Эту чушь я оставила без ответа. Правда была на моей стороне, и время непременно расставило бы все по своим местам. А до тех пор... какой смысл зря тратить силы в спорах с Эмерсоном, упрямее которого в целом свете не найти?

На следующей неделе сюрпризы продолжались. Джентльмен, присутствовавший на церемонии открытия гробницы, подхватил жесточайшую лихорадку и сгорел в одночасье. Один из рабочих экспедиции свалился с лесов и сломал шею.

"Проклятие в действии!!! -заходилась «Дейли йелл». – Кто следующий?!!"

После трагической кончины рабочего, упавшего с лесов (где он, кстати сказать, пытался вырезать из стены кусок орнамента, дабы втихомолку продать подпольным торговцам древностями), его коллеги наотрез отказались приближаться к «проклятой гробнице». Со смертью сэра Генри раскопки приостановились; теперь же возобновить их казалось и вовсе делом нереальным.

Вот такая, любезный читатель, сложилась ситуация ко дню катастрофического чаепития с леди Кэррингтон. В предыдущие дни шумиха вокруг лорда Баскервиля немного поутихла, хотя «Дейли йелл» из кожи вон лезла, пытаясь раздуть мировой пожар и приписывая любую разбитую в Луксоре коленку действию проклятия. О злополучном (или же виновном!) Армадейле не было ни слуху ни духу; сэр Генри навечно успокоился в родовом склепе Баскервилей; усыпальница фараона была по-прежнему закрыта и опечатана.

Признаюсь, переживала я в основном за усыпальницу. Засовы и печати – это, конечно, хорошо, но для местных воришек преграда слабая. По профессиональной гордости мастеров грабительского дела из Гурнеха был нанесен сокрушительный удар. Джентльмены эти считали, и не без основания, что со своими могилами способны разобраться получше чужестранцев. Я говорю – не без основания, поскольку подпольная торговля древностями и впрямь поставлена в Египте на широкую ногу и на высшем уровне. То ли у аборигенов этот талант в крови, то ли веками процветающая контрабанда отточила их мастерство – судить не берусь.

Словом, пока Эмерсон с Рамзесом вели диспут по проблемам зоологии, а за окнами сыпал ледяной дождь вперемешку со снегом, я углубилась в газету. С началом «дела Баскервиля» у Эмерсона вошло в привычку покупать не только «Таймс», но и «Дейли йелл». Якобы нет более занимательного способа постичь человеческую натуру, чем сравнение диаметрально противоположных литературных стилей. Ха! Отговорки чистейшей воды. Все гораздо проще: скандальная «Йелл» – чтиво, конечно, низкого пошиба, зато какое захватывающее! Особенно в сравнении с респектабельной, а потому временами Жутко занудной «Таймс». Кстати, судя по заломам на странице, тем, вечером я была не первой, открывшей именно «Йелл». «Дело Баскервиля» нашло продолжение в статье под заголовком «Леди Баскервиль дает клятву завершить раскопки».

Автор статьи («наш корреспондент в Луксоре») в возвышенных тонах и с массой слащавых определений описывал юную вдовушку: "Легкая дрожьее прелестных, напоминающих лук Купидона, губ выдавала искренность чувств"; «На тонком, матово-бледном лице лежала печать безутешного горя»~

–Тьфу! – не выдержала я, пробежав глазами несколько абзацев этой галиматьи. – Ну и бред. Эмерсон, как тебе нравится эта леди Баскервиль? На мой взгляд – беспросветная идиотка. Нет, ты только послушай! «Я хочу посвятить жизнь великой цели, к которой шел мой безмерно любимый и так рано покинувший меня супруг. Не вижу более достойного способа увековечить его нетленную память».С ума сойти! «Безмерно любимый»! «Нетленную память»!

Ответа я не дождалась. Эмерсон зарылся носом в огромную иллюстрированную «Энциклопедию животных», выискивая доказательства того, что найденная кость никак не может принадлежать зебре. (К этому моменту Рамзес переключился с жирафы на менее экзотическое животное.) К сожалению, скелет зебры мало чем отличается от лошадиного, и найденный в энциклопедии рисунок бедренной кости зебры оказался катастрофически похож на трофей Рамзеса. Юный зоолог хихикнул и ткнул пальцем в страницу.

– Ага, папочка! Ну, и кто плав? Сказал – зебла, значит, зебла!

– Пирожное хочешь? – увильнул от ответственности Эмерсон.

– А Армадейла-то никак не найдут! – Я подсыпала соли на свежую рану Эмерсона. – Говорила же, он убийца.

– Чушь! – отрезал Эмерсон. – Не было никакого убийства. Объявится твой Армадейл, куда ему деваться.

– Только не говори, что он на две недели застрял в кабаке.

– Подумаешь, две недели. Молодой, здоровый парень. Да он и два месяца выдержит.

– Если бы с Армадейлом что-нибудь случилось, его бы уже нашли. Или то, что от него осталось. Фивы прочесали...

– Западный район прочесать невозможно! – ощетинился Эмерсон. – Сама не знаешь, что ли? Там же сплошь скалы, тысячи пещер и расселин.

– Значит, по-твоему, Армадейл где-то в горах?

– Именно. Случись с ним какая-нибудь трагедия сразу после смерти Баскервиля, это было бы уже чересчур. Газеты подняли бы новую бучу. «Проклятие фараона» и все такое... Но в жизни всякое бывает. Может, и Армадейл попал в переделку.

– Да он уже где-нибудь в Алжире!

– В... Алжире? Бог ты мой! С какой стати?

– В Иностранный легион подался – вот с какой! Говорят, убийцы и преступные типы, которые надеются скрыться от правосудия, там кишмя кишат.

Эмерсон поднялся с пола. Я с удовлетворением отметила, что меланхолия из его глаз исчезла и они теперь извергали яростный огонь. Отметила я и еще кое-что: четыре года относительного бездействия не лишили его ни мощи, ни энергии. В предвкушении вечерних игр с сыном Эмерсон снял пиджак, избавился от стоячего воротника и теперь был похож на ту взъерошенно-неухоженную личность, которая покорила мое сердце. Время до ужина еще есть, прикинула я. Что, если и впрямь подняться в спальню... вместе...

– Пора в постель, Рамзес, няня давно ждет. Осталось одно пирожное. Можешь взять с собой.

Рамзес одарил меня долгим оценивающим взглядом и повернулся за поддержкой к отцу. Тот заискивающе заглянул ему в глаза:

– Беги, мой мальчик. Ляжешь в постельку – и папочка прочитает тебе лишнюю страничку из «Истории Египта».

– Холошо. – Рамзес по-королевски важно кивнул. Где он, спрашивается, набрался таких манер? Ни дать ни взять, фараон египетский. – Ты плидешь поплощаться, мамочка?

– Как всегда.

Рамзес выплыл из комнаты, прихватив не только пирожное, но и «Энциклопедию животных», а Эмерсон принялся метаться по гостиной, точно зверь по клетке.

– Хочешь еще чаю? – поинтересовалась я в надежде на отказ. На Эмерсона, да и на всех мужчин, подталкивание действует как красная тряпка на быка.

– Нет, – буркнул он. – Хочу виски с содовой.

Редчайший случай.

– Что-то не так? – спросила я, пряча тревогу.

– Что-то?! Все! Все не так! И ты сама это знаешь, Амелия.

– Студенты тупые попались?

– При чем тут студенты! Болваны – они и есть болваны. Тупее уже не будут. Проблема в другом... Все эти статьи про Луксор... Из-за них я себе места не нахожу.

– Понимаю.

– Кому и понимать, как не тебе. Ты страдаешь тем же недугом, только в еще более тяжелой форме. Я-то хоть болтаюсь на задворках нашего с тобой любимого дела. Если я похож на ребенка, который расплющивает нос о витрину игрушечного магазина, то ты, бедняжка, даже издали не можешь полюбоваться игрушкой.

Какое трогательное сравнение! И как не похоже на Эмерсона! Хлюпнув носом, я повисла у него на шее. Напрасный порыв. Оказалось, ему требовалось отнюдь не сострадание, а избавление от скуки. То, чего я дать не могла.

– Ох, Эмерсон... – простонала я, вконец расстроившись, – и даже твоим надеждам на этот жалкий курган Кэррингтонов не суждено сбыться. Я все испортила! После сегодняшнего чаепития леди Кэррингтон будет счастлива услышать любую нашу просьбу. Чтобы с удовольствием указать нам на дверь. Прости, я не выдержала и...

– Пибоди, хватит городить чушь! – взвился Эмерсон. – Глупость этой парочки непробиваема.

Нечего было и пытаться. Я же сразу предупреждал – затея дурацкая.