— Вот почта, сэр, — сказал офицер, вручая Хорнблауэру пачку писем, предназначенных для команды. — А вот письмо от главнокомандующего. Его передали мне с «Ирландии», когда я проходил Внешнюю эскадру.

— Спасибо, — сказал Хорнблауэр.

Он передал почту Бушу, чтоб тот ее разобрал. Здесь должны быть письма от Марии, но письмо от главнокомандующего идет первым. На письме было написано официально:

Горацио Хорнблауэру, эск.

Капитан-лейтенанту

Е.В. шлюпа «Отчаянный»

Письмо было запечатано неофициальной облаткой.

Мой дорогой капитан Хорнблауэр, Надеюсь, Вы сможете посетить меня на «Ирландии», ибо у меня для Вас новости, которые я предпочел бы сообщить в личной беседе. Чтоб «Отчаянному» не удаляться с позиции, а Вам — избежать утомительного путешествия в шлюпке, Вы можете отправиться с провиантским судном, которое доставит Вам это письмо. Уполномочиваю Вас оставить корабль на первого лейтенанта, а когда дело будет закончено, найду способ переправить Вас обратно.

С радостью жду встречи с Вами

Ваш покорный слуга У.Корнваллис

Секунды две Хорнблауэр стоял в изумлении, потом его охватило страшное подозрение. Он вырвал у Буша остальные письма и поспешно выбрал из них те, что были от Марии.

«Предпочел бы сообщить в личной беседе» — Хорнблауэр испугался, что с Марией случилась беда, и Корнваллис взял на себя ответственность сообщить ему новость. Но вот письмо от Марии, написанное всего восемь дней назад — тогда все было в порядке и с ней, и с маленьким Горацио, и с будущим ребенком. Корнваллис не мог получить более свежих новостей.

Хорнблауэр перечитывал письмо, взвешивая каждое слово, как пылкий юноша, получивший первое в своей жизни любовное послание. В целом оно было написано очень сердечно, но Хорнблауэр вынужден был признать, что если б его вызывали на ковер, слова были бы в точности те же. Кроме первого слова «мой» — это было отступление от официальной практики, но это вполне могла быть описка. И в письме говорится о каких-то новостях. Хорнблауэр прошелся по палубе и принужденно рассмеялся. Он действительно ведет себя как влюбленный юнец. Если за долгие годы службы он не привык терпеливо дожидаться неизбежного, значит, он не усвоил первейшего урока, которому учит флот.

Припасы медленно перегружались на борт — надо было подписывать ведомости, и, конечно, люди, боящиеся ответственности, без конца лезли с торопливыми вопросами.

— Сами подумайте, — рявкнул Хорнблауэр одному, потом другому: — Мистер Буш скажет вам, что делать, и, надеюсь, вправит вам мозги.

И вот наконец он на непривычной палубе, с интересом изучает, как управляют незнакомым судном. Провиантский корабль расправил паруса и взял курс прочь от Ируазы. Капитан предложил Хорнблауэру посидеть в каюте и попробовать новую партию рома, но Хорнблауэр не смог принять ни того, ни другого. Он едва мог заставить себя спокойно стоять у гакаборта, пока они уходили от берега, прошли Прибрежную эскадру и взяли курс на далекие марсели Ла-Маншского флота.

Перед ними возникла громада «Ирландии». Хорнблауэр машинально перелез через борт и отсалютовал караулу. Ньютон, капитан корабля, и Коллинз, капитан флота, оба оказались на палубе. Они встретили его достаточно сердечно. Хорнблауэр надеялся, что они не заметили, как он нервно сглатывает, отвечая на их «Добрый день». Коллинз собрался проводить его к адмиралу.

— Пожалуйста, не беспокойтесь, сэр. Я и сам найду дорогу, — запротестовал Хорнблауэр.

— Мне лучше провести вас мимо всех церберов, охраняющих нашу преисподнюю, — сказал Коллинз.

Корнваллис сидел за одним столом, его флаг-адъютант — за другим. При виде Хорнблауэра оба встали и флаг-адъютант незаметно проскользнул за занавес в соседнюю каюту. Корнваллис пожал Хорнблауэру руку — явно его ожидал не выговор. И все же Хорнблауэр едва присел на крайчик предложенного ему стула. Корнваллис сел куда свободней, но все равно спина его по многолетней привычке оставалась совершенно прямой.

— Ну? — сказал Корнваллис.

Хорнблауэр понял, что его собеседник пытается скрыть свое настроение, — однако ясные голубые глаза немного прищурены — или это только кажется? Долгие годы службы главнокомандующим так и не превратили адмирала в законченного дипломата. Или все-таки превратили? Хорнблауэр мог только ждать: он не придумал никакого ответа на это междометие.

— Мне поступило сообщение из Департамента Военно-Морского Флота, — сурово произнес Корнваллис после паузы.

— Да, сэр? — На это Хорнблауэр мог ответить. Департамент Военно-Морского Флота имел дело с припасами и всем таким прочим. Это не могло означать ничего серьезного.

— Они обращают мое внимание на потребление запасов «Отчаянным». Вы расточительны, Хорнблауэр. Порох, ядра, парусина, тросы — вы расходуете этого столько, словно «Отчаянный» — линейный корабль. Вы можете что-нибудь на это сказать?

— Нет, сэр. — В этом нечего оправдываться, тем более перед Корнваллисом.

— Я тоже. — Корнваллис вдруг улыбнулся, и все лицо его преобразилось. — Вот что я ответил Департаменту Военно-Морского Флота: «Долг флотского офицера — стрелять и быть обстрелянным».

— Спасибо, сэр.

— Передав им это, я сделал все, что от меня требовалось. Улыбка Корнваллиса погасла, уступив место глубокой печали. Он вдруг показался совсем старым. Хорнблауэр приготовился встать — он решил, что Корнваллис вызвал его для того, чтоб лишить всякой силы обвинения Департамента Военно-Морского Флота. На службе долго ожидаемый кризис нередко оборачивается чем-то совершенно несущественным. Но Корнваллис продолжал говорить. В голосе его звучала печаль.

— Теперь мы можем оставить официальные темы, — сказал он, — и перейти к более личным. Я спускаю свой флаг, Хорнблауэр.

— Мне жаль это слышать, сэр. — Вроде бы банальные, избитые слова — но они такими не были. Жалость Хорнблауэра была искренней, и Корнваллис не мог этого не видеть.

— Для каждого из нас приходит это время, — продолжал он. — Пятьдесят один год на флоте.

— И нелегкие годы, сэр,

— Да. Два года и три месяца я не ступал на берег.

— Но никто не сделал бы того, что сделали вы, сэр. Никто другой не смог бы поддерживать боеспособность Ла-Маншского флота в те первые годы войны, не смог бы поставить такой железный заслон на пути Бонапарта.

— Вы мне льстите, — ответил Корнваллис. — Очень любезно с вашей стороны, Хорнблауэр. Гарднер займет мое место, и справится не хуже меня.

Как ни печален был момент, от внимательного Хорнблауэра не ускользнуло, что Корнваллис назвал Гарднера по фамилии, не прибавив ни «лорд», ни «адмирал». Его принял в доверительное общение адмирал, пусть и уходящий в отставку.

— Не могу выразить, как я об этом жалею, сэр, — сказал он.

— Попробуем поговорить о чем-нибудь более веселом, — сказал Корнваллис. Голубые глаза смотрели на Хорнблауэра в упор, казалось, проникая в самую душу. Похоже увиденное доставляло им удовольствие. Лицо Корнваллиса смягчилось. В нем появилось что-то, что можно было даже назвать нежностью.

— Вам это ничего не говорит, Хорнблауэр? — спросил он.

— Нет, сэр, — удивленно ответил Хорнблауэр. — Только то, что я уже сказал. Мне очень жаль, что вы уходите, сэр.

— И больше ничего?

— Ничего, сэр.

— Я и не думал, что возможна такая незаинтересованность. Вы не помните, какая привилегия положена уходящему в отставку главнокомандующему?

— Нет, сэр. — Когда Хорнблауэр говорил, это была правда. Секундой позже он понял. — Ах да, конечно…

— Ну вот, вы начинаете догадываться. Мне позволено произвести три повышения. Мичмана в лейтенанты. Лейтенанта в капитан-лейтенанты. Капитан-лейтенанта в капитаны.

— Да, сэр, — еле выговорил Хорнблауэр. Он тяжело сглотнул.

— Это хорошее правило, — продолжал Корнваллис. — В конце карьеры главнокомандующий произведет эти повышения нелицеприятно. Ему нечего больше ждать в этой жизни, и он может позаботиться о будущей, выбирая исключительно ради блага службы.