— Было бы справедливо, чтоб старая ведьма свалилась с мостика и утонула в пруду — прямо сейчас, в этот миг, пока она еще над ним! Но разве сбывается то, что справедливо. Брат, не сочтите меня неблагодарным: я чрезвычайно ценю вашу находчивость и участие. Но, боюсь, все это ни к чему. Надо думать, она уже некоторое время подозревала меня и теперь найдет способ рассчитаться со мной за все.

— И возможно, будет в этом права, — искренне сказал Кадфаэль. — Да простит мне Бог мою ложь!

— Вы не солгали. Если у Иветы и нет головной боли, то есть боль похуже — боль сердечная. — Юноша сердито запустил пальцы в копну льняных волос и припал головою к стене. — Что за питье вы ей дали?

В порыве чувств Кадфаэль вновь наполнил чашку и подал юноше.

— Попробуй! От такого зелья тебе тоже вреда не будет. Одному Богу ведомо, заслуживаешь ли ты его, повременим с выводами до тех пор, пока я не узнаю о тебе больше.

Ощутив вкус вина, юноша удивленно поднял брови. Они были выразительно изогнутые, словно крылья, и куда более темные, чем его волосы. Лоб и щеки юноши покрывал густой золотистый загар, свидетельствующий о жизни на воздухе и редкий у таких белокожих блондинов. Гость с некоторой опаскою рассматривал Кадфаэля. Глаза его были такими же лучезарно-голубыми, какими монах запомнил их у приюта Святого Жиля — точно васильки на пшеничном поле. Нет, этот парень не был похож на соблазнителя или обманщика, скорее напоминал школяра-переростка — искреннего, нетерпеливого, сметливого, но наверняка не умудренного опытом. Сметливость и мудрость не всегда ходят в одной упряжке.

— В жизни не пробовал лекарства вкуснее! Вы правда были необычайно великодушны к нам, да и на редкость находчивы, — тепло сказал обезоруженный юноша, — хотя ничего не знали о нас и никогда нас раньше не видели!

— Да нет, я уже видел вас обоих, — возразил Кадфаэль. Он принялся взвешивать и ссыпать в ступку различные травы для грудного эликсира, а затем взял маленькие мехи, чтобы раздуть пламя в жаровне. — Мне надо сварить микстуру от кашля, пока не началась вечерняя служба. Ты не будешь возражать, если я поработаю?

— Я вам мешаю. Простите меня! Я и так уже надолго оторвал вас от дела.

Но уходить гостю явно не хотелось: его сердце было переполнено всем случившимся, юноше требовалось поделиться с кем-то, но с кем? Разве что с таким вот совершенно случайным знакомым, с которым и свидеться-то, наверное, больше никогда не придется.

— Впрочем… Нельзя ли остаться?

— Разумеется. Ты же свободен сейчас, значит, можешь остаться. Ты служишь Юону де Домвилю, а он, как я себе представляю, не дает слугам спуску. Я ведь видел тебя, когда ты проезжал мимо приюта Святого Жиля. И госпожу я тоже там видел.

— Так вы были там? Что с тем стариком? Он не пострадал?

«Господи, благослови парня, он искренне беспокоится, — мысленно произнес Кадфаэль. — Сам в бедах по уши, а все ещё способен негодовать, когда попирают чужое достоинство».

— Нет, ни душою, ни телом. Несчастные, подобные ему, живут в таком унижении, что невозможно унизить их еще больше. Он и внимания не обратил на этот удар.

Любопытство помогло Йоселину отвлечься от собственных бед.

— И вы были среди них? Среди этих людей? И вы — простите, если я вас ненароком обижаю, — вы не боитесь среди них находиться? Не боитесь заразы? Меня всегда интересовало… Я думал: кто-то ведь с ними возится. Я знаю, они вынуждены жить вдали от людей. Но не могут же они обходиться совсем без человеческой помощи!

— Что касается страха, так в нем просто нет никакого смысла, — сказал Кадфаэль, всерьез призадумавшись. — Когда доходит до дела, страх исчезает. Разве ты отшатнешься от прокаженного, если ему понадобится взять тебя за руку или, наоборот, тебе его, чтобы вместе уйти от опасности? Сомневаюсь. Некоторые, быть может, так бы и сделали, но насчет тебя я сомневаюсь. Ты сперва сделаешь, что нужно, и только потом примешься размышлять. И тут уж бояться — попросту даром время терять. Тебя ведь сегодня не ждут за столом твоего господина? Что ж, оставайся и поведай мне о себе, если хочешь. Ты мой должник: самое малое — тебе следует извиниться, а лучше — вознаградить меня за вторжение.

Непрошеный гость нисколько не стеснял монаха. Машинально взяв из рук Кадфаэля мехи, Йоселин принялся раздувать пламя в жаровне.

— Мы прислуживаем господину втроем, — задумчиво произнес юноша. — Сегодня за столом следит Симон — Симон Агилон, сын его сестры. А третий — это Гай Фиц-Джон. Мне пока не надо идти туда. Вы ведь ничего не знаете обо мне и, возможно, сомневаетесь, правильно ли сделали, что пришли нам на помощь. Мне бы хотелось, чтобы вы думали обо мне хорошо. В том, что об Ивете вы наилучшего мнения, я уверен. — Когда гость произнес ее имя, лицо его вновь омрачилось. Он уныло посмотрел на раздутое пламя, радовавшее глаз Кадфаэля. — Она… — поборов обожание, юноше бунтарски выпалил: — Нет, она не само совершенство. Да и с чего бы ей быть им? С десяти лет она под опекой этих двоих! Раз вы были у Святого Жиля, значит, видели их. По обе стороны от нее — словно надсмотрщики! Душа Иветы давно уже исковеркана. Но если б ей дали свободу, она бы вновь стала самой собою: храброй и доблестной, как ее предки. И тогда я не тревожился бы, даже если б она досталась не мне, а другому, — сказал он, глядя на Кадфаэля ослепительно яркими голубыми глазами. — Нет, неправда: я бы тревожился бесконечно, но смог бы превозмочь себя и радовался бы за нее. Но того, что творится сейчас — этой гнусной торговой сделки, — я допустить не могу!

— Следи за мехами! Довольно, вытащи их, ты уже достаточно раздул пламя. Положи их вон на тот камень. Молодец! Что ж, имя на имя — честный обмен. Меня зовут Кадфаэль, я из здешней обители, валлиец, родился в Трефриве. — Кадфаэль толок в ступке измельченные травы, постепенно добавляя к ним мед да чуточку уксуса, тем временем на огне нагревался горшок. — А ты кто таков?

— Меня зовут Йоселин Люси. Отец мой, сэр Алан Люси, владеет двумя поместьями в Херефорде. Когда мне было четырнадцать, он отправил меня к Домвилю пажом — чтобы я приобрел необходимые для дворянина навыки в доме более высокородного вельможи. И я бы не сказал, что у моего господина так уж трудно служить. Лично я не могу на него пожаловаться. Но если говорить обо всех обитателях его дома, его вилланах и вообще всех, кто от него зависит… — Он заколебался. — Ведь я грамотен, знаю латынь. Я ходил в школу к монахам. Не скажу, что мой хозяин хуже других. Но, видит Бог, он и не лучше. Я бы попросил отца найти мне другое место, если бы…

Если бы ухаживания, удостоим их такого слова, хозяина за наследницей рода Массар не сделались предметом обсуждения в домах Пикаров и Домвиля. Если бы юноша не увидел ее, не был обворожен, покорен крохотным невинным созданием, томящимся под надзором этой пары надсмотрщиков. Ведь каждое появление господина в доме Иветы приближало к ней — пусть даже оставляя заведомо безнадежным расстояние — и его молодых слуг.

— Оставаясь на службе у барона, я мог хотя бы видеть ее, — произнес юноша, пытаясь, пусть хоть на словах, вывернуться из своего непростого положения. — Если б я ушел от него, то разве сумел бы потом к ней приблизиться? Вот я и остался. И стараюсь служить ему честно, раз обещал. Но… ох, брат Кадфаэль! Разве это правильно? Разве это справедливо? Боже милостивый, ей восемнадцать лет, и этот старик приводит ее в ужас. И все же, насколько я могу судить, лучше даже он, чем жить, как она живет сейчас. Она несчастна, и ей не найти счастья в этом браке. А я люблю ее! Но это так, к слову. Мои чувства не имеют значения: лишь бы она была счастлива.

— Хм-м-м! — скептически отозвался Кадфаэль и помешал готовящееся снадобье. Тихо пузырившаяся в горшке жидкость уже закипала, наполняя домик хмельным ароматом. — Многие влюбленные, должно быть, давали такую клятву. Но все равно каждый не сбрасывал и себя со счетов. Полагаю, ты скажешь мне, что готов умереть за нее.

Лицо Йоселина внезапно расплылось в мальчишески озорной улыбке.