«Итак, я нарушила чье-то спокойствие, желая разузнать, каким образом и по чьей вине погиб мой муж. Мне казалось, его убийца, принявший смерть от руки Синицына, понес суровое, но справедливое наказание. И на этом вся история закончена.

Порок наказан, и, хоть у добродетели нет особых причин для торжества, можно считать свою задачу выполненной. Но все оказалось не так просто.

С каждым днем растет моя уверенность, что далеко не один Личарда желал смерти моему Александру. Если бы это действительно было так, то никто не боялся бы обнаружения истинных причин смерти моего мужа, и не чинил бы мне для этого никаких препятствий. А, значит, мое расследование не закончено. И пока я не отыщу этих новых «Личард», не будет мне ни сна, ни покоя.

Значит, рано еще перековывать мечи на орала, война не закончена, а лишь вступила в новый, может быть, самый опасный этап.

Если Петр Анатольевич прав, то моим основным врагом на сегодняшний день является Алсуфьев. Но это означало бы… не решаюсь написать эти слова… что он… Нет, несмотря ни на что, не могу поверить, что он каким-то образом причастен к гибели Александра. Для подобного обвинения должны быть очень веские основания. А у меня лишь косвенные подозрения, доказать которые невозможно. Он арестовал меня, подозревая в убийстве мужа и инсценировал нелепое абсурдное преступление. Сделать из этого вывод, что он желал смерти Александру – было бы явной натяжкой. А логика имеет незыблемые законы, нарушать которые непозволительно даже глубоко оскорбленному человеку, каким я по праву могу себя считать.

Не правильнее ли будет еще раз пройтись по всем известным мне персонажам этой трагедии и попытаться еще раз проанализировать мотивы их поступков. Может быть, за деревьями я не разглядела леса, и главный преступник остался в стороне от моих подозрений?

Как много вопросов у меня появляется ежечасно. От этого можно сойти с ума. Почему Алсуфьев не пытается отыскать Люси? Будто бы он уверен в ее невиновности. А ведь это не так. Уж в этом-то я уверена на все сто процентов. А, может быть, и здесь я ошибаюсь?

Господи, до каких ужасов я додумалась. Если это так, то в результате моих действий в хвалынскую тюрьму попала невинная женщина!

Хотела опровергнуть эту страшную мысль ее побегом и убитым ею полицейским, но вовремя вспомнила, что меня с таким же успехом можно обвинить в совершенно аналогичном преступлении.

Может быть, это и называется теперь «следственным экспериментом», и это обычный метод расследования для господина Алсуфьева. Может быть, он считает, что один убитый полицейский – вполне оправданная жертва ради доказательства вины подозреваемого? Господи, до какого бреда я додумалась. Может быть, я действительно схожу с ума?

Но ведь одно из двух: или Алсуфьев мстит мне за какой-то поступок Александра, или я своими собственными действиями рискую испортить ему жизнь. Но каким образом? Те сведения, которые мне удалось раздобыть, ни в коей мере не угрожают ни его карьере, ни благополучию вообще. Тогда с какой же стати?

Только что мне пришла в голову новая мысль, которая до этого почему-то не приходила. Да действительно, то, что я узнала во время своего расследования никому не может помешать. Или… Или я чего-то не понимаю. Может быть, у меня в руках есть сведения, которые, если их правильно понять, действительно представляют угрозу для Алсуфьева? И я не поняла это только потому, что не сумела распорядиться своими знаниями?

Боюсь, перечитывая эти строки я сама не пойму, что хотела ими сказать. Но мысли так и скачут в голове, и я не успеваю их как следует формулировать. Поэтому для верности приведу сравнение. Весьма нелестное для меня, но что поделаешь, если оно действительно напоминает мою ситуацию. Я сравнила себя с мальчиком-идиотом, которому в руки попался какой-то важный документ, компрометирующий очень важную персону. Тот, узнав об этом, приказывает убить несчастного, даже не представляя, что тот не имеет возможности прочесть что бы то ни было, поскольку лишен этой возможности благодаря своей болезни. Вот и меня заподозрили в том, что я слишком много узнала, чего-то такого, что для кого-то опасно, преувеличивая мои способности к анализу. А я как мальчик-идиот, рассматриваю цветную картинку в своих руках, не понимая ее содержания и пускаю слюни от удовольствия…

На этом я вынуждена закончить пока свои записи, потому что, кажется, проснулся Петр. Делаю это с сожалением, поскольку чувствую, что я на верном пути. Наверное, приблизительно так бы чувствовал себя ученый на пороге важного открытия, если бы его в эту минуту отвлекли.

Но, судя по всему, это Петр стучится ко мне в комнату… Ему не терпится вернуться к нашему…»

На этом обрывается эта запись в моем дневнике, поскольку в то утро Петр действительно влетел ко мне со стремительностью урагана, как только понял, что спать я не ложилась и обрушил на меня целую лавину новых идей и предложений.

Видимо, они пришли к нему во сне, и он уже пытался поделиться ими с Ксенией Георгиевной через стенку ее спальни, эти звуки и отвлекли меня от дневника. А теперь стоял передо мной, отдохнувший и свежий, и, размахивая руками от переполнявших его чувств, вещал:

– Катенька, мы с вами искали черную кошку в не менее черной комнате, прекрасно понимая, что ее там нет! Я все понял!

Упоминание им кошки вызвало в моей памяти вчерашнее мое удачное сравнение, и я не смогла удержаться от улыбки. Но сегодня на его лице появилась пара новых оттенков, и его физиономия, если что и напоминала, то уже никак не кошку, а, скорее, – палитру безумного художника. Вместе с тем – его черты уже принимали более натуральные формы, и, если бы не экзотическая раскраска, можно было бы сказать, что он вновь обрел свое лицо. И его трудно было бы с кем-то перепутать. А при его популярности в городе – тем более.

– Вместо того, чтобы переливать из пустого в порожнее, – между тем говорил он, – мне давно пора отправиться к месту преступления и постараться увидеть, а если повезет, – он многозначительно поднял вверх палец с отращенным по моде длинным ногтем, – то и услышать.

– Что вы хотите там увидеть? – спросила я, поскольку не очень поняла, что он имеет в виду.

– Прежде всего, я собираюсь застать там полицию, – на слове «застать» он сделал такой акцент, что не заметить его было невозможно. – Что уже послужит для нас великолепной уликой. Если они там, или уже успели там побывать с утра, то этой послужит нам доказательством, что все это было на самом деле спланировано заранее. Иначе им не удалось бы отыскать этот весьма скромный по вашему описанию возок в гуще леса, в стороне от оживленных дорог.

В его словах была определенная логика, и я не стала с ним спорить, но ехать туда, тем более, что его подозрения казались мне достоверными, было небезопасно, и об этом я ему тут же заявила.

– Кто бы говорил об осторожности, – сморщившись, отмахнулся он от меня, едва не позабыв про элементарную вежливость, чего я прежде за ним никогда не замечала. Но тут же простила ему эту мелочь, видя в каком возбужденном состоянии он находится. Кроме того, в результатах этой поездки, прежде всего, была заинтересована я сама. И, в конечном итоге, все, чем занимался Петр последнее время, он делал исключительно ради моего спасения. И я, безусловно, должна была ему за это быть благодарна.

– А если они окажутся умнее, и отложат это дело на некоторое время, я сверну на почтовый тракт и доберусь до Саратова. Я уже говорил вам вчера, что мне должны сегодня сообщить кое-что важное. И если успею, то уже вечером привезу вам сенсационное сообщение.

Произнеся эту тираду, он загадочно и с выражением превосходства на лице улыбнулся и покинул мою комнату.

Через некоторое время мы с Ксенией Георгиевной, разбуженной своим беспокойным гостем и уже вставшей с постели, могли наблюдать, как его отдохнувший за ночь жеребец с хозяином на спине скрылся за небольшой рощицей в том самом направлении, откуда не далее, чем сутки назад, приехала я сама.