— Представьте обеспечение, налоги, а капиталы явятся, — отвечали владельцы движимых и недвижимых ценностей.

— Золото, залоги, обеспечение! — продолжал первый крикун. — Все это заключается во мне. Говорю ли я — золотом взвешивают мои слова; пишу ли я — каждый листок служит залогом действительной ценности; мои творения, прошедшие и будущие, вернейшее обеспечение в случае потери кредита или честного банкротства!

— Вздор, вздор! — шумели голоса. — Он шарлатан, он говорит о предметах, вовсе ему не знакомых, проповедует об изящном, когда в нем действительно изящны только самохвальство и непомерная самоуверенность; он указывает вам цели потому, что они ему не по силам, а достигните их, он первым предъявит права на владение и оберет кругом! Он мистифицирует и смехом, и шуткою, и слезою — это Мефистофель! Он журналист, послушаем его! Говорите, говорите!

— Господа и милостивые государыни! не оскорбляясь криками моих противников, не обращая внимания на шипящую зависть, я смело исполню мое призвание — друга истины. На крики я ответствую гордым молчанием, на оскорбления я подаю законную челобитную публике, которая так милостива, что, призывая меня на суд и даже приговаривая к молчанию, платит мне за проигранный перед судом ее иск, и платит снова, когда я, в противность законного ее решения, снова возвышаю голос и громлю противников. Публика великодушна; она любит людей, выходящих из обыкновенной колен, прорытой прилежанием; она хлопает и все знает, не заботясь о том, действительно ли знает что-либо; она приветствует мои брошюрки, где я так вежливо подаю ей указку, советуя учиться чистому языку по правилам языка, мною составленного, и надеваю на нос очки, чтобы все смотрели моими глазами. Видит Бог, господа и милостивые государыни, что я тружусь для вашей пользы, и если по временам надеваю на здравый смысл шапочку-невидимку, то для того, чтобы вы дороже ценили его внезапное появление, а между тем узнавали настоящую цену и пользу уменья прикинуться дурачком. Хотите ли знать, господа и госпожи, тайну моего искусства? — читайте мои произведения. Хотите ли узнать настоящую науку представлять истину в превратном смысле? — учитесь у меня. Хотите ли познать науку шутить всегда и при всяком случае: науку шуткою опозорить талант, шуткою убить человека? — я знаю эту тайную науку — следуйте за мною и я научу вас!

— Он оскорбляет публику, он грязью кормит нас — под суд его, под суд! Составим, господа, тесный союз против крикуна, объявим набор талантов, а для вернейшего успеха составим компанию на паях, для застрахования успеха сочинений, назначив вклады умами и деньгами, а с деньгами и умами чего не сделаешь? Успех будет верный, когда заговорит толпа; другая толпа, участвующая в компании только именами, закричит еще громче; смелость, господа, а остальное судьба устроит!

— Дело, дело! Я вкладчик! Я тоже, а я, и я! — вопила толпа молодежи.

— Первым условием, господа, — продолжал учредитель компании, — стоять дружно против общего врага, врага нашего языка и грабителя нашего достояния!

— Хорошо! Согласны! — отвечали все.

— Второе условие судить обо всем, даже чего мы не знаем: науках, искусствах, литературе современной и древней, языках русском и иностранных, хотя бы о китайском и японском, о знаниях естественных, математических, медицинских и пр., и пр., даже о домоводстве, сельском хозяйстве и промышленности вообще.

— Да, никто из нас не учился ни домоводству, ни сельскому хозяйству, ни промышленности вообще, никто и понятия не имеет о предметах?

— Вот вздор! Стоит взять энциклопедический лексикон и знания готовы; стоить переложить статьи иностранные на свой язык, и как раз прослывешь агрономом. Хотя никто из нас не видал ни одного посева, не участвовал в управлении экономией, не распоряжался домоводством, не оценивал земель и не имеет понятия о кадастре, но кто ж из нас не говорил о них в обществах, как будто о предметах, основательно нам знакомых. Ты, например, беллетрист, ты, ручаюсь, будешь первым агрономом и ученым сотрудником по отделению сельского хозяйства. А ты — ты будешь говорить о кадастре, о таксации, хотя ты не понимаешь, да и я с тобою, истинного значения этих слов. Для удобности, мы можем переводы выдавать за образцовые статьи, старые новости выделывать на новый лад, черпать из всех источников и смелостью выражений увлекать убеждение.

— Какой орегинал! — прошептала длинная, худощавая фигура, одетая в вицмундир и причесанная à l’enfant[11].

— Не орегинал, а оригинал, — заметил кто-то, стоявший возле него.

— Помилуйте! ужели я не знаю, что орегиналом зовут человека странного и смешного, а в оригинал препровождают только какие-нибудь отношения, рапорты и т. п. Это орегинал, говорю я вам, потому что он решается судить о разных предметах, ему неизвестных. Другое дело управлять каким-нибудь агрономическим предприятием без знания агрономии: это возможно, не правда ли? А я живой тому пример. Для того нужно только в известное время потребовать отчеты, задать программу вопросов, а из ответов делать заключения мое дело. К тому ж, мои произведения могут служить образцом ученого делового слога: не правда ли? Помилуйте! Да я перещеголяю всякого ученого, хоть не учился ни грамматике, ни логике, и не знаю ни статистики, ни географии, и уж, конечно, мои суждения об агрономии и сельском хозяйстве хоть сейчас же в печать!

«Он действительно орегинал, а не оригинал, подумал я, отходя прочь, — потому что созданное им слово странностью своею совершенно соответствует странности его суждений».

— Побегу домой и напишу поскорее шутку-водевиль под названием: «Орегинал-Агроном, или управляющий агрономическим предприятием!» — сказал молодой человек, разговаривавший с орегиналом.

Тут нечего было заглядывать в головы и сердца: мысли и чувства обнаруживались явно, подмываемые самолюбием и корыстолюбием, двумя великими деятелями мира. Я уединился в уголок, где слышался мне тихий и скромный разговор о современной литературе. Здравые и вместе скромные суждения приковали мой слух и оживили мое внимание, утомленное неблагопристойными и дерзкими выходками оставленных мною литераторов.

(Будет ли продолжение? Может быть)

Известно давно, что Астрономические трубы открыли на луне горы и моря, а потому заключено, что луна такая же земля, как и подлунный мир; это подало мне мысль исследовать, нет ли на луне жителей, городов и других земных предметов; но, так как для этого надобно было побывать на луне, то я стал придумывать средства к тому и лучшее нашел я то, чтоб изобресть и устроить воздухоплавательную машину, в которой бы мог достигнуть луны; долго думал я о такой машине и наконец выдумал очень замысловато вроде клетки; вместо проволок, в ней поставил я эластические трубки, наполненные особенно газовою эссенциею, мною составленною; к бокам клетки приделал я огромные крылья из пробкового дерева для легкости; клетка была разделена простенком надвое; одна ее половина для моего сиденья, а в другой помещались некоторые инструменты, книги (которые вез я на луну для того, чтоб показать там за редкость, а также могло случиться, что они понадобятся для других употреблений, особенно по Архитектурной и Хозяйственной части), туалетные вещи; также, как самое необходимое в дороге — съестной припас; над клеткой — в случае непогоды — устроен был большой зонт; в одной стороне клетки устроил я еще небольшой орган, как для себя от скуки в странствии, так и для того, что хотел удивить обитателей луны музыкою земного изобретения; еще к моей воздушной машине привесил я несколько клеточек с разными птицами, несколько ящиков и коробок с различными редкостями; таким образом клетка моя, будучи совсем готовой, имела очень забавный вид.