Рванул вверх лишь я один. Врубил мигалку, сирену и синий фонарь за решеткой радиатора. Я шел даже не над трассой, а абсолютно по-наглому — по прямой, над жилыми кварталами.

Мне повезло дважды. Первый раз, что меня никто не заметил и не остановил, второй — я угадал со временем. Когда я, бросив тачку вниз на Вишневского, повернул во двор и замер в виду дверей школы, она с подружкой как раз выходила.

Завернув за угол, они остановились. Она достала пачку и закурила длинную, тонкую, модную сигарету, подружка нет, видимо, была умней. Чуть постояли, обменявшись парой слов с вышедшими из школы ребятами.

Потом обогнули школу и пошли к остановке 22-го. Я медленно полз за ними.

Следуя на безопасном расстоянии, я смотрел, как она идет, как поправляет рюкзак на плече, как стряхивает пепел, как что-то говорит, повернувшись к подружке, как они остановились и засмеялись, как она выкинула окурок.

Потом подружка свернула в проулок, а она пошла на остановку.

Пока она ждала автобуса, я нагло въехал на тротуар, больше остановиться было негде.

Первой подошла маршрутка, она села, я поехал тоже.

Ехать было недалеко — три остановки. Когда она вышла и, пройдя последние 140 метров, скрылась за углом дома, я тронулся. Нет, не умом, просто тронулся. Включил радио и поехал домой.

Пробок меньше не стало. Навигатор показывал 8 баллов. Я включил автопилот и, откинув голову на подголовник, закрыл глаза. «Фольксваген» медленно плыл, в приемнике негромко мурлыкало радио «Монте-Карло», а я вспоминал ее. Как она шла, как курила, как говорила и смеялась. Я не торопился. До дома было часа полтора минимум. За полтора часа многое можно вспомнить. Я смаковал каждое ее движение…

— Что же не прокатил? — спросило воображение.

— В смысле? — не понял я, а она замерла, вылезая из маршрутки.

— Ну ты же хотел подвезти ее до дома, и еще этот спойлер…

— Я подвез. Странно, что ты не заметило, — я открыл глаза и посмотрел на дорогу, Солнышко мое закатилось окончательно. Мы тащились по Третьему транспортному в районе проспекта Вернадского.

— Да никуда ты ее не подвез. Просто ехал за ней и все, — возразило воображение.

— Подвез, — сказал я, — ты просто не заметило. Она сидела на переднем сиденье, и мы еще поцеловались на прощанье. Очень нежный был поцелуй, кстати.

— Не было этого. Ты врешь. Я твое воображение, но этого даже я не могу вообразить, — засмеялось воображение.

— Конечно, не можешь, — вздохнул я. — Это же Аленький цветочек, а я чудовище. Я не могу ей показаться в таком виде. Испугаю до смерти.

— Не, не испугаешь, просто вызовешь отвращение… до смерти, — усмехнулось воображение.

— Именно, а это еще хуже.

— Ну так предстань перед ней в каком-нибудь другом виде, — посоветовало воображение.

— В каком? Наследника?

— Ну, — протянуло воображение, — хотя бы.

— Ты что, забыло? Она же выросла! Мальчишка уже младше ее. Кроме того, он гомик и с ним спит Гимнаст. И она это прекрасно знает. По этой же причине отпадает и сам Гимнаст. Кто остается? Старикашка доктор? А чем он лучше меня?

Воображение промолчало.

— А спойлер? — через минуту спросило оно. — Ты его вообще никак не задействовал.

— Да, — согласился я, — пока не задействовал. Будет ей спойлер, с течением времени, — усмехнулся я и снова закрыл глаза.

Я еще некоторое время перебирал в воображении персов, кем мог бы прикинуться, как вдруг мой фолькс тормознул. От толчка я открыл глаза.

Мы выехали на Ленинский и встали. Пошел мелкий дождик, дворники размазывали грязь по лобовому стеклу.

Я посмотрел через окно на окружающий мир и подумал: «Нет, это ни хрена не веселый мир Олеши, это скорее «SNUFF» Пелевина, особенно если принять во внимание куклу.

Кукла Наследника хранилась у меня дома, в шкафу, наряду с прочими моими скелетами. Нет, на скелет она была совсем не похожа. Она была похожа на мое Солнышко, которое в двенадцатилетнем возрасте и послужило для нее моделью. И была очень похожа вплоть до созвездия родинок на щеке и шее. Да, сумасшедший ученый Тубиус, создавший куклу, был, конечно, гением. Жаль, что он тронулся окончательно и его теперь приходится держать в клетке, в подземелье.

Куклу делали для Наследника в попытке отвлечь от гомосексуализма. Живых девочек ему давать было нельзя, он их калечил.

Слава богу, Гимнаст пока как-то с ним справляется.

Однако попытка провалилась, и куклу он сломал. Тубиус к этому времени уже свихнулся, но доктору Арнольди удалось ее починить и настроить. Стало понятно, что для Наследника она бесполезна, и я забрал куклу себе.

Я поерзал на сиденье, устраиваясь поудобнее.

«Смотри-ка, тихо-тихо, а пол-Ленинского проехали. До дома уже недалеко», — с облегчением подумал я, хотя дом свой не любил. Там я всегда чувствовал себя петухом в курятнике, так как жил с тремя курами. Матерью, женой и дочерью. И мне приходилось постоянно платить долги: сыновний, супружеский и отцовский.

Впрочем, жаловаться, конечно, грех, долги были не слишком обременительные.

Сыновний я отдавал покупкой лекарств, ежевечерним измерением давления и терпеливым выслушиванием советов и воспоминаний. Супружеский, в последнее время, исключительно деньгами и мытьем посуды, а отцовский — разговорами о высоком или, наоборот, низком при ставших редкими встречах и смутным сожалением об исчезающей духовной близости. Ну и иногда деньгами. Хотя деньгами теперь все реже и реже, дочка зарабатывала хорошо. Так что отцовский долг грозил в скором времени превратиться в долг дочерний.

И еще у меня был цыпленок, он же Солнышко. Цыпленок, с фатальной неизбежностью стремительно превращающийся в курицу. И до окончания этого превращения остается совсем немного времени, но пока он еще похож на страусенка из моего дошкольного стихотворения:

Я страусенок молодой,

Заносчивый и гордый.

Когда сержусь, то бью ногой

Мозолистой и твердой.

Когда пугаюсь, то бегу

Вытягивая шею.

Но вот летать я не могу

И петь я не умею.

Как говорил Экклезиаст, кончается все, кроме пробок. Преодолев последнюю уже в несколько нервическом состоянии (сильно хотелось в туалет) и припарковав фолькс у дома (нашлось место!), я очутился в тесных объятиях лифта.

Дома была только матушка. Она курила на балконе в моей комнате. Сыновний долг приходилось терпеть. Остальные мои куры не курили, курил Цыпленок — в природе все должно быть сбалансированно.

Я ждал на кухне за чашкой кофе, когда выветрится запах табака. Наконец, решив, что времени прошло достаточно, прошел к себе. Снаружи на ручку двери повесил унесенную из какого-то отеля табличку с надписью: «Do not disturb», надежно отгораживающую меня от остального мира. И включил компьютер.

Мой мир преобразился. Хайтековский интерьер комнаты превратился в интерьер в стиле лофт. Кирпичная стена запестрела сообщениями. Нового дерьма еще не натекло. Красным светофором горело ее последнее «НЕТ». Рядом закрытой скобкой нежно светилась полуулыбка, словно полуулыбка Джоконды. Улыбка вселяла определенную надежду, впрочем, увы, достаточно иллюзорную, если принять во внимание все написанное раньше.

не менее я подошел и рукой коснулся ее губ. Улыбка была виртуальной, под пальцами оказался голый кирпич. Улыбнувшись в ответ и даже не вздохнув, я открыл шкаф и достал куклу.

всегда приходилось пользоваться куклой после того, как я видел ее, или скачивал ее новые фотографии, или получал еще какие-нибудь крохи информации о ней.

Кукле Наследника никакого имени я не дал. Лена — так звали живую девушку, и кукле это имя принадлежать не могло.

КН (кукла Наследника) — гениальное творение Тубиуса, причем следует учесть, что создавалась она ученым в условиях отсутствия доступа к высоким технологиям и собиралась практически на коленке. У Тубиуса не было современных материалов и электроники. Он работал с полупроводниками и натуральным каучуком. Тем не менее, КН умеет говорить и обладает индивидуальностью и характером. И строит свои отношения с владельцем исходя из собственных предпочтений и мнений.