от меня небушко. Я заплакал.

Сижу, плачу — и вдруг чувствую, что по ноге у меня что-то ползёт. Как стукну я по тому, что ползло, как скину с ноги! Как крикну! А оно тоже как крикнет:

— Ты чего дерёшься?!

Человечий голос! Человечий, только тоненький-тоненький.

— Кто здесь? — спрашиваю. А сам обрадовался!

— Это я, тёмик, — отвечает. — А ты кто? Человек, что ли?

— Конечно, человек, — отвечаю, — кто же ещё?

А мне в ответ:

— Я догадался, что человек, но так близко я никогда ещё человека не видел.

Я всмотрелся туда, откуда голос, а там тоже чело… человечек. Маленький. Вот если нашу кошку, Касю-Каселину, поставить на задние лапы, точь-в-точь такого же роста будет.

— Откуда ты взялся? — спрашиваю.

— Ниоткуда не взялся, а здесь живу.

— Разве под землёй люди живут? Под землёй только червяки живут. Ну ещё кроты.

— Почему только кроты и червяки? Главное — мы здесь живём, тёмики. Не люди, а тёмики. Понятно? Ну и, конечно, червяки, кроты… У вас же на земле живут и люди, и всякие там… куры, лошади. У нас хорошо, сам увидишь. Вставай, идём, я тебе всё-всё покажу!

— Я ничего не хочу смотреть! Я здесь сидеть буду! Я домой хочу, к маме!

— К маме? А что такое «мама»?

— Ты… ты не знаешь, что такое «мама»? Мама — это… мама.

— Объяснил, — засмеялся тёмик. — Какой у тебя номер?

— Номер чего? Дома?

— Какого дома? Твой. Личный. Мой номер, например, сто двенадцатый тоннельный. А твой?

— А у меня нет никакого номера.

— А как же тогда тебя зовут?

— Меня зовут Тима. Тима Шанаев. У нас нет номеров, у нас, у людей, имена: Кирилка, Федя, Микола, Сергей…

— Понятно, что ничего не понятно, — сказал тёмик. — Плохо это. А вот у нас просто: у каждого свой номер. А ещё название цепочки: тоннельный, водяной, наблюдательный.

— У вас номера — у нас имена, — сказал я. Мне не хотелось с ним спорить. — Только давай я тебя Тёмой буду звать, а то у тебя номер длинный, забуду.

— Давай. Я буду как будто человек. А ты давай как будто тёмик: номер один, человечий.

— Нет, лучше Тима. Я привык быть Тимой.

— Ну и что получится: ты Тима, я Тёма? Ерунда какая-то! Запутаешься!

— Тогда зови меня по фамилии — Шанаев, — сказал я.

— Ну, пусть Шанаев, — согласился Тёма.

— А как мне выбраться отсюда? — спросил я. Спросил, а у самого дух замер: вдруг скажет, что это невозможно.

— А зачем тебе выбираться? Оставайся здесь. Я тебя везде с собой буду водить, всему тебя научу. Будешь у меня… ну, как это у вас называется, кто вместе с кем-нибудь ходит…

— Друг?

— Может, и друг. На четырёх ногах и с хвостом.

— Собака, что ли? — ахнул я. — Ты хочешь, чтоб я у тебя собакой был?

— Ага, собакой.

— Да ты что говоришь? Ты соображаешь, что говоришь? Человек всегда думать должен, прежде чем говорить. А ты… не человек ты.

— Конечно, не человек, — гордо сказал Тёма. — Я тёмик. Не беспокойся, дай срок — ты тоже тёмиком станешь.

— Не хочу я стать никаким тёмиком! Я хочу туда, где люди! У вас солнца нет, разве это жизнь? — закричал я.

— Ну и что, что солнца нет. Да вы и сами от солнца прячетесь, я в трубоглаз видел. Крышу с собой такую круглую носите. Глаза чёрными стёклами закрываете. Даже жалко вас! А нам хорошо.

— Подумаешь, очки да зонтики! И без них можно обойтись. А что такое «трубоглаз»?

— Труба такая. Длинная! Наблюдатели смотрят, что на земле делается. Мало ли: взрывать что-нибудь надумаете, или плотину строить, или ещё что опасное для нас. Мы про вас всё знаем. Я люблю в трубоглаз смотреть.

— Ну ладно, ты мне всё-таки скажи, как отсюда выбраться. Какие-нибудь ходы-выходы наверх есть?

— Может, и есть, я не знаю: нам нельзя наверх.

— Почему нельзя?

— От солнца ослепнем или от воздуха лопнем.

— Как лопнете?

— А так. Надуемся и лопнем.

— Ничего себе!

Я вспомнил, как по телику показывали рыбу, которая раздувается, когда её из глубины вытаскивают. Хорошенький номер! Вылезу наверх — и лопну. Да нет, это, наверное, только тёмикам опасно: маленькие они, да и привыкли всё время под землёй жить. Почему они под землёй живут? Странно.

— А много здесь вас, тёмиков?

— Много. Раньше тёмики на земле жили, людьми были, как и вы. Давно это было… Может, миллион лет назад, а может, сто тысяч — не знаю. Жили себе люди, жили, а потом придумали какую-то кумру-бумбру. Взорвалась эта кумра-бумбра — все и погибли. Только те, кто под землёй в это время был, работал здесь — «рабы» они назывались, — те и остались в живых. А наверху — никогошеньки! И отсюда наверх никто уже выйти не мог: воздух опасный там был, вода опасная. Всё опасное. Так и остались здесь жить. И называть себя стали не рабами, а тёмиками — это потому, что здесь темно. Ростом всё меньше да меньше становились. Большому трудно выжить: места много надо, пищи много, а где её взять столько? Ну, в общем, тёмики мы теперь. Настоящие. И я рад.

— Чему же ты рад? — удивился я.

— Что я тёмик. Мне наверху, у вас на земле, совсем не нравится.

— Ты же не жил там, как же ты можешь знать, нравится или не нравится?

— Не жил, а видел, как люди живут.

— Что ты видел, если ты даже не знаешь, что такое «мама»?