Однако за годы, проведенные вдали от Ла-Паломы, Торрес сумел приобрести репутацию человека-загадки даже в самых авторитетных медицинских кругах. Для тех, кто относился к нему с почтением, его высокомерие и отчужденность были несомненными признаками гениальности, для противников – типичными "симптомами выскочки", которому приходится отвоевывать себе место под солнцем.

Не подлежал сомнению, по крайней мере, один факт – Раймонд Торрес был одним из крупнейших специалистов в стране по структуре и деятельности человеческого мозга. В последние годы он несколько изменил направление своих исследований – теперь сферой его интересов стали нейрохирургия и некоторые смежные области.

– Но ведь большинство его работ – на стадии эксперимента, – напомнил Фрэнк. – И, думаю, на человеческом мозге он свои методы еще не опробовал.

– Раймонд Торрес, – голос Марша дрожал, и Фрэнк понял, что прежний бесстрастный тон был лишь попыткой скрыть переполнявшее его отчаяние, – Раймонд Торрес знает о человеческом мозге больше, чем кто-либо другой в нашей, черт ее возьми, благословенной стране. Его опыты по восстановлению функций, Фрэнк, – это больше, чем невозможное. То есть и я бы ни за что не поверил в них, если бы мне не довелось самому увидеть результаты. И я хочу, чтобы он сделал это же с Алексом.

– Но, Марш...

Но Марш уже вскочил на ноги, нетерпеливым движением сдвинув на край стола стопку рентгенограмм, распечаток, графиков и разных других бумаг, описывавших и изображавших с разных сторон изуродованный мозг его сына.

– Алекс еще жив, Фрэнк. И пока он жив, я должен помочь ему. Как – неважно. Я не могу просто взять и оставить все это как есть – ты же сам понимаешь, чем это может ему грозить. "Овощ" – помнишь, как нас коробило от этого слова в колледже? А перспектива – ты же сам сказал мне – именно такова. Хуже этого не может быть ничего, Фрэнк, поэтому приезд Торреса – это хотя бы надежда. Позвони ему, прошу тебя. Прямо сегодня. И скажи, что я хочу поговорить с ним. Просто поговорить. Может быть, удастся убедить его приехать.

Видя, что Мэллори все еще колеблется, Марш подошел к нему и осторожно взял за локоть.

– Фрэнк, пойми, Алекс – это все, что у меня есть. Я не могу дать ему умереть. Самому мне тогда жить, будет незачем.

Когда Марш вышел из кабинета, Фрэнк Мэллори поднял трубку и набрал номер клиники в Пало Альто, где находилась лаборатория Торреса. Разговаривали они примерно двадцать минут – и почти все это время он убеждал Торреса в необходимости увидеться с Маршем Лонсдейлом.

Торрес, по обыкновению, не стал ничего обещать, но согласился встретиться с бывшим однокашником и посмотреть пациента.

Фрэнк повесил трубку. В глубине души он надеялся, что Торрес откажет ему.

Марш Лонсдейл приехал в Пало Альто, где располагалась лаборатория Раймонда Торреса, утром. Сколько он ни пытался заставить себя думать только о деле, приведшем его сюда, ощущение безнадежности и тоски все сильнее сжимало сердце.

Здание института, где располагалась лаборатория Торреса, впечатляло еще издали – своим безобразием. Начинали его строить явно как усадьбу, с большим размахом. Последующие владельцы решили пристроить к основному зданию два крыла и, надо отдать им должное, постарались как-то подогнать их под георгианский стиль центральной части. Однако неудачно – в итоге крылья выстроили в функциональном стиле начала века, который выглядел просто-таки худосочным по сравнению с георгианской мощью главного здания. Строение было окружено стриженым газоном с редкими пальмами; о нынешнем предназначении этого своеобразного памятника архитектуры можно было догадаться лишь по медной доске, укрепленной на большом камне у поворота с основного шоссе на дорогу, ведущую к самому зданию. Надпись на доске гласила: "Институт мозга".

Когда Марш вошел в вестибюль, девушка, сидевшая за конторкой, сразу повела его в кабинет Торреса. Взяв у Марша все его бумаги, она передала их Торресу, но тот, бегло просмотрев, отдал их ассистенту. Взяв папку, ассистент вышел, Торрес предложил Маршу сесть, после чего с излишней, на взгляд Марша, тщательностью принялся набивать и раскуривать трубку.

Маршу потребовалось всего несколько секунд, чтобы увидеть, что манеры и внешность Торреса не соответствовали традиционному образу крупного ученого. Высокий, сухощавый, резкие черты лица – в обрамлении рано поседевших длинных волос, более уместных для актера или певца, чем для нейрохирурга. "Голливудскую" внешность Торреса еще более подчеркивал шелковый, с отливом костюм и холодная, высокомерная, на взгляд Марша, манера держаться. Несмотря на всю свою славу в научном мире, Раймонд Торрес на первый взгляд сильно напоминал преуспевающего домашнего врача в богатом квартале, скорее интересующегося еженедельной партией в гольф, чем собственной медицинской практикой.

Разожженная и пускающая клубы дыма трубка не добавила разговору оживления – собственно, он состоял из нескольких фраз, которыми Торрес удостоил Марша между двумя затяжками. К сожалению, он не сможет дать доктору Лонсдейлу окончательный ответ до тех пор, пока результаты тестов не будут досконально изучены сотрудниками лаборатории. А это займет, очевидно, весь сегодняшний день.

– Я подожду, – кивнул Марш.

Торрес, кинув острый взгляд на коллегу, пожал плечами.

– Как пожелаете... но я могу с тем же успехом позвонить вам, чтобы сообщить о результатах и о решении.

Марш покачал головой.

– Нет. Я предпочел бы услышать о нем от вас лично. Поймите, Алекс – мой единственный сын. А обратится мне больше, кроме вас, не к кому.

Торрес поднялся со стула и снова кинул на Марша взгляд, в нем явственно прочитывалось – "аудиенция окончена".

– Что ж, могу вам только сказать еще раз – как пожелаете, доктор Лонсдейл. Покорнейше прошу извинить – сегодня у меня очень плотный график.

Марш, не веря услышанному, в упор смотрел на хирурга.

– То есть... вы даже не хотите, чтобы я вкратце описал вам ситуацию?

– Но это же все есть в ваших записях, не так ли? – Торрес удивленно поднял на него глаза. – Я подробнейшим образом ознакомлюсь с ними...

– Моего сына, доктор Торрес, в этих записях нет, – Марш изо всех сил старался подавить раздражение. Торрес, казалось, несколько секунд обдумывал услышанное, но когда он снова заговорил, тон его оставался по-прежнему сухим и ровным.

– Видите ли, доктор Лонсдейл, я – исследователь. И стал им именно потому, что никогда не имел наклонностей домашнего терапевта. Многие, я знаю, считают, что мне следовало бы быть более любезным с... с окружающими. Извините, но, откровенно говоря, меня это не волнует – нисколечко. Моя задача – помогать людям делом, а не утешать их. И для того, чтобы помочь вашему сыну, мне не нужно знать его биографию. Меня не интересует ни его личность, ни обстоятельства жизни, ни даже сама авария. Мне нужно знать лишь все о полученных им травмах – чтобы на основе беспристрастного анализа решить, могу ли я помочь ему или нет, к сожалению. Иными словами, вся интересующая меня информация о вашем мальчике должна содержаться в привезенных вами бумагах. Если в них чего-то не хватает, мои ассистенты постараются добыть недостающую информацию. Коль скоро вы решили провести здесь остаток дня – пожалуйста, как вам будет угодно. Но, откровенно говоря, сомневаюсь, чтобы в вас возникла нужда. Единственное, что мне действительно будет необходимо, – это консультация с лечащим врачом мальчика.

– Это Фрэнк Мэллори, доктор.

– Кто бы ни был. – Торрес равнодушно пожал плечами. – Но если вы все же решили остаться – чувствуйте себя как дома, коллега. У нас в Институте роскошная библиотека. – Неожиданно он улыбнулся. – Библиотека, как вы понимаете, сугубо специальная – все о нашей работе. Вы можете, при желании, ознакомиться и с моими работами.

Откровенное самолюбование Торреса не смутило Марша. Без Торреса его сыну не жить – эта мысль постепенно переросла в уверенность. К двум часам дня уверенность Марша даже возросла – недостатки Раймонда Торреса как человека с лихвой восполнялись его профессиональными способностями.