После долгих объяснений поезд вновь трогается в путь. Говорят, что через несколько километров можно будет увидеть лежащие у дороги трупы. Пассажиры устраиваются кто где может, чтобы не пропустить ни одной детали этого захватывающего зрелища. Ведь это так замечательно — созерцать падаль, в которую мы все однажды превратимся!

Состав едет теперь среди достаточно густой чащи, состоящей из низких и густых зарослей ощетинившихся колючками мимоз, между их непроходимыми рощами остаются лишь очень узкие щели.

Погода пасмурная, временами моросит дождь, от которого в пожелтевшей траве начинают блестеть черные камни.

И тогда эти заросли под низким небом, лишившиеся солнца, охватывает неизбывная печаль.

Высоко в небе кружат вдалеке орлы: все показывают на них руками, так как эти птицы свидетельствуют, что там внизу лежат трупы.

Поезд останавливается. С дюжину солдат из свиты правителя уходят в чащу. В мгновение ока вагоны, в которых едут туземцы, пустеют, и все их пассажиры с ружьями в руках бросаются следом за солдатами.

Я присоединяюсь к ним.

Рослый представитель племени карайу, посаженный на поезд в Метахаре, несомненно, в качестве проводника, бежит впереди всех, за ним гуськом, петляя среди мимоз, движется отряд. Солдаты перепрыгивают через препятствия или проползают ползком под колючими ветками, но по-прежнему не отстают от своего вожака.

В поезде остались лишь женщины, дети и европейцы, они стоят в дверях вагонов, словно зрелище вот-вот развернется перед ними. Паровоз, покинутый своим обслуживающим персоналом, терпеливо и мудро попыхивает дымом.

Через несколько минут мы исчезаем из виду — нас как бы поглотили джунгли. Окружающий людей непроницаемый занавес карликовых мимоз сокращает предел видимости до четырех-пяти метров.

Начинается дождь, но это никого не беспокоит. Я вижу, начальника поезда с кондукторской сумкой через плечо и машиниста в синей рабочей блузе, так и бегущего с грязной тряпкой в руке. Они сомалийцы, для которых рассказы о сражениях и резне важнее всяких служебных предписаний.

Я предвижу, что поле битвы, на котором солдаты правителя должны составить что-то вроде протокола, еще очень далеко, хотя проводник и сказал нам, что до этого места рукой подать. Мне известно, что для туземцев пять или шесть километров — это та дистанция, которую не стоит брать в расчет. Но поскольку я выразил желание пойти с ними, повернуть назад теперь как-то неловко. К тому же мне вряд ли удастся найти обратную дорогу в этих густых зарослях, потому что я лишен основного ориентира — солнца, и вдобавок приближается ночь. Нет, надо пройти этот путь до конца.

Мы бежим уже целый час по высокой траве, поэтому ноги у нас мокрые от ступней до бедер. Никто не произносит ни слова. И даже метров с двадцати услышать, как движутся эти люди, невозможно.

Вдруг перед нами из кустов взлетают тяжелые орлы. Передняя часть колонны замирает на месте, слышно, как щелкают затворы ружей, затем раздаются возгласы.

Обнаружен первый труп. Коричневое тело в блестящих капельках дождя лежит там, наполовину прикрытое колючими ветками карликовой мимозы. Ветки убирают, и мы видим совершенно нагой труп данакильца: от него исходит запах разложения.

У себя под ногами я замечаю какую-то черную и бесформенную штуковину, сплошь покрытую муравьями, кровавый след тянется от нее к зарослям мимозы, где лежит мертвец: это половой член, который враги, согласно обычаю, отрезали У несчастного данакильца, ничуть не заботясь о том, что он был еще жив в ту минуту. Изувеченный человек все же нашел в себе силы подползти под колючие ветки, чтобы укрыться от хищных зверей.

Поодаль лежит еще один убитый воин, целиком засыпанный травами и колючками: его окостеневшая рука все еще сжимает пучок растений, которые он нарвал подле себя: прежде чем умереть, он с их помощью соорудил некое подобие савана, желая уберечься от отвратительных тварей и дать возможность соплеменникам похоронить его бренные останки.

На нескольких трупах я заметил деревянную затычку, вставленную в отверстие усеченной уретры. Мне объясняют, что это первое, что должен предпринять человек, если с ним случится такое несчастье. Цель подобной меры — предотвратить попадание в организм заразы и воспрепятствовать зарастанию канала в процессе заживления раны. Иногда люди, получив такое страшное увечье, тем не менее остаются живы!..

Всякий раз, когда сопровождающие нас солдаты подтверждают наличие увечья, вокруг раздается вполне будничное слово: «Каттао» (Они его отрезали), причем это слово произносится с такой интонацией, словно человек одобряет поступок, настолько законным им кажется этот варварский обычай военного времени.

Наконец мы выходим на то место, которое искали, — поляну, где находился лагерь данакильцев, когда их застали врасплох карайу.

Более пятидесяти скелетов валяются на земле, они уже побелели — так тщательно обглодали кости хищные птицы. Почти все скелеты расчленены: это, конечно, поработали гиены. На черепах еще сохраняются редкие пучки волос, а вокруг плечевых костей блестят медные браслеты.

Все здесь напоминает об ужасных сценах прошлой ночи, когда гиены пожирали еще не остывшие трупы, а также… агонизирующих людей.

Я представляю муки несчастного, которому смерть еще не принесла избавления и который лежит среди трупов своих товарищей, находясь в сознании.

Он видит, как над поляной кружатся орлы, но мертвецы пока слишком свежи для них. Однако птицы постепенно снижаются, описывая спирали, а некоторые из них осмеливаются внезапно камнем упасть к земле и снова взмыть вверх. Перед закатом они наконец садятся в центре поляны. Птицы приближаются неуклюжей походкой, вспрыгивают на трупы и тотчас принимаются выклевывать глаза и губы мертвецов.

Тщетно пытается вспугнуть их раненый данакилец. Он закрывает глаза, чтобы не видеть ужасные оскалы своих собратьев, у которых выклеваны глаза и обнажились челюстные кости… Его ждет та же участь…

Солнце садится за горизонт, сумерки наступают стремительно, все вокруг становится зыбким, и птицы улетают на высокие деревья.

И тогда в тишине, обступившей падаль, когда все, кажется, уснуло, раздается вибрирующий стрекот сверчков.

Вот-вот раненый уснет, чтобы, скорее всего, уже никогда не проснуться. Он погружается в забытье… А вдали начинают перекликаться между собой завывающие звери, подступая все ближе. Из зарослей выходят серые тени, они бегут бесшумно, словно призраки, проносятся мимо и исчезают.

Сверчки умолкли. Слышно прерывистое дыхание принюхивающихся животных, и воздух наполняется зловонным запахом гиены.

Вдруг нечто серое с огромной головой и низкой задней частью тяжело подпрыгивает к одному из трупов и рычит, предвкушая удовольствие. Животное копается в человеческих внутренностях, и слышно, как хрустят кости, перемалываемые челюстями гиены. Возникают другие призраки, они беспорядочно набрасываются на лежащих мертвых людей, которые, кажется, всего лишь уснули.

Гиены дерутся между собой и оттаскивают в зубах оторванные куски, они сожрут добычу там, за кустами.

Агонизирующего человека пока защищают колдовские чары еще теплящейся в нем жизни, они отпугивают ночных животных, но уже чья-то тень бродит вокруг, постепенно приближаясь к нему. Он узнает трусливую и кровожадную гиену. Он кричит, взмахивает руками, пытаясь ее отпугнуть. Может быть, она направится к лежащему поодаль мертвецу? Но нет, ей нужен именно он. Гиена не уходит, она чуть пятится и после некоторых колебаний опять подступает ближе, все более смелея. У человека больше нет сил, его движения становятся совсем вялыми, он уже едва может пошевелиться, голос пропадает…

И тогда гиена, наклонив голову, внезапным и резким прыжком бросается на него. Вонзившись в его плоть зубами, она вспарывает человеку живот и вырывает из него кишки; другие тоже спешат к добыче, отвратительно ухмыляясь, и данакильца разрывают на части.

Мы возвращаемся к поезду уже в полной темноте. Мы нашли его без особых трудностей благодаря свистку, включить который кому-то, слава Богу, пришло в голову.