Так их взаимные упреки становились все более мелочными, но разделявшая их пропасть росла и росла. Чарли был совершенно потрясен, когда на приеме у психолога-консультанта Кэрол неожиданно заявила, что, как ей кажется, их брак с самого начала был заключен для Чарли, ради Чарли, в интересах Чарли и что Саймон был первым в ее жизни мужчиной, которого интересовали в первую очередь ее мысли и ее чувства.

Когда Чарли услышал это, он ушам своим не поверил. Он посмотрел на Кэрол, но у нее были такие глаза, что Чарли сразу понял — разубеждать ее бесполезно.

К этому времени Кэрол снова начала спать с Саймоном, но теперь она скрывала это от Чарли, и ложь разделила их больше, чем взаимное раздражение и упреки. В марте, когда Чарли на три дня улетел в Берлин, Кэрол собрала свои вещи и переехала к Саймону. Об этом своем решении она известила Чарли по телефону, и он долго плакал, сидя в номере немецкого отеля и прижимая к груди мокрую телефонную трубку, из которой неслись короткие гудки отбоя.

Но самое страшное, самое горькое заключалось в том, какие причины вынудили Кэрол на этот поступок. Как она сказала, прежде чем повесить трубку, она ушла к Саймону не потому, что хотела жить с ним, а потому что не могла больше жить с Чарли. И для нее, и для него это было бы настоящей мукой, испытанием, выдержать которое не могли бы ни он, ни она.

— Это отвратительно, что мы с собой сделали, — сказала она, и Чарли услышал в трубке ее сдавленные рыдания. — Я стала настоящей ведьмой, и ты это знаешь. Я так больше не могу. Все, что я говорю и делаю, противно мне самой, но вести себя иначе я уже не в состоянии. И я… я начинаю ненавидеть тебя, Чарли. Так дальше нельзя, поэтому я ухожу. Ты должен понять… Мы должны расстаться.

— Почему?! — выпалил он. — Почему мы должны расстаться?

В его груди сам собой вспыхнул гнев, и даже Кэрол не могла не признать, что он имеет на это полное право.

— В конце концов, не распадаются же другие семьи, когда один из супругов заводит кого-то на стороне. Почему мы не можем поступить так же?

Чарли произнес эти слова с жаром, но они оба знали, что это была мольба, мольба о милосердии и пощаде.

Кэрол так долго молчала, что Чарли даже показалось, что их разъединили.

— Я просто не хочу, — промолвила она наконец, и, хотя голос ее был едва слышен, Чарли понял, что она все решила, и решила окончательно. Каковы бы ни были ее побудительные мотивы, для Кэрол их брак больше не существовал, и Чарли вынужден был смириться с этим, хотя — в отличие от нее — для него конец их семейной жизни был концом всего. И ничего поправить здесь уже было нельзя. Кэрол полюбила другого мужчину, а его разлюбила, и никто не был в этом виноват. Ведь по самому большому счету все они, включая Саймона, были обыкновенными людьми со своими собственными странными, неуправляемыми эмоциями и чувствами, которые порой толкали их на самые необычные и необъяснимые поступки. Почему случилось то, что случилось? Вряд ли кто-то мог ответить на этот вопрос. Одно было очевидно: нравилось это Чарли или нет, но Кэрол ушла от него.

После ухода Кэрол Чарли жил как в бреду, переходя от безумного отчаяния к безумной ярости и обратно. Ему с трудом удавалось сосредоточиться на своей работе, и лишь усилием воли он заставлял себя исполнять свои обычные служебные обязанности. Он перестал встречаться с друзьями и часто вечерами сидел в одиночестве перед остывшим камином, вспоминая Кэрол или размышляя над превратностями жестокой судьбы, нанесшей ему такой неожиданный удар.

Он никак не мог поверить в то, что все это случилось с ним на самом деле, хотя живые, осязаемые факты были, как говорится, налицо. В глубине души Чарли все еще лелеял надежду, что увлечение Кэрол окажется непродолжительным, что оно пройдет так же неожиданно и быстро, как проходит весенняя лихорадка, и что в один прекрасный день Кэрол выздоровеет. Саймон мог разочаровать ее каким-то своим поступком или словом, неожиданным проявлением стариковского упрямства или подозрительности, наконец, он мог вообще оказаться не тем, за кого она его принимала. Чарли молил бога, чтобы что-то заставило Кэрол изменить свое мнение о Саймоне, разочароваться в нем, но все было тщетно. Наоборот, они выглядели очень счастливыми и довольными — во всяком случае, на фотографиях в газетах и журналах, которые Чарли со злобой рвал на клочки и швырял в камин.

Его тоска и боль стали такими сильными, что порой Чарли казалось: еще немного, и они прикончат его. Острое чувство одиночества не оставляло его ни на мгновение, и даже ночью Чарли иногда просыпался от звука собственного голоса, зовущего ее по имени.

Когда эта пытка становилась невыносимой, Чарли звонил ей, но это доставляло ему еще большие страдания. Даже по телефону голос Кэрол звучал так пленительно, так мягко и эротично, что у Чарли горло перехватывало судорогой, ноги становились ватными, а на лбу выступали крупные капли пота. Иногда он притворялся, будто Кэрол уехала в командировку или на выходные, что она уже едет домой и вот-вот откроет дверь и войдет, но и это ему не помогало. Не помогало потому, что Кэрол не возвращалась. Возможно, он потерял ее навсегда.

Домик, который они вдвоем когда-то с такой любовью благоустраивали, выглядел теперь неопрятным и заброшенным. Кэрол забрала все свои вещи, и ничто уже не выглядело таким, как когда-то, ничто не напоминало о прежних, счастливых временах. Чарли чувствовал себя здесь словно на пепелище своих надежд и желаний. Все его мечты оказались разбиты вдребезги, жизнь лежала в руинах, и у него не было никакого желания собирать черепки, чтобы строить ее заново. Чарли ни во что больше не верил и ни на что не надеялся.

Коллеги Чарли по работе не могли не заметить происшедшей с ним перемены. Бледный, исхудавший, с темными кругами под глазами и потухшим взглядом, он являл собой жалкое зрелище. Чарли стал раздражителен и нетерпим и часто принимался спорить из-за пустяков, на которые раньше не обратил бы внимания. С друзьями он перестал встречаться, а если его приглашали на вечеринку — отвечал неизменным отказом. В глубине души он был уверен, что все его друзья давно очарованы Саймоном и приглашают его только по привычке или, что было еще хуже, из жалости. Сам он не желал ничего слышать ни о Саймоне, ни о Кэрол, а слова сочувствия были ему не нужны. Несмотря на это, он никак не мог удержаться и прочитывал все сообщения в уголке светской хроники, в которых говорилось о них. Саймон Сент-Джеймс и его очаровательная супруга на приеме у такого-то, Саймон Сент-Джеймс и его супруга отправились на уик-энд в курортное местечко такое-то, Саймон Сент-Джеймс с супругой посетил выставку такую-то… Как видно, мистер Сент-Джеймс был весьма общительным джентльменом, вот только каждое такое сообщение оставляло на сердце Чарли рубец, словно выжженный каленым железом.

И всегда с ним была Кэрол, его Кэрол… Чарли знал, что она тоже любит вечеринки, однако никогда они не ходили на приемы так часто. Должно быть, для нее это было важно, и теперь ее желания сбывались. Вот только его место рядом с ней оказалось занято.

И самым страшным было то, что Чарли не мог не думать об этом, как ни старался.

На смену весне пришло лето, но мучения Чарли только усилились. Он знал, что Саймону принадлежит большой кусок земли на южном побережье Франции — как раз между Бюли и мысом Сен-Жан, и что там есть не только роскошная вилла с садом, но и причал, возле которого стоит огромная красавица яхта. Он видел все это своими собственными глазами, когда несколько лет назад они гостили у Саймона, и теперь образ Кэрол — светловолосой, загорелой Кэрол на глянцевито-желтой палубе яхты — неотступно преследовал его. Несколько раз Чарли снилось, будто произошло крушение и Кэрол тонет, и тогда он просыпался, снедаемый сильнейшим беспокойством, к которому примешивалось острое чувство вины. Чарли был почти уверен, что не может желать Кэрол смерти, и все же порой ему казалось, что этот сон лишь отражает его глубокие, подсознательные желания.