Чарли никак не мог отвязаться от этих невеселых мыслей и, даже вернувшись в мотель, все думал и думал о том, как повернулась бы его жизнь, если бы у них с Кэрол был ребенок. Ему очень хотелось снова увидеть Моник, однако когда на следующий день он поднялся на гору, то не увидел среди туристов ни маленькой девочки в голубом комбинезончике, ни ее сердитой матери. Он решил, что они вернулись домой, в Шелбурн-Фоллс, хотя Моник ничего не говорила о том, планируют ли они уехать или остаться.

Два дня Чарли катался один, и хотя он время от времени ловил на себе заинтересованные взгляды привлекательных молодых женщин, ни одна из них не показалась ему стоящей того, чтобы начинать долгую и трудную борьбу с собой и своей памятью. Чарли абсолютно нечего было сказать им, нечего предложить, и он подозревал, что и эти беззаботные искательницы приключений тоже не смогут ни утешить его, ни поддержать. Единственной женщине, которой это здесь удалось, было всего девять лет, и Чарли понял, что пропасть, в которой он оказался, намного глубже, чем он предполагал, и что выкарабкаться из нее в самое ближайшее время нечего и надеяться.

Но тридцать первого декабря он неожиданно снова столкнулся с Моник у подножия горы, где туристы обычно надевали лыжи и прочее снаряжение.

— Привет! Где ты была? — окликнул ее Чарли, не скрывая довольной улыбки. Он уже заметил, что ее матери нигде не видно, и сразу почувствовал себя гораздо свободнее. Что это за мать такая, недоумевал Чарли. В самом деле, сначала она отпускает дочь кататься одну, а потом поднимает шум из-за того, что кто-то купил ей хот-дог и шоколадный коктейль. Определенно, ее забота о дочери носила какой-то странный, однобокий характер.

Впрочем, волноваться и в самом деле было не из-за чего — Клэрмонт был тихим и совершенно безопасным местом, и девочке здесь ничто не угрожало. Мать Моник хорошо знала это, поскольку приезжала сюда с дочерью еще в прошлую зиму — почти сразу после того, как они перебрались из Франции в Штаты. И хотя удовольствие от катания было с горчинкой — как, впрочем, и от всех других занятий, которые напоминали ей о муже, — Франческа продолжала самозабвенно любить горные лыжи, предпочитая, однако, более пологие склоны.

— Мы ездили в Шелбурн, потому что маме нужно было работать, — охотно объяснила Моник и заулыбалась так, словно не видела Чарли сто лет. — Но сегодня мы останемся на ночь, а завтра уедем совсем.

— Я тоже… — Чарли пробыл в Клэрмонте уже три дня и собирался уехать вечером первого января. — Вы будете здесь встречать Новый год?

— Наверное, — с надеждой сказала Моник. — Раньше папа всегда разрешал мне попробовать шампанского, а теперь мама говорит, что от него портятся мозги. А мне шампанское нравится, оно такое колюченькое… — добавила она снисходительно.

— Не исключено, что твоя мама права, — улыбнулся Чарли, вспоминая все шампанское, которое он выпил за последние двадцать пять или тридцать лет жизни. Впрочем, он сомневался, что во всех его бедах виновато было оно. — Но несколько глотков едва ли тебе повредят.

— Мама все равно не позволит, — огорченно сказала Моник и неожиданно добавила, уже совсем другим голосом:

— Зато вчера мы ходили в кино. Классный фильм!

Она действительно выглядела довольной, и Чарли, кивнув, подсадил ее в кресло подъемника.

Они несколько раз скатились с горы, а ровно в полдень Чарли отослал ее вниз, к матери, но после обеда они встретились снова. На этот раз Моник привела с собой своего товарища, с которым училась в одном классе. На взгляд Чарли, он катался вполне прилично, хотя и слишком рисковал на виражах, однако Моник по секрету сообщила ему, что ее друг «паршивый лыжник». Потом дети уехали вперед, а Чарли покатил следом, стараясь не отставать. По правде говоря, это давалось ему с трудом, и к вечеру он устал по-настоящему. Попрощавшись с Моник и ее приятелем, он еще дважды скатился с горы, желая проверить себя, и только потом, вконец измотанный, решил вернуться к себе в номер.

Моник и ее мать, оказалось, жили в том же мотеле, что и он. Франческа — к этому времени Чарли уже знал, что мать девочки зовут Франческа, — сидела в холле, протянув к камину длинные стройные ноги. Она как раз что-то говорила дочери, и Чарли впервые увидел, как она улыбается. И он вынужден был честно признать, что улыбка делает ее ослепительно красивой. Правда, глаза Франчески оставались при этом тоскующими и холодными, и все же она была по-настоящему прекрасна.

В первое мгновение Чарли заколебался, но потом все же решил подойти и поздороваться с матерью Моник. Игнорировать ее после того, как он провел столько времени с ее дочерью, было бы невежливо, почти оскорбительно.

Роскошные волосы Франчески были сегодня собраны на затылке в демократичный «конский хвост», и, направляясь к ней через холл, Чарли невольно задержал взгляд на ее больших миндалевидных глазах. При свете огня в камине каштановые волосы Франчески отдавали в рыжину, да и во всем ее облике появилось что-то по-восточному экзотическое и загадочное — особенно когда она улыбалась. Но лишь только Франческа узнала Чарли, ее улыбка погасла, лицо сделалось холодно-замкнутым, а в глазах засверкал зеленый лед. Франческа явно готовилась дать врагу самый решительный отпор, и под ее взглядом Чарли едва не стушевался.

— Здравствуйте еще раз! — произнес он с довольно-таки принужденной интонацией. Что говорить дальше, Чарли не знал и застыл перед Франческой как соляной столб. Она же рассматривала его снизу вверх с явным неодобрением.

— Отличная погода сегодня, — брякнул Чарли, вконец растерявшись. — Снег… Много снега…

Он чувствовал себя совершенно по-дурацки, но Франческа чуть заметно кивнула и, равнодушно отвернувшись от него, снова стала смотреть в огонь.

Чарли продолжал стоять перед нею, и в конце концов она снова повернулась к нему, чтобы ответить.

— Да, снег действительно чудесный, — произнесла она наконец, но Чарли показалось, что разговаривать с ним ей очень не хочется. — Моник сказала мне, что она снова вас встретила, — добавила Франческа чуть более приветливым голосом, и Чарли поспешно кивнул в ответ, стремясь показать, что ему нечего скрывать. Франческа должна была понять, что в его отношениях с ее дочерью нет ничего особенного или странного. Они с Моник встретились чисто случайно, и их скороспелая дружба питалась общей любовью к горным лыжам и тоской девочки по отцу.

— Вы были очень добры к ней, — тихо сказала Франческа Виронэ, когда Моник отошла, чтобы поболтать со своими сверстниками, стоявшими в сторонке. Чарли тем не менее мысленно отметил, что сесть она ему не предложила.

— У вас есть свои дети?

Она считала, что они у него есть, иначе не задала бы такого вопроса. Очевидно, Моник почти ничего не рассказывала матери об их долгих беседах. Умолчала она и о том, что Чарли было уже многое известно о ее отце.

— Нет, у меня нет детей, — просто ответил Чарли. — Просто ваша девочка мне очень понравилась. Она такая веселая, открытая, умная…

Чарли не скупился на комплименты Моник, но Франческа кивала как-то равнодушно, почти невпопад, словно продолжая думать о чем-то своем. Чарли она напоминала раненого зверя, который забился в самый дальний угол норы, так что в темноте видны только сверкающие глаза, полные страха, боли, ужаса и готовности драться за свою жизнь до последнего. Почему-то — быть может, из простого любопытства — ему вдруг захотелось вытащить этого зверька на свет божий и повнимательнее его рассмотреть. Много лет назад Чарли ни за что не прошел бы мимо и попытался что-нибудь предпринять — в молодости он очень любил подобные психологические этюды, — однако задолго до своей женитьбы на Кэрол он охладел к этим жестоким развлечениям. Чаще всего результат разочаровывал, и Чарли приходилось сожалеть о потраченных впустую силах и времени, и лишь изредка он находил что-нибудь по-настоящему интересное. Но в глазах Франчески было что-то совсем-совсем особенное…

— Вам очень повезло, что у вас есть Моник, — негромко сказал Чарли, и когда Франческа подняла голову, чтобы посмотреть на него, он заметил в глубине ее холодных глаз крошечную искорку тепла и любви.