Здесь царило оживление. Ром лился рекой.

Я отнес Асуку на нос, перелез через леера и устроился с нею на руках у самого основания бушприта, привалившись спиной к затылку носовой скульптуры корабля, какой-то морской девы. Просто «Титаник».

— Почему мы ушли из комнаты? — слабым голосом спросила Асука.

— Мы посидим здесь, на ветру под звездами. Вот, попей еще, — я поднес фляжку к ее губам. Девочка больше не дрожала. Я крепче обнял ее, и она прижалась ко мне.

— Мне хорошо с тобой, — сказала она. Я поцеловал ее.

С середины корабля доносились пьяные песни матросов. А я читал ей стихи. Все, которые знал. Читал по-русски, перевести на японский я не умел. Асука улыбалась и говорила, что понимает. Стихов хватило до утра.

Когда взошло солнце, она спросила:

— Я умираю?

— Мы скоро с тобой встретимся, — ответил я, целуя ее. — Четыреста лет пройдут очень быстро. Мы с тобой встретимся во дворце, в другой стране. Мы будем другими, но мы обязательно узнаем друг друга. Ты будешь держать меня за руку, а я буду улыбаться тебе. Будет звучать чудесная музыка, и мы будем танцевать.

Волшебный свет хрустальных люстр будет отражаться в зеркалах, в позолоте, в мраморе колонн. Под ногами у нас будет пол из квадратиков полированного дерева, а с потолка, с нарисованных картин на нас будут с завистью смотреть голые боги и богини, а амуры станут целиться в нас из лука.

Асука улыбнулась:

— На потолке не может быть никаких картин. Они все сразу закоптятся.

— Не закоптятся. Там всегда нарисовано голубое небо, и облака, и прекрасные мужчины и женщины. Но ты будешь прекрасней всех…Серж! Только, пожалуйста, не ходи на эту проклятую дуэль! Лучше отставка. Уедем в деревню, на край света, в Америку!

— Я не знаю, что такое Америка… Мы едем в Китай, — прерывающимся шепотом сказала Асука.

— Хорошо, в Китай, — согласился я, целуя ее раздувшиеся губы и изуродованное чумой лицо. — Мы будем сидеть в ресторане, в Шанхае, смотреть на море и слушать, как Вертинский поет про бананово-лимонный Сингапур. Только умоляю, не ходи на дуэль!

Я крепко прижал Асуку к себе:

— Обещай!

— Обещаю, — выдохнула она. И больше не вдохнула.

Я в последний раз поцеловал ее, поднялся, и с нею на руках шагнул с корабля.

была та самая. Я успел сказать ей «привет» до того, как она перекусила меня пополам.

10

Я смотрел сверху. Внизу подо мной стояли голые мокрые люди. Они сгрудились вокруг лежащего на краю бассейна человека с обезображенным лицом. Две женщины в белых халатах пытались ему помочь. Одна делала искусственное дыхание, другая возилась с дефибриллятором, стуча электродами друг об друга.

— Разрядник не работает. Мы его теряем. Мы его теряем, — постоянно твердила она.

Первая, сдув прилипшую, мокрую от пота прядь со лба, спросила:

— Ты, когда скорую вызывала, сказала, чтоб летели, а не ехали?

— Сказала, сказала, — сказала она, вновь и вновь щелкала тумблерами прибора.

«В двух строчках четыре раза «сказала», — подумал я. — Точно в полной отключке».

— Не сгорел, так утонул, — сказал кто-то.

Я закатил глаза.

Ну вот, опять «сказал».

Внизу появилась девочка. Она, распихивая людей, подбежала к лежащему человеку. Спросила у врачихи:

— Сколько вольт?

— Надо пять тысяч, а разрядник только тысячу дает! Мы его теряем! — в очередной раз воскликнула медсестра с дефибриллятором.

Грубо оттолкнув женщину, делавшую искусственное дыхание, девочка положила ладони на грудь человека, и его тело изогнулось дугой.

Я вздрогнул и открыл глаза. На меня, закусив губу, напряженно смотрела кукла Наследника.

— В воду не свались! — сказал я ей. — А то замкнет на хрен, и все всплывут.

Кукла размахнулась и влепила мне звонкую пощечину,

— Пошути тут еще. Шутник, блин! Вставай, ныряльщик, — сказала она, поднимаясь на ноги. Я медленно сел и закашлялся.

— Как ты это сделала? — спросила удивленная врач.

— По морде надо было двинуть разок, и всего-то делов, — ответила кукла, помогая мне встать.

— Это твой папа? — спросила врач.

— Ну не мама же, — ответила кукла. — Вечно напьется и в воду лезет, — она потянула меня за руку. — Пошли домой, все мамке расскажу. Уж она тебе задаст! Он и рожу себе по пьяни спалил, — объяснила она врачу.

— Куда ты его тащишь? — сказала врач. — Сейчас скорая приедет. Ему в больницу надо.

— Пить ему не надо, а не в больницу. Мы тут живем рядом, через два дома. Не нужна ему никакая больница. Пошли! Горе мое луковое! — сказала она мне.

Публика стала расходиться. Люди полезли в бассейн. Сеанс еще не кончился.

Врач покачала головой, глядя нам вслед. Медсестра, складывая дефибриллятор, прошептала:

— Ничего не понимаю. У него же сердце остановилось.

В мужской раздевалке было пусто. Кукла стояла рядом и смотрела, как я одеваюсь.

— Ну что? — спросила она. — Трахнул свою японку?

Я пожал плечами:

— Это была ты. Вспоминай.

— Я робот, — ответила кукла, — я могу вспомнить только программы, которые в меня закачали. У меня нет вашей души.

— Да никто толком не знает, что такое душа, — я снова пожал плечами. — Скорее всего, это тоже что-то вроде программы, которую Бог переписывает с мозга на мозг, из жизни в жизнь.

Твою матрицу снимали с мозга Лены. Так что вполне можешь вспомнить.

— Попробую, — буркнула кукла.

На улице возле машины она сказала:

— Садись за руль, я вроде маленькая, нечего ментов дразнить, — и полезла назад.

Я хлопнул дверцей. Воображение спросило с соседнего сиденья:

— Куда едем?

— Пожрать куда-нибудь, — объявил я.

— Пожалуйста, только не в «Макдональдс», — взмолилось оно. — Давай найдем место поприличней.

— Очки и бандану надень, — сказала сзади кукла.

Я оглянулся.

— Иди к черту, Пендрик, — кукла сгоняла со своей ноги сколопендру, — щекотно.

Я улыбнулся и завел движок.

Яндекс обещал три балла, но их было все пять, где-то ремонтировали, где-то стукнулись. Но на Ленинградке действительно три, и я притопил.

— Ты вроде поесть хотел? — спросило воображение. — Чего гонишь?

— Сейчас до центра доедем. Ты же хотело поприличней? — ответил я, пролетая мимо Белорусского и тормозя перед Большой Грузинской. Свернул направо. Встал на стоянке такси.

— Вот здесь всего должно быть до хрена, — и заглушил машину.

Первым из «до хрена» нам попался ресторан «Якорь». Увы, туда не пустили, в гостинице «Шератон» мы с Пендриком не прошли фейс-контроль.

Пошли в «Люче». У Новикова оказалось демократичней. Правда, нас посадили за самый дальний столик, чтобы меня было не очень видно.

Вспоминая Японию, я заказал осьминога. Мне предложили его в салате с картошкой и фасолью. Я попросил две порции, а картошку не класть совсем. Официант предложил суши. Я сказал, хорошо, но только без риса. Официант сказал, что без риса не будет суши. Я сказал, что мне плевать на суши, и что я хочу большого, вкусного, нерезинового осьминога. Официант кивнул и сказал, что будет дорого. Я посмотрел на куклу. Кукла посмотрела на официанта и спросила, хватит ли пятерки. Официант ответил, что останется на кофе. Кукла заказала кофе себе. А мы вспомнили о Пендрике. Я попросил жареных кузнечиков. Официант презрительно ответил, что это тайская еда и посоветовал сменить ресторан. Я попросил его не быть расистом и обещал за кузнечиков трешку. Официант задумался и согласился. Я запоздало спросил у Пендрика, будет ли он жареных.

Пендрик жестами показал, что если его проводят на кухню, он найдет себе еду сам, и совсем свежую. Кукла сказала, чтобы он не выпендривался и что трешки на кузнечиков ей не жалко.

Воображение потешалось над всеми нами, включая официанта, и заказало полменю. Я предупредил, что за себя оно платит само. Воображение кивнуло. Деньги для него были лишь вопросом воображения.

Потом кукла болтала ложечкой в чашке с остывшим кофе и учила Пендрика прыгать через лежащую на краях двух тарелок вилку. Я тянул минералку и ждал, когда поймают и привезут в Москву осьминога. И только довольное воображение поглощало закуски и салаты, роллы и суши, мясо и рыбу.