Я слушаю эти печальные мелодии, поднимающиеся с нижней палубы и напоминающие песни мертвецов, и в сумраке дурно пахнущего трюма, где около двух сотен мужчин оплакивают свою утраченную свободу, пылает Красное море с его золотистыми островами и изумрудными рифами… Я забываю о подлостях и уже не испытываю ничего, кроме жалости к самым моим заклятым врагам.

Мою душу теперь переполняет великолепие моря, пустыни, всех этих безлюдных просторов. Воспоминание о вечной природе вытесняет обиды и горечь. Я уношу в своем сердце это драгоценное воспоминание, единственное мое сокровище, оставшееся у меня от вольной жизни и борьбы со стихией, не оскверненной чувством ненависти. Оно будет светить мне в самые темные ночи, помогая забыть о тяжелых невзгодах.

Но война — это еще и великое приключение.

Вновь родившаяся надежда рассеивает тоску и, отвернувшись от кильватерной струи, змейкой тянущейся по сине-зеленому морю, я обращаю свой взор вперед, к форштевню, рассекающему волны на пути во Францию.

Увы, мне суждено было пережить большое разочарование! Будучи солдатом второго класса, я превращаюсь в такой-то регистрационный номер, в вещь. Я должен слепо повиноваться приказам, действовать не думая! Нет лучше уж сразу погибнуть… Острое легочное заболевание — и через несколько месяцев меня увольняют из армии.

Я подаю прошение, предлагая свои услуги в борьбе с подводными лодками противника, но наталкиваюсь на косность, на непонимание военной администрации, разного рода секретарей, окопавшихся в тылу, холеных и тупых.

Однако я могу еще принести какую-то пользу, хотя натер ноги солдатскими башмаками и вот-вот околею от холода.

Наконец мне предлагают место в конторе, рядом с чугунной печью, всегда раскаленной добела, в помещении, которое освещается газовым светом даже в полдень. Нет, пойти на это у меня не хватило духа…

И я снова отправляюсь к Красному морю, ибо в голове созрел один план…

Начиная с 1910 года было много разговоров об искусственном выращивании жемчуга, и я с интересом следил за исследованиями в этой области. Будучи страстно влюбленным в море, устав от торговли кожами в Абиссинии, я обосновался в Джибути, чтобы претворить некоторые свои мечты в жизнь.

Но обрушившиеся на меня вскоре служебные неприятности свели почти на нет все мои усилия. Я был вынужден отправиться на поиски укромного уголка в Красном море, где можно было бы спокойно трудиться и жить в свое удовольствие. Меня прельстили острова Фарасан, входившие тогда в состав турецких владений. Это вытянутый в длину архипелаг, двести с лишним островов которого раскинулись на коралловой банке длиной двести пятьдесят километров параллельно побережью. Тысячи туземцев плавают там на лодках, занимаясь добычей жемчуга и перламутра. Ежегодно этого товара продается на сумму примерно два миллиона фунтов стерлингов в Адене, Бомбее и Массауа.

Большой остров, а точнее, два острова, разделенные узким рукавом моря — Фарасан-Кебир и Фарасан-Зекир, — как бы являются столицей этого архипелага.

Длиной около двадцати и шириной десять километров, они покрыты достаточно густой растительностью, способной прокормить многочисленные стада коз и диких ослов.

Во время отлива в южной части островов обнажается мощный нефтяной источник. Сейчас им пользуются лишь местные жители, которые смазывают нефтью корпуса своих лодок. В 1910 году одна немецкая компания пробурила скважины, что привело к увеличению потока горючей жидкости. Анализ показал, что речь идет о том же нефтяном слое, который разрабатывался в Египте. В 1910 году, когда грянула война с Италией, эти острова принадлежали туркам. Немцы срочно убрались восвояси, предварительно залив скважины раскаленным свинцом.

В таком состоянии я и обнаружил их в 1913 году.

С политической точки зрения острова Фарасан, расположенные напротив Аравии, обладают немалой ценностью как весьма надежная оккупационная база. Именно там находится Йемен (Счастливая Аравия), где мы имеем некоторое влияние и дружеские связи. Этого не могут сказать о себе англичане и потому щедро сорят там деньгами, пытаясь изменить положение дел.

Если бы на этих островах был размещен гарнизон человек в пятьдесят с канонеркой впридачу, то он был бы в полной безопасности и смог бы при необходимости обеспечить блокаду побережья. Его наличие там оказало бы поддержку торговым предприятиям и способствовало национальным интересам Йемена, а следовательно, и укрепило бы наше политическое влияние. Турки это поняли, точнее было бы сказать, что понять это их заставили немцы, так как после войны с участием итальянцев на островах находился их гарнизон.

Прежде чем покинуть Джибути в 1914 году, я узнал, что острова Фарасан были оставлены турками. Мне сразу же пришла в голову мысль основать там французское поселение и водрузить над островами наши национальные цвета.

Один из моих друзей, живущий в Париже, господин Жан Пэссо, который уже оказывал мне помощь в опытах по разведению жемчуга, поддержал меня, и мы создали небольшую ассоциацию с тем, чтобы вернуться к этому проекту.

Однако я не мог действовать, не получив одобрения своего правительства, из-за войны: шел май 1915 года. Господин Дальбиез, депутат и друг моей семьи, предложил свои услуги и представил меня министру колоний господину Думергу.

Я никогда не видел ни одного министра вблизи и потому вдруг жутко оробел, когда торжественный привратник открывал двойные, обитые кожей двери в его кабинет.

Однако приветливая улыбка, которую до сих пор сохраняет наш бывший президент, быстро рассеяла мое смущение. Меня сразу же покорил этот человек с насмешливыми, то наивными, то лукавыми, но по-настоящему добрыми глазами. Так что я смог вполне непринужденно изложить свои планы, и министр их одобрил.

Однако он заметил, что мое предприятие в настоящий момент не может носить какого-либо официального характера, но что позднее его коллеги из министерства иностранных дел, оказавшись перед лицом свершившегося факта, сумеют извлечь из него пользу.

Ободренный выраженной поддержкой, впрочем, вполне платонического свойства, я отбыл в Джибути, где меня ждал парусник «Фат-эль-Рахман», великодушно выкупленный у таможни моим другом Шабо.

Это было большое, оснащенное латинским парусом рыбачье судно, на котором я оборудовал палубу. Его водоизмещение равнялось примерно пятнадцати тоннам. Экипаж состоял из восьми человек, сомалийцев и суданцев.

В Массауа, столице итальянской колонии в Эритрее, власти отказываются выдать мне навигационный патент до Фарасана: этот район, по-видимому, запрещено посещать, поскольку он находится на территории, входящей в зону пресловутой блокады, за которую так держатся англичане, несомненно желая скрыть аравийское побережье от любопытных взглядов.

Итак, мне приходится удовлетвориться патентом до Джибути, этого вполне достаточно для того, чтобы покинуть порт. Потом, выйдя в открытое море, я рассчитываю стать хозяином своего маршрута и забыть о чиновниках морского ведомства и других бумажных душах.

Одиннадцать часов вечера. Город уже спит, в порту в такт невидимой зыби поскрипывает такелаж туземных лодок.

Чуть в отдалении на мерцающей поверхности моря, придавленной неподвижной духотой, тяжелой и влажной, покачивается «Фат-эль-Рахман».

Я подзываю пирогу, и мы плывем к судну, рассекая двойной чертой зеленого света тусклые фосфоресценции на черной воде.

Полная тишина, лишь где-то очень далеко раздается вой одиноких шакалов. Затем на востоке над морем начинает светлеть небо, поют петухи, перекликаясь друг с другом поверх террас спящего города. Над горизонтом поднимается тающий полумесяц. Робкий береговой ветер, потянувший с гор, приносит запах овчарен и аромат сухих трав из африканских джунглей.

Пора поднимать якорь. Разворачивается большой треугольник латинского паруса, озаряемый лунным светом, и, подгоняемые попутным ветром, мы покидаем безмолвный порт.