Моншармэн с улыбкой взглянул на Ришара. Но тот не был расположен шутить. Со свойственным ему «чутьем» он сразу заподозрил в простодушном рассказе контролера одну из тех якобы, безобидных шуток, которые вначале только смешат своей изобретательностью, но в конце концов, могут довести до бешенства.

Контролер, желая угодить Моншармэну, также улыбнулся. Это было с его стороны ошибкой. Ришар окинул его таким молниеносным взглядом, что улыбка так и застыла на его лице.

— Ну и что же, когда они в первый раз вошли в ложу, там действительно никого не было? — громовым голосом спросил Ришар.

— Никого, господин директор, решительно никого. Да не только в их ложе, но даже соседние были пусты, я за это ручаюсь.

— Как же это объясняет мадам Жири?

— Она все приписывает призраку, — усмехнулся смотритель и сразу понял, что сказал лишнее, так как недовольная физиономия Ришара стала зловещей.

— Позвать сюда капельдинершу! — заорал он. — И сию минуту же, не то я всех вышвырну за дверь…

Контролер хотел что-то сказать, но директор так громко крикнул «молчать», что слова замерли на губах несчастного подчиненного.

— Что это еще за призрак? — снова заговорил Ришар.

Но контролер не мог больше вымолвить ни слова и, разводя руками, старался объяснить жестами, что не имеет о нем никакого понятия.

— Вы его когда-нибудь видели?

Контролер поспешил отрицательно покачать головой.

— Тем хуже для вас! — холодно произнес Ришар.

Контролер с удивлением вытаращил на него глаза.

— Да, тем хуже, — пояснил директор, — Мне уже порядком надоела вся эта история с призраком. Все о нем говорят, и никто его не видит! Хотите служить искусству, так служите как следует!

Поставив контролера на место, Ришар как будто забыл о его существовании и занялся делами с управляющим, который как раз подошел. Между тем несчастный контролер, думая, что ему можно удалиться, стал понемногу пятиться к дверям, стараясь делать это как можно тише, чтобы не привлечь внимания грозного начальства. Но, увы, этот маневр был замечен и неожиданный окрик: «Куда вы?», сразу приковал его к месту. Наконец, в кабинет вошла капельдинерша.

— Как ваша фамилия, мадам?

— Матушка Жири, — развязно-торжественным тоном произнесла статно-необъятная дама. — Да вы же меня прекрасно знаете, месье директор, я — матушка мадемуазель Жири, Мэг Жири!..

Ришар недоумевающе оглядел ее с ног до головы. Видно было, что он не имел никакого понятия ни о самой «матушке», ни о мадемуазель Жири, ни даже о Мэг Жири. Но матушка Жири в своем любимом поношенном платье, выцветшей шали и стоптанных сапожках, была о себе иного мнения, и не могла допустить, чтобы кто-нибудь ее не знал.

— Первый раз слышу, — ответил, наконец, директор. — Тем не менее, потрудитесь сообщить мне, что у вас такое произошло вчера вечером и почему вы и контролер обратились в полицию.

— Я и сама хотела с вами поговорить, месье директор. Господа Дебьенн и Полиньи в свое время имели много неприятностей из-за того, что не хотели меня сначала слушать.

— Я вас об этом не спрашиваю. Отвечайте мне, что произошло вчера вечером?

Матушка Жири вспыхнула. С ней никто и никогда не говорил таким образом. Она уже хотела развернуться и гордо уйти, даже медленно поднялась со стула, но, в последний момент овладев собой, снова села и небрежно произнесла:

— То, что и должно было произойти, когда беспокоят призрака.

Видя, что Ришар едва сдерживается от раздражения, Моншармэн вмешался в разговор и сам начал допрос, из которого скоро выяснилось, что матушка Жири нисколько не удивлена тем, что из пустой ложи слышался чей-то голос, и приписывает это явление местному призраку, с которым она и сама не раз беседовала. Её слова могли подтвердить господа Дебьенн и Полиньи, а также месье Исидор Саак, которому призрак даже ногу сломал.

— «Призрак сломал ногу»? Каким же это образом? — прервал её Моншармэн.

Матушка Жири широко раскрыла глаза.

— Как! Господа директора ничего не знают? Ах. Ну, да-да, это произошло еще при прежних директорах, во время представления «Фауста», кстати, в той же ложе № 5.

Она откашлялась, сделала паузу и затем такой глубокий вздох, как будто собиралась исполнить всю партию «Фауста».

— Итак, я начинаю, сударь. На том представлении передние места в ложе занимали ювелир с улицы Могадор господин Маньера с супругой, сзади которой поместился их хороший знакомый месье Исидор Саак. В то время как Мефистофель начал петь (матушка Жири тоже запела) «Сон твой детский, безмятежный отгони от глаз», месье Маньера слышит, как кто-то шепчет ему в правое ухо (жена сидела с левой стороны) «наша Жюли и так, кажется, не спит!» (мадам Маньера зовут Жюли).

Месье Маньера оглядывается, чтобы посмотреть, кто говорит. Никого! Решив, что ему это почудилось, он снова стал смотреть на сцену. Между тем Мефистофель продолжал петь… Но, может быть, господам директорам не интересно?

— Нет, нет, продолжайте!..

— С удовольствием, — кокетливо улыбнулась матушка Жири. — Итак, Мефистофель продолжал свою apию, — (матушка Жири затянула) — «Мой совет, до обрученья не целуй его», как вдруг месье Маньера опять слышит тот же самый голос: «Ну, Жюли вряд ли послушается этого совета». Он опять оборачивается, но уже на этот раз в ту сторону, где сидит его жена, и что же он видит! Исидор незаметно взял её руку и… чмок! чмок! — (Матушка Жири убедительно чмокает свою полную руку и продолжает). — Так вот, он жадно целует ее в маленькое отверстие на ладони, не закрытое перчаткой. Можете себе представить, что тут произошло! Раз! Раз! и месье Маньера, такой высокий, представительный господин, вроде вот месье Ришара, закатил Исидору Сааку, а он был такой жалкий, худенький, вроде вас, месье Моншармэн, прошу извинить за сравнение, две оглушительные пощечины. Получился полный скандал. Зрители повскакали с мест: «Перестаньте! Довольно! Он его убьет»! Наконец, Сааку удалось вырваться.

— Но где же во всей это истории нога, сломанная призраком — съязвил Моншармэн, обиженный сравнением мадам Жири.

— Тем не менее, это случилось, — надменно ответила оскорбленная этим насмешливым тоном матушка. — Привидение сломало ему ногу в тот момент, когда он бежал с лестницы, и так основательно, что едва ли он теперь скоро сюда заглянет.

— И что же, само привидение передало вам все, что оно шептало на ухо месье Маньера? — любуясь своим собственным остроумием, продолжал импровизированный следователь.

— Нет, мне это рассказал месье Маньера, так что…

— Но вы сами когда-нибудь говорили с этим призраком?

— Много раз.

— И что же он вам говорил?

— Право, не знаю… Ну, хотя бы, например… чтобы я подала ему скамейку.

При этих словах желтое лицо матушки Жири покрылось красными пятнами и стало напоминать, по своей окраске, мраморные колонны главной лестницы.

Ришар, Моншармэн и секретарь расхохотались, только умудренный горьким опытом контролер не решился улыбнуться и угрюмо наблюдал за этой сценой. Ему так и казалось, что развязность мадам Жири опять вызовет вспышку гнева господина директора. Каков же был его ужас, когда раздраженная всеобщим весельем капельдинерша зашла еще дальше и почти угрожающе воскликнула:

— Вместо того чтобы так смеяться, вы бы лучше последовали примеру месье Полиньи и попробовали сами убедиться…

— В чем же? В чем? — покатываясь со смеху, спросил Моншармэн.

— В существовании призрака… Он тоже сначала не верил. — Она вдруг успокоилась и продолжила торжествующим тоном, — я вам сейчас расскажу, как это произошло. В тот вечер давали «Иудейку». Господин Полиньи нарочно уселся совершенно один в ложе призрака. Краус имела колоссальный успех. И вот, как только она пропела свою арию из второго акта, (матушка Жири снова пробасила: — «С тобою жить и умереть»)…

— Дальше, дальше, — беспомощно улыбаясь, умолял Моншармэн.

Но мадам Жири не смущаясь, и выразительно покачивая почерневшими от старости перьями на шляпе, продолжала исполнять арию: