В его словах была такая убежденность, что Лейси безоговорочно поверила — непременно добьется.

  Бывало, забыв, как медленно ему приходится идти, она убегала вперед, благо ушибленные колени не беспокоили ее. Потом внезапно вспоминала, оборачивалась и ждала. И всякий раз встречала его взгляд, устремленный на нее, сосредоточенный и непроницаемый.

  Смотри-смотри, с некоторым торжеством мысленно говорила она, интересно, на Сару ты тоже так смотрел? Но время шло, а Митч продолжал оставаться олицетворением вежливости. Ей не в чем было упрекнуть его.

  Зато сама она чем дальше, тем больше нервничала, испытывая какое-то непонятное возбуждение. Наконец решила, оставив его рыбачить на берегу, пойти поискать крабов.

   Вернулась она с уловом, достаточным для обеда, и села рядом.

   — Как дела?

Митч сощурился от солнца и покосился на нее.

  — Поймал одну, но уже давно. Странно, сижу за удочкой с тем же ощущением, с каким рыбачил в детстве. А ведь прошло уже столько лет! — Вместо недавней жестокости в голосе его звучал мальчишеский азарт. Он улыбался так восторженно, что Лейси невольно улыбнулась в ответ.

  — Вы мальчишкой много рыбачили?

  — Время от времени. С отцом.

  Лейси уловила в его тоне затаенную тоску и насторожилась. Впервые он упомянул о своей семье, и ей захотелось узнать побольше.

  — Вы что-то говорили о том, что ваш отец плавал... — Лейси запнулась, язык не поворачивался упоминать о яхте, но она собралась с духом и продолжила: — ... на «Эсперансе». Он был рыбак?

  — Временами. Чем он только не занимался!.. Рыбачил. Был поваром в придорожной забегаловке, готовил на скорую руку сосиски, яичницу. Мотался коммивояжером, торгуя пылесосами. Как бы то ни было, счета оплачивались.

  — Похоже, предприимчивый был человек.

  — Похоже, нагружал на себя больше забот, чем могли вынести его плечи и здоровье, — резко бросил Митч, глядя вдаль. Улыбка с его лица исчезла.

  — Вы имеете в виду содержание жены и детей?

  — Угу.

  —В вашей семье много детей? — Денни никогда не упоминал о других братьях и сестрах.

  — Только я. — Он помолчал. — И сестра.

  — У вас есть сестра? — удивилась Лейси.

  — Была, — мрачно буркнул он. — Она болела лейкемией. Ей было одиннадцать, когда она умерла. — Боль в голосе звучала такая, словно это случилось вчера.

  — Какое несчастье, — с неловкостью проговорила Лейси, понимая, сколь не соответствует такому горю ее сочувствие, пусть даже самое искреннее.

  — Да, — согласился Митч. Он откинулся назад, опершись на локти и вытянув ноги. — И для родителей несчастье не меньшее. Понимаете, они ведь ничем не могли помочь ей. — Он покосился в ее сторону.

  Лейси кивнула.

  — Отец взвалил на себя непосильно много работы. И мать тоже. Они пытались обеспечить ей лучшую медицинскую помощь. Лучших докторов, лучшие лекарства! У них не оставалось времени для себя, для меня, друг для друга. — Он смотрел вдаль, и выражение лица становилось все более отчужденным.

  — Это, должно быть, очень тяжело.

   — Это был ад, — отрывисто бросил он. — И никому от такого ада не становилось лучше. А Лауре было все хуже и хуже. Мать доходила до сумасшествия. Она плакала и кричала отцу: «Ну сделай же что-нибудь! Почему ты ничего не делаешь?» А что он мог сделать?

   Лейси видела, как темнеет у него лицо, и лихорадочно искала, что бы такое сказать в утешение, хотя и знала — таких слов нет.

  — Лаура умерла за неделю до своего дня рождения. Ей исполнилось бы двенадцать. А отец до конца дней проклинал себя. Ему казалось, что он мог бы сделать больше. — Митч быстро поморгал, не отводя глаз от моря. — И вскоре тоже умер.

  — Сколько вам было лет?

  — Восемь. Однажды я вернулся из школы домой, а там никого нет. Пришла соседка и сказала, что отца забрали в больницу. Говорили, не выдержало сердце. — Митч пожал плечами. — Наверно, сердце. Но я думаю, его убило горе.

  Видно было, как напряглись у него на лице желваки, а на шее тяжело забился пульс. Лейси почувствовала свое бессилие — какую-то долю того же бессилия, которое мучило его отца. Что бы она ни сказала, что бы ни сделала — горю помочь невозможно.

  Теперь ей стало понятно, почему так важны для него деньги, почему он вечно в борьбе. Денег всегда бывает мало, если тебя постоянно преследуют мысли о превратностях жизни.

  И наверно, ей стало чуть понятнее, почему он бросил Сару, почему говорил, что никогда не женится.

  Привязанность и ответственность для Митча Да Сильвы таят в себе обещание боли.

  А дети? Дети могут умереть так же, как умерла его сестра. Их нельзя спрятать, защитить от несчастья. Дети — заложники судьбы. Дети и семья — это риск, который Митч не хотел принимать на себя.

  Он стрельнул в нее взглядом.

  — Мы были совершенно не такой семьей, как ваша, — почти враждебно закончил он.

  — Конечно, не богатой, — мягко согласилась Лейси, не обращая внимания на вызов в голосе. — Но забота. И любовь. Поверьте, это мне тоже знакомо. По-моему, ваш отец был удивительный человек.

  — Глупый, — возразил Митч. — Он всегда хотел владеть собственной яхтой, мечтал обойти на ней все моря. А кончил тем, что надорвался ради нас.

  — Он любил вас.

  — Тем хуже для него, — пробормотал Митч. Пальцы его судорожно впивались в удилище. Глаза невидяще глядели на воду.

  И опять Лейси захотелось сесть поближе, успокоить его, облегчить сковавшую его боль. Но она боялась зайти слишком далеко, нарушить их непрочное согласие и подтолкнуть отношения в нежелательную для нее сторону. Поэтому она просто молча сидела рядом, а немного спустя тихо проговорила:

  — Должно быть, очень тяжело терять сразу обоих. Мне было семь, когда отец умер. Я знаю, какое это ужасное чувство и как это несправедливо.

  «Несправедливо» не полностью отражало то, что она испытывала. Но лучше всего передавало состояние потерянности, жуткого недоумения, какое она пережила ребенком. Мать умерла через месяц после ее рождения, и это, конечно же, не запечатлелось в жизни ребенка. Но даже теперь, много лет спустя, она еще чувствовала страшную несправедливость того, что Роберт Феррис умер таким молодым. Почему он умер, когда так ужасно был ей нужен?

  Она до сих пор переживала потерю отца, ощущала пустоту жизни там, где должны бы быть его улыбка, его прикосновение, его мудрость. И, глядя на угрюмое лицо Митча, Лейси подумала, что ему хорошо знакомо это чувство.

  — Вы тоже прошли через это, — не сразу отозвался он.

  — Да. — Лейси положила ладонь ему на руку. Митч не взглянул на нее, но и не убрал руки, напротив — повернул ладонью вверх, и пальцы их сплелись.

  — Подумаешь об этом — и до сих пор больно, — прошептала Лейси. Он сильнее сжал ей пальцы и выдохнул:

  — Угу. — В низком голосе было столько страдания, что даже не верилось, что этот голос принадлежит Митчу Да Сильве. — Да, до сих пор.

  Похоже, между ними установилось что-то вроде взаимопонимания. Вероятно, потому, что они наконец нашли какую-то общую почву и им стало легче разговаривать друг с другом.

  Он рассказал ей о матери, которая таскала его по всему северо-востоку, от Бостона до Провиденса, Нью-Хейвена и Нью-Йорка, перебрасывая из школы в школу.

  — Я не заводил друзей. Какой смысл? Ни в одной школе я не задерживался надолго, — рассказывал он.

  И Лейси в ответ заметила, что прекрасно понимает, о чем он говорит. На ее долю тоже выпали бесконечные переезды, из одной престижной школы-пансионата в другую. У ее родственников была одна задача — куда-нибудь засунуть ее, чтобы было поменьше хлопот и чтобы она не мозолила им глаза.

  Митч не высмеял ее жалобы и не сказал, что ее школы для богатых барышень не идут ни в какое сравнение со школами, где приходилось учиться ему, и не стал отрицать, что в их жизненном опыте есть что-то общее. Верный признак растущего между ними согласия, подумала Лейси. Но помимо того общего, что их связывало по прошлому жизненному опыту, между ними крепла еще какая-то связь, и Митч, казалось, начал это ощущать.