— Рубль держи!

В руку соглядатая перешёл кошель, приятно звякнувший и оттянувший вниз ладонь.

   — Не каждый тать своим кистенём такие деньги в ночь заработает!

Государственная служба не просто походит, бывает, на разбой. Она ещё и прибыльнее, судари и сударыни мои...

   — А этого — отлить холодной водой да на дыбу!

В недобрый для себя час очнулся стрелец! Не просто на дыбе, а головой вниз, с болезненно вывернутыми суставами, едва не уткнувшись лицом в жаровню с раскалёнными углями. Мокрый с ног до головы — не иначе, так в чувство приводили.

   — Очнулся, мил человек? Отрадно. Да не жмурь гляделки-то, раскрой их пошире!

Смотреть было неудобно и больно, дым от жаровни ел глаза. Но разглядеть трёх важных господ стрелец смог.

   — Всю ночь из-за тебя, голубчика, глаз не сомкнули, — продолжал ласково говорить один из троицы.

Так ласково, что стрелец понял, что пропал.

   — Вот теперь и расскажешь нам всё, и про себя, и про иноземца, с которым ночью встречался... Звать-то как?

   — Даниил...

   — Хорошее имя. Божий суд в переводе, не так ли? Но знаешь, мил человек, что Бог присудил, то дьяк Грязной отнять может... Служишь-то где?

Выяснилось, что пойманный и не стрелец вовсе был, а сын купеческий. Однажды на Английском подворье, где он был по торговым делам, подошёл важный господин, предложил большие деньги за сущую безделку. Передавать и получать весточки, написанные либо устные, там как получится.

   — Кафтан слуги государева зря надел, — с огорчением сказал Грязной. — А деньги пахнут, голубчик, а то не ведал этого?

   — Никому плохого не делал, Богом клянусь!

   — А ты не клянись, чтобы новых грехов на душу не брать. Давай дальше говори, как, и кому, и что передавал.

   — Грамот не читал, только о переданном изустно рассказать могу! Что государь Сигизмунда-кесаря невзлюбил, смерти его хочет...

   — Тоже мне тайна! Как война в Ливонии началась, так об этом вся Русь только и твердит.

   — Зато не знаете, что иноземец задумал, пользуясь доверием государевым! Извести колдовством и государя, и царевича, а на престол чтобы брат царя, Фёдор слабоумный, взошёл, а им чтобы иноземцы вертели в своих интересах!

   — И такое содеять ты, собака, врагам нашим помогал?

   — Пришёл бы к вам, Богом клянусь, пришёл! Вызнал бы только всё получше и пришёл!

   — Собака лает...

Грязной не сдержался, пнул Даниила мысом сапога в лицо. Брезгливо скривился, обернулся к Умному и Щелкалову. Боярин кивнул. Мол, продолжай, дьяк, верно работаешь.

   — Как Бомелька собирался сотворить такое?

   — Человек появился нужный, с колдовской силой великой. На днях на подворье к англичанам пришёл... Бомелием интересовался. Волхв Елисей против него — что щенок против цепного кобеля.

   — Звать как?

   — Имени не ведаю, но внешность описать могу.

Уже рассвело, и москвичи, люди благочестивые, тянулись, позёвывая и протирая глаза, на заутреню. У Москворецких ворот, что напротив Мытного двора, в церкви Спаса, народа собралось немного. Троицкий собор на Рву, храм Василия Блаженного, перетянул прихожан к себе, приманил полированными металлическими маковками.

Пришедшие молились тихо и благолепно, не глядя по сторонам.

Никому не было дела до стройного мужчины в иноземном одеянии, как видно, небогатого дворянина, может, и ливонского, но перешедшего в православие. Мужчина стоял перед старинным закопчённым образом, погруженный в молитву.

Или — изучая изображённое на иконе. Не образ святого, но что-то у его ног. Условное, но понятное изображение Кремля. Стены, соборы, дворец, построенный ещё при отце нынешнего царя, князе Василии Третьем.

Отливающие зеленью глаза прихожанина проникали за пределы рисунка. Взор скользил над Соборной да Ивановской площадями, искал что-то.

Или кого-то...

Адской твари просто проникнуть в закрытое помещение... Просто найти нужного человека. Не требуется для этого помощников. Но так приятно приумножить зло на земле!

Эту икону Риммон почувствовал, как только объявился в Москве. И не важно, что было не так... Важно, что демон отыскал.

Демон Риммон искал сейчас через икону исчезнувшего гонца. Что за страна, всё самому делать приходится, никому доверять нельзя!

Вот и бревенчатое здание в углу Ивановской площади, вот подклеть, пыточная, как видно. Вот дыба, и тело на ней, головой вниз. Всё-таки варвары эти московиты, варвары, судари мои, и не спорьте!

Что же говорит несчастная жертва тиранства московского правителя?

Демон вслушивается в то, что шепчет икона.

— Имени не ведаю, но внешность описать могу. Видом он ливонец, из лютеровых последователей, одевается скромно...

Уж не его ли описывает Даниил, уже дважды предатель? Риммону несложно изменить обличье, но он привык к этому телу.

Неужели какой-то смертный может нарушить планы демона, уступающего силой Сатане, но превосходящего могуществом не только любого человека, но и разом всю эту страну, суровую и скучную?

Риммон сложил ладони, совершенно обычно для храма.

Молится человек, просит что-то у Господа, как и все мы, грешные.

Только в ладонях Риммона как-то оказалось сердце Даниила, живое, бьющееся, рвущееся на свободу. Демон легонько сжал ладони.

Даниил всхрипнул, дёрнулся на дыбе.

   — Что с тобой? — изумился Грязной.

Демон гладил сердце. Не надо боли, надо — покой.

Сердце Даниила стукнуло ещё пару раз, остановилось.

Мнимый стрелец повис на ремнях дыбы, и опытный глаз Григория Грязного определил тотчас — умер Даниил.

Ох, как некстати!

Не подозревать же всё Английское подворье — там каждый одет, как Даниил описывал.

А ведь придётся подозревать!

   — Слаб оказался, поганец, — расстроился государев дьяк Щелкалов.

Изо рта Даниила вытекла струйка крови, капли запятнали песок пола.

Песок сменят. Не посмотрев на пятна. А зря.

Причудливой прихотью Риммона кровь нарисовала на песке улыбающуюся рожицу, очень похожую на царя Ивана Васильевича.

Всадники в красных терликах с вышитыми двуглавыми орлами на груди. Бояре и дьяки в украшенных драгоценными камнями кафтанах, в обшитых мехами шапках, несмотря на жаркий день. Государь в золотом терлике, красных княжеских сапогах, при сабле, кинжалах и булаве. Опричники, скинувшие монашеские рясы и блистающие пышностью одеяний.

За город, к селу Коломенскому, тянется это пышное шествие.

Царь Иван Васильевич пожелал соколиную охоту. Поговаривали, хочет государь забыться после страшных измен и не менее страшных казней.

Боярин Умной-Колычев и государев дьяк Андрей Щелкалов не выделялись в раззолоченной кавалькаде. Бывает, что блестящая, вызывающе богатая одежда позволяет остаться незамеченными. Этого и хотели наши герои — работа у них такая.

Сокольники с кречетами на рукавах растянулись редким рядом у границы широкого поля, ограниченного вдали обрывистым высоким берегом Москвы-реки.

Ждали только знака, поданного царём, но Иван Васильевич медлил. Государь подозвал к себе ближайшего рынду-охранника, сказал тому что-то.

Рында с поклоном отвернул коня, поскакал к приглашённым на охоту, высматривая нужного человека. Заметив Умного, поклонился ещё раз, указал движением руки — мол, государь видеть желает.

Раньше подобное приглашение вызвало бы завистливые пересуды среди придворных. Но по нынешним временам зыбко всё было, неясно — уцелеет ли человек, призванный пред очи царя.

Умной встретился взглядом с Щелкаловым: заверши, мол, если что, начатое вместе. Пришпорил коня и поскакал следом за рындой.

   — Гойда! — воскликнул Иван Васильевич, приподнимаясь на стременах.

Сокольники рассыпались по полю, завертелись, вглядываясь в небо. Кто-то уже снял колпачок с головы своего кречета, готовя царственную птицу в полёт за жертвой, за добычей. Азартные гости устремились за сокольниками, стараясь не упустить ничего из разворачивающегося перед ними красивейшего зрелища.