Словом, и дом, и его окрестности были местом в высшей степени необыкновенным; Глэдис была глубоко в этом убеждена, и поэтому неожиданная реплика Чарли заставила ее вздрогнуть. Впрочем, Глэдис не была особенно удивлена — должно быть, что-то в этом роде она подсознательно имела в виду, когда захотела показать Чарли старое шале.

— Ты хочешь сдать мне этот дом? — спросил он, в его глазах была мольба. Отчего-то ему вдруг очень захотелось жить здесь. Чарли искренне верил, что у каждого дома есть своя судьба, есть настоящее живое сердце, и ему казалось, что старое шале потянулось к нему, оно словно почувствовало больную, израненную душу, которая нуждалась в утешении. Пожалуй, даже их с Кэрол лондонский дом не обладал подобными свойствами. Или обладал, но не в такой степени. Здесь Чарли сразу же почувствовал, как в нем нарастает не просто привязанность, а самая настоящая любовь к этому дому, словно это он прожил в нем все двести лет с тех пор, как дом был построен. И дом ответил ему взаимностью, словно приветствуя старого знакомого, который когда-то был дружен с его хозяевами, а теперь вернулся после долгого отсутствия.

— Я еще никогда ничего не хотел так сильно… — попытался объяснить Чарли и замолчал, подыскивая слова, и Глэдис посмотрела на него задумчиво. Ей и в голову не приходило сдавать этот дом. Никому и никогда. Пятьдесят лет назад она жила здесь с молодым мужем, правда, очень недолго. Потом в этом доме жил ее сын Джимми с семьей, однако со времен Сары Фергюссон здесь никто не жил постоянно. Даже предки Глэдис останавливались здесь лишь время от времени — этот дом был их собственностью, он был для них отчасти игрушкой, отчасти капиталом. Глэдис даже помнила, что ее дед как-то хотел устроить здесь что-то вроде музея, но эта затея, к счастью, так и осталась нереализованной. Дом простоял необитаемым добрую сотню лет, однако, несмотря на это, он все еще был в приличном состоянии, и во многом это была заслуга Глэдис. Она тратила немало денег на его ремонт, и каждый раз, когда она навещала его, она не упускала случая пройтись по мебели полировочной жидкостью, протереть окна и рамы или подновить позолоту карнизов.

— Понимаю, это звучит глупо… — снова заговорил Чарли, надеясь уговорить Глэдис. — Просто мне кажется, что именно поэтому я приехал сюда, именно для этого мы с тобой и встретились. Сама судьба привела меня к твоему порогу. Странно, но здесь я чувствую себя так, словно я вернулся домой.

Последнюю фразу Чарли произнес почти смущенно, но когда он поднял голову, то увидел, что Глэдис его услышала и поняла. Она и сама уже догадывалась об этом. Не колеблясь более, она утвердительно кивнула.

Определенно, это бог послал ей Чарли, как он посылает друг другу всех одиноких людей. До вчерашнего вечера каждый из них жил своей собственной жизнью, даже не подозревая о том, что каждый их шаг — это шаг навстречу друг другу. Судьбе было угодно, чтобы они в конце концов встретились, потому что у каждого из них было что дать другому. Глэдис потеряла многое и многих: мужа, детей, семью, смысл жизни, наконец. Чарли потерял свою Кэрол, и для него это было едва ли не страшнее, чем конец света. Каждый из них оказался на белом свете совершенно один, и вот, повинуясь какому-то высшему закону, они встретились, хотя вероятность такой встречи была ничтожно мала. Что потянуло Чарли на север? Что побудило Глэдис повесить на калитку табличку о сдаче комнат, без которой Чарли не решился бы подойти к ее дому? Кто, наконец, послал снежный буран, не давший ему проехать мимо Шелбурн-Фоллс, следуя в Вермонт? Был ли другой ответ, кроме одного — судьба? Он объяснял все и ничего. И тем не менее они оба чувствовали власть этой могучей силы, которая не позволила им разминуться и в конце концов поставила друг перед другом. Для Глэдис появление Чарли было самым драгоценным рождественским подарком, и ей тоже захотелось подарить ему что-то хорошее — хотя бы потому, что она знала: тогда он останется с ней. Пусть ненадолго, всего на несколько месяцев — этого хватит, чтобы дать ей силы справиться с одиночеством. А может быть, если ей очень повезет, Чарли задержится на год, на два или даже больше. Кто знает?

Глэдис боялась загадывать так далеко, но надежда все же теплилась в ее душе. А ничего иного она просто не хотела. Конечно, Чарли не мог заменить ей сына, которого она потеряла; он был другой, моложе, однако что-то общее у них, безусловно, было. Кроме того, у Чарли было перед Джимми одно важное преимущество: он существовал сегодня, сейчас, и Глэдис понимала, что, если она сделает то-то и то-то, он будет с ней еще некоторое время. Именно это, будучи положено на чашу весов, могло перевесить все остальные доводы.

За свой дом Глэдис не боялась. Она знала, что Чарли будет следить за ним, как за своей собственностью. Он полюбил его — это было видно по его темно-карим, большим, как у доверчивого теленка, глазам, которые светились сейчас каким-то особенным светом. Насколько Глэдис было известно, никто из ее близких никогда не относился к этому дому с таким трепетом, который она почувствовала в своем новом знакомом.

— Хорошо, — наконец сказала она, и сердце ее дрогнуло. С ее стороны это был жест величайшего доверия, и Чарли прекрасно понял, какой дорогой подарок она ему вручает. Порывисто вскочив со ступенек лестницы, он сделал по направлению к Глэдис два огромных шага и, заключив ее в объятия, крепко прижал к своей груди, поцеловав в лоб с такой нежностью, с какой он поцеловал бы родную мать. Когда Чарли выпустил ее, глаза Глэдис были полны слез, но она улыбалась, и он улыбнулся тоже.

— Спасибо, — сказал он, глядя на нее сверху вниз. — Спасибо… Я обещаю, что буду хорошо о нем заботиться.

Странная судорога стиснула ему горло, и он не смог продолжать. Тогда, не в силах выразить свою благодарность, Чарли снова прижал Глэдис к себе, и они долго стояли молча, глядя на то, как рождественский снегопад укутывает землю искристым снежным покрывалом.

На следующий день снег прекратился, и Чарли отправился по магазинам, чтобы сделать необходимые покупки. Глэдис предложила отдать ему для лесного домика антикварную кровать красного дерева, которая в разобранном виде хранилась у нее на чердаке над гаражом. Получил Чарли и кое-какую другую мебель: комод, письменный стол, несколько стульев и древний, видавший виды, обеденный столик. Ради Чарли Глэдис готова была расстаться и с другими предметами обстановки, но Чарли удалось убедить ее, что он ни в чем больше не нуждается. Лесное шале он снял на год, он собирался вернуться сюда после поездки в Лондон, от которой он пока не хотел отказываться. В Нью-Йорк Чарли по-прежнему не стремился, но, даже если в силу каких-либо причин ему пришлось бы снова вернуться к своей работе в бюро «Уиттакера и Джонса», он мог бы приезжать в шале на уик-энды.

Чем больше он раздумывал обо всем этом, тем все более сильным было желание поскорее начать жить в лесном доме. Он знал, что даже если его планы изменятся, Глэдис не станет его корить, что он не выполнил свою часть договора в точности. На предстоящий год шале целиком и полностью поступало в его распоряжение, но, если бы ему понадобилось, он мог оставаться там и дольше. И, как понял Чарли, его радушная хозяйка была бы только рада такому повороту событий.

В шелбурнских магазинах, которые он объехал с утра, не оказалось всего, что ему было нужно, и Чарли отправился в Дирфилд. Там он сделал все необходимые покупки и, заглянув по пути в ювелирный магазин, купил подарок для Глэдис — чудесные серебряные сережки с крупными жемчужинами, которые, на его взгляд, должны были хорошо подойти к ее жемчужному ожерелью.

Двадцать третьего декабря последние приготовления были завершены, и Чарли окончательно перебрался в шале. Стоя у окна, он любовался открывающимся видом и не верил своему счастью. Еще никогда ему не приходилось бывать в месте, которое было бы таким красивым, спокойным и, как ни странно, родным.