Ну и что, что это были пираньи. Это же домашние пираньи. Должны любить, суки.

И вот теперь «homeless dogs» хотят сожрать меня.

Одна из собак вдруг зашлась лаем и со свирепым рычанием кинулась на картонную стену. Я дико заорал, но картонку удержал. Вся свора злобно залаяла. Я сжался в комочек… ну, в здоровый такой комок, ожидая неминуемого штурма. И тут я увидел сколопендру. Она, нет, он сидел на стенке контейнера и держал в ножках свернутую самокрутку. Я протянул руку и схватил косячок с планом:

— Спасибо, Пендрик. Где ты его надыбал?

Сколопендра сделала неопределенное движение ножками (черт с ней, пусть будет «она») — типа, где взял, там его уже нет.

Я почувствовал себя спасенным. «У вас есть план, мистер Фикс?» А вот у меня есть. Сейчас я закурю, состояние моего сознания изменится, страх отступит, придет релакс, я начну смеяться, и, не чувствуя больше моего страха, собаки в недоумении удалятся.

Я сунул косячок в рот и тут понял, что спичек или зажигалки у меня нет. Я вопросительно взглянул на сколопендру, та пожала плечиками.

А ты пожуй, — засмеялось воображение. — Не пейотль, конечно, но какой-то эффект будет.

Меня накрыла волна ужаса. Собаки залаяли словно безумные, принялись бросаться на картон и рвать его зубами. Еще минута, и моя баррикада падет. И тут сколопендра жестом фокусника из-за спины достала зажигалку.

Я сразу успокоился.

— Ах, ты, сволочь! — радостно закричал я. Газа там было на донышке. Чиркнул раз, другой. Боясь загасить крохотный язычок пламени, аккуратно раскурил косячок, глубоко затянулся и выдохнул дым в сторону беснующихся собак. Собаки завыли, я засмеялся. После второй затяжки мне стало хорошо. После третьей перестал обращать внимание на собак. После четвертой я начал поджигать картон.

Пламя заплясало над моей баррикадой. Воображение плясало на крыше контейнера. Я ударил ногой по куче горящих коробок, собаки бросились врассыпную.

— А, суки! Врассыпную! — закричал я и, подхватив горящую картонку, бросился к мусорке. Я чувствовал себя Нероном. С диким, счастливым смехом я поджег контейнер. Налетевший порыв ветра помог нам. Мне и огню. Я замахал руками, помогая ветру.

Мусорка горела, я плясал вокруг. Я пел:

На севере и на юге -

Над ржавой землею дым,

А я умываю руки!

А ты умываешь руки!

А он умывает руки,

Спасая свой жалкий Рим!

И нечего нам притворяться -

Мы ведаем, что творим!

Собак больше не было. Стая воронья с надрывным карканьем пролетела мимо. Я выхватил из мусорного контейнера длинную палку. Это оказалась старая метла. Она горела. Высоко подняв факел, я пошел в сторону рынка.

— Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем! Мировой пожар в крови, Господи благослови! — кричал я.

По дороге мне попался жигуленок, припаркованный между киосками.

— О! — я бросил метлу и воздел руки. — Семерка! Еще тройка и туз, и я выиграю!

Открыв лючок бензобака, я отвернул крышку. Поискал тряпку, снял шарф, покупке которого так радовался, и засунул конец в бак.

— Это русский бунт бессмысленный и беспощадный! — я подождал, пока шарф пропитается бензином, и понял горящую метлу.

— Скажи: «бум!», — поднес я огонь к шарфу.

— Беги, — дернуло меня за руку воображение.

— Зачем? — удивился я.

Жигуль сделал «бум», и стало темно.

5

Когда я пришел в себя, рынок пылал. Я лежал рядом с искореженной «Семеркой». Вокруг горели киоски. Одежда на мне тлела. В отдалении выли сирены пожарных машин.

— Не догнал, так хоть согрелся, — подумал я о своем Цыпленке. Я пошевелился и попробовал подняться. Со второй попытки мне это удалось. Руки и ноги целы, но жутко болела голова и лицо. Я сделал шаг и пошатнулся. Меня затошнило.

«Черт, наверное, сотрясение мозга, — подумал я. — Когда тачка рванула, меня откинуло, и я приложился обо что-то головой. А лицо обожгло взрывом. Слава Богу, глаза целы».

Я сделал еще шаг. Полыхнуло от горевшего рядом киоска, там внутри что-то взорвалось. Согнувшись и прикрываясь руками, я побежал, петляя между киосками и стараясь выбирать дорогу там, где пламени было поменьше.

Несколько минут метания в огненном аду, и я выскочил прямо на пожарный расчет. Пожарник еле успел отвести свой брандспойт в сторону.

— О! Мужик, живой! — закричал он. — Сильно обгорел?

Другой взял меня за локоть и сказал:

— Давай быстрее, вон скорая стоит. Еще людей там видел? Есть кто живой? — спросил он. Я неопределенно помотал головой и сделал несколько шагов по направлению к скорой. Но рядом с ней стояла полицейская машина, и я свернул в сторону. Мне сейчас не хватало только дачи показаний о пожаре на рынке.

Я прошел между деревьями, свернул за металлические гаражи, обошел одну пятиэтажку, другую, и вышел на улицу. Здесь меня настиг приступ рвоты, и я попрощался с вьетнамским ужином.

«Точно сотрясение, — подумал я, опускаясь на лавочку на остановке». Мимо, гудя сиренами, проехали две пожарные машины и две скорые.

Насколько я знал, при сотрясении мозга требуется постельный режим и полный покой. Что будет, если перенести сотрясение на ногах, я не помнил, и о возможных осложнениях думать не хотел.

Сидеть на остановке стало холодно, и я бесцельно побрел по улице.

«Теперь кроме хирургии еще и неврологию вспоминать придется», — подумал я.

Не успел я немного пройти, как меня снова затошнило. Я согнулся пополам, и в глазах потемнело.

Очнулся я от яркого, бившего в глаза света.

«Ну вот, опять», — подумал я.

Надо мной раздался голос:

— Мужик живой, без сознания. С пожара. Гарью воняет, и рожа обгорела.

Другой голос рядом произнес:

— Проверь карманы. И скорую надо вызывать.

Я почувствовал, что меня начали обыскивать.

— Водкой не пахнет, — сказал первый голос. — Сранью надышался на пожаре, вот и отключился, — подвел он резюме.

Я застонал и открыл глаза. Мент торопливо шарил по моим карманам.

— Очнулся, — сказал он и вдруг громко заорал и резко выдернул руку. Я успел заметить мелькнувшую в воздухе сколопендру.

— Бл…ь! — закричал он, вскакивая и тряся рукой. — Какая-то хе…ня укусила.

Он ткнул меня ботинком в бок,

— Что за говно ты в карманах таскаешь? — мент сунул укушенный палец в рот.

— Не знаю, — еле разлепил я губы.

— Как тебя зовут? Что делал на рынке? Ты там работаешь? — светя фонарем мне в лицо, принялся расспрашивать второй мент.

— Не помню, мужики, — сказал я. — Горело все, я бежал. Больше не помню.

— Как зовут, помнишь?

— Помню. Борис, — назвал я дежурное имя.

— Фамилия?

Я молчал.

— Фамилию помнишь? — повторил мент.

— Фамилию? — переспросил я. — Блин! — с удивлением ответил я. — Фамилию не помню. Башка трещит, раскалывается просто.

— Вась, посмотри, документы у него есть какие-нибудь.

— Не, — ответил первый мент, — я к нему в карманы больше не полезу. Может, у него там еще такой херни хватает, — он легонько тронул меня ногой. — Чего это, Борь, такое было у тебя?

— Не знаю, — сказал я, помолчал и добавил: — Рынок вьетнамский. Может, заползло что из тропиков.

— Что рынок вьетнамский, помнишь, про тропики тоже, а фамилию свою нет? — спросил мент с фонарем.

— Типа того, — согласился я и попросил: — Свет уберите, пожалуйста. Глазам больно.

Луч фонаря скользнул в сторону.

— Попробуй сесть. Сможешь?

Я пошевелился и попытался привстать. Голова тут же отозвалась порцией боли, и накатил приступ тошноты. Я снова лег.

— Не, мужики, тошнит сразу, и голова раскалывается.

— Я посмотрю твои документы, не возражаешь? — спросил мент.

— Валяйте, — разрешил я.

— Только осторожней, Серег, вдруг по нему еще такая ползает, — предостерег напарник.

— Фонарь подержи, — сказал мент и стал меня обшаривать. Нашел деньги, пересчитал и сунул назад. Выпрямившись, он сказал: — Чистый бомж. Ни денег, ни документов, ни ключей, мелочь только. Ты, помнишь, — спросил он меня, — у тебя деньги и документы с собой были?