Флягу с зельем открыл и понюхал вьющийся зеленый дымок. Пару глотков и забудется во сне. Поднес к губам и замер… Он ее почувствовал еще до того, как вошла. Опустил флягу и голову в ожидании вскинул.

Человечка вошла в пещеру и остановилась напротив костра, так что его от нее пламя отделяло. Смотрит на ее лицо бледное и на то, как по коже блики огненные мечутся, а языки пламени образ, сводящий Аспида с ума, облизывают, и он сам готов на что угодно, лишь бы прикоснуться к ней. Пальцы сводит и кости ломит от желания этого дьявольского. Потому что красивая до слепоты, потому что тело просвечивает через ткань тонкую, и он уже знает, какое оно на вкус и на ощупь.

— Уходи, — мрачно, чувствуя, как от этих слов все внутри в камень превращается. Она головой отрицательно качнула.

— Уходи, я сказал. Не смей приближаться.

А она шаг к нему сделала, к самому огню.

— Не гони… огня не побоюсь. К тебе пришла. Думала о тебе всю ночь.

— Высечь прикажу. Места живого на тебе не оставлю.

А у самого в груди тесно стало и дышать невозможно. Боль адская, словно в первый раз чешуя каждое сухожилие вспарывает и продирается сквозь плоть наружу.

— Прикажи.

И в огонь шагнула, а он тут же его одним взглядом заставил по полу стелиться и от ее босых ступней в разные стороны расползаться. Чтоб ноги ее не лизнули, чтоб даже огонь не касался того, что ему принадлежит. Иногда ему хотелось стихиями повелевать, как волхв, или дождем стать и на кожу ее пролиться каплями серебряными, стекать в каждом уголке вожделенной плоти, впитываться в нее, отравлять своим безумием диким. Или ветром стать и в волосах ее путаться, в складках одежды и под ними, обнимать ее всю, когда захочется, шелестеть ей на ухо о том, что жизни без нее нет, и что, если умертвит ее, сам себя живем сожжет.

А девчонка тонкими пальцами тесемки ночной рубахи дергает и руки убирает, белая ткань по ее телу медленно вниз ползет и к ногам падает. И внутри уже лава адская разливается, от похоти кровь вскипает клубами пламени, и дракон мечется, ищет выхода на волю. Смотрит на ее тело обнаженное белоснежное с округлой грудью, затвердевшими сосками светло-розовыми и вниз к мягкому животу, к выемке пупка, к скрещенным ногам и треугольнику межу ними. Кожа гладкая, отсвечивает перламутром, как раковины морские изнутри, и губы коралловые, а в глазах ее он уже давно себя потерял, утонул в ненавистной заводи то ли соленой, то ли сладкой.

От возбуждения огонь лизнул его самого изнутри, причиняя боль. Если зверь выхода не находит, он своего хозяина сжигать начинает. Заскрежетал князь зубами, сжимая руки в кулаки, чувствуя, как огонь жжет гортань, как ползет наружу сполохом смерти Аспид, как его тело кольцами вьется, разрывает вены. Как долго сможет сдерживать тварь? Смотреть на ее голое тело и сдерживать самый естественный животный порыв своей сущности — покрыть свою самку, даже если ее это убьет.

— Убирайся, Жданааа.

— Нет.

И к нему идет, переступает через огненные ленты, выстилающие пол пещеры. А ему реветь хочется, орать так, чтоб голосовые связки сорвать… потому что, если возьмет — убьет. Разорвет эту маленькую плоть собой огромным, вспорет ее чешуей и шипами и исполосует когтями. Он видел, какими они после него становятся, и в глаза их полные ужаса и боли смотрел… Не выдержит его человечка… а он себя остановить не сможет, превратит ее в ошметок мяса. Неуправляем зверь, когда жаждет похоть свою удовлетворить.

Подошла почти вплотную… дразнит запахом, так дразнит, что у Аспида огонь кожу плавит изнутри, и от боли перед глазами темнеет.

— Я думаю о тебе. Постоянно. Это так больно и невыносимо. Когда не вижу, здесь болит.

Руку его взяла, а он адским усилием воли держит дракона и дрожит весь. Прижала ладонь к своей голой груди, и твердый сосок ему в ладонь уткнулся. В паху взвилась боль мучительная, и плоть каменная дернулась в дикой, звериной жажде обладания. Тяжело дыша, слова сказать не может, смотрит на нее, на кожу молочную, на глаза широко распахнутые, в которых его собственные отражаются.

— Хочу тебе принадлежать… хочу, чтоб любил меня.

И в ту же секунду зверь вырвался наружу, прорвал телесную оболочку, взметнулся вдоль хребта каменными шипами, раззявил пасть адскую и взревел, изрыгая пламя. ЕЕ глаза от ужаса широко распахнулись.

— Бегиииииии.

Заорал уже не в силах контролировать обращение, ощущая, как начали рваться мышцы и сухожилия, как разворотило грудную клетку и затрещал череп.

А она на него смотрит и с места не двигается…

— Бегиииии, — и столп пламени совсем рядом с ней, волной отшвыривая Ждану назад, на спину, на камни. Смотрит, как она на пол сползает и ревет сильнее прежнего, глотая огненные столпы, проламывая в пещере еще один ход, выдираясь наружу со страшным ревом, поджигая все, что попадается на пути, так, что шары огненные по траве катятся, и ящеры с ведрами мечутся, тушат пожар.

А на утро после суматохи, когда дым расстелился по побережью белым вонючим туманом, а выжженная дотла трава превратила берег в черное покрывало… одну из избранниц нашли мертвой в озере. То ли утопла, то ли утопили. Теперь их стало двенадцать.

Тело девушки принесли к Нияну и у ног его положили. На шее водоросли запутались и вокруг глаз синева, рот приоткрыт, и из него вода тонкими струйками вытекает. Князь к Врожке обернулся, а тот взгляд опустил в землю. Аспид челюсти стиснул до хруста, чувствуя, что вот-вот зубы начнут крошиться. Неужели предал его Врожка. Сам проблему порешал и одну из невест убил? Осмелился против князя пойти?

И взгляд на смертную бросил — стоит поодаль с ужасом на тело девушки смотрит, одета в сарафан бирюзовый и рубаху пышную пурпурными и золотыми нитями вышитую, волосы в косы толстые заплела… ведьма. Опутала его, околдовала, с ума свела. Из-за нее все. Ослушалась. Не ушла. Зверь внутри пламя изрыгнул, превращая кровь в кипящую лаву ярости.

— Привязать обоих. Скомороха и человечку — сечь буду. Чтоб другим не повадно было мои приказы не исполнять.

…Окрестили во царевом кабаке *1 — русская народная.

Я уснула в камере пыток,

Где на стенах тиски и клещи,

Среди старых кошмаров забытых,

Мне снились странные вещи.

Заглушала музыка крики,

Столько памяти в каждом слове,

Я уснула в камере пыток,

На полу, в луже чей-то крови.

Я уснула ночью глубокой,

В страшной чаще,

Зарывшись в листьях,

Среди диких чудовищ, голодных,

О своей не заботясь жизни.

(с) Flеur

Взгляд на него подняла и подбородок вздернула. Пусть высечет, пусть хоть кожу живьем снимет. Ни о чем не жалею. Ни об одной секунде. На моей коже от его пальцев невидимые следы остались, а в груди вместо сердца огненный шар полыхающий. И никогда этому огню не погаснуть, он скорее меня саму дотла сожжет, чем уймется. Мне кажется, я словно прозрела… словно на меня обрушилось озарение, и я вспоминала, как там… на земле, там, в моем мире мне казалось, что следом кто-то ходит… в окна заглядывает, жизни не дает. Как в темноте чьи-то глаза светились и шаги позади слышались. А я, глупая, Богу молилась и со светом засыпала, думала — с ума схожу, думала — видится мне все это, кажется. И силуэт человеческий в сумраке за деревьями, и хвост змеиный в траве или зарослях.

"Ты меня выбрал… ты ходил за мной… ты снился мне, и ты на ухо шептал. Ты в окна мои смотрел, и ты оберегал. Кольцо твое… я все вспомнила. Видела я. Тебя видела, хоть ты и старался быть невидимым. За что наказываешь? За то, что с тобой быть хочу? За то, что кольцо твое на своем пальце ношу? За то, что себя твоей чувствую? Ты почувствовать заставил… Твоя Ждана. Ты мне имя дал. Ты меня быть своей приговорил, а теперь отказываешься?"

Вижу, что слышит, и в глазах золотых плескается ярость звериная. И я знаю почему — он мог меня погубить. Там, в пещере, когда одежду скинула и в пламя шагнула — увидела, как золото в его глазах застыло и почернело на несколько мгновений, словно ржа его побила.