Марш хмыкнул.

– Любил! Ты нас просто с ума сводил с матерью. – Тоненьким голоском, подражая закапризничавшему ребенку, Марш заныл: – "Еще! Папа, еще! Не хочу домой, хочу еще на качели!" Вот мне и пришлось повесить пару на заднем дворе, а то от тебя просто спасения не было.

Алекс повернулся и долго, по-прежнему без всякого выражения, смотрел на отца.

– Того, что ты рассказал, я совсем не помню.

В зеркало заднего вида Марш увидел, как глаза жены вновь наполнились болью. Выдержат ли они это – память их единственного ребенка не сохранила ничего из прожитой им жизни до этого?

– Хочешь покачаться? – вдруг спросил он.

Поколебавшись, Алекс покачал головой.

– Лучше поедем. Может быть, я вспомню наш дом, когда увижу его.

Через несколько минут они въехали в Ла-Палому, но Алекс оставался по-прежнему совершенно безучастным и при виде города, где он прожил всю свою жизнь. Он равнодушно смотрел на безусловно знакомые ему уголки, словно видел их в первый раз.

Наконец они подъехали к Площади.

Марш принял вправо, чтобы попасть в поток машин, движущийся к Гасиенда-драйв, к их новому дому. И вдруг заметил, что взгляд Алекса больше не блуждает равнодушно по сторонам – сын сидел, напряженно выпрямившись, и внимательно всматривался во что-то.

– Что-нибудь вспомнил? – быстро спросил Марш.

– Дерево... – не отрывая взгляда от окна, ответил Алекс. – Что-то было связано с ним... – Чем дольше разглядывал он стоявший посреди Площади старый дуб, тем сильнее крепла уверенность – раньше он его уже видел. Но что-то было не так... Дерево казалось знакомым, но все его окружающее...

– Ограда, – произнес он тихо. – Не помню. Ни ограды, ни травы тогда не было.

Эллен, услышав слова сына, кивнула.

– Верно, – подтвердила она, – все это появилось не так давно. А когда ты был маленьким, вокруг дерева ничего не было.

– Веревка, – продолжал Алекс тем же тихим голосом. – Была веревка. На дереве.

– Ну конечно! – сердце Эллен учащенно забилось. – Была веревка, и к ней привязана шина! И вы играли на ней с друзьями, когда ты был маленький!

Но Алекс молчал. Образ, возникнув в его сознании, исчез так же быстро, как появился.

Но он был уверен в одном – никакой шины на дереве не было.

На толстом длинном суку на веревке висело тело человека.

Сразу же возникла мысль – сказать об этом родителям, но секунду спустя он решил – не стоит. Слишком странным был этот внезапно возникший образ – и если рассказать о нем родителям, пожалуй, они сочтут странным и его самого.

Он не знал, по какой причине, но ему не хотелось, чтобы о его странностях кто-то догадывался.

Машина сделала крутой вираж, и дом словно выплыл навстречу Алексу.

И Алекс... узнал его.

Но дом, как и дуб на Площади, выглядел не совсем так, как он помнил. Алекс долго, не отрываясь, смотрел на него.

С въезда ему была видна лишь длинная оштукатуренная стена, которую делили на равные части высокие окна с раскрытыми тяжелыми ставнями. Дом был двухэтажным, под красной черепичной крышей, с северной стороны, должно быть, сад, огороженный стенами, сплошь оплетенными диким виноградом...

Виноград. Его не должно там быть. Стена сада, как и дом, должна быть просто белой, оштукатуренной, с декоративными плитками примерно через каждые шесть футов. А ростки дикого винограда ведь еще совсем маленькие и только взбираются по натянутой веревке на стену...

Он сидел не шелохнувшись и пытался вспомнить, как выглядит дом внутри, но на это его память не давала никакого ответа.

Алекс перевел взгляд на высокую трубу над крышей. Если есть труба, значит, в доме должен быть и камин. Он попытался представить себе этот камин – и представил, но только хорошо знакомый ему, в вестибюле Института мозга.

Алекс вышел из машины и, сопровождаемый родителями, подошел к крыльцу. Когда он подошел к ведущим к входной двери широким ступеням, то почувствовал, как отец тронул его за локоть.

– Я сам, – он отдернул руку.

– Но, – встрепенулась Эллен, – доктор Торрес просил...

– Я знаю, что он просил, – оборвал мать Алекс. – Подняться я могу сам.

Осторожно поставив правую ногу на нижнюю ступеньку, он, опершись на трость, начал подтягивать левую. Неловко наклонился – и почувствовал, как его обхватили руки отца.

– Спасибо, – обернулся он. – Но я должен еще попробовать. Помоги мне, пожалуйста, снова спуститься вниз.

– Но тебе необязательно пробовать сейчас, милый, – Эллен обеспокоенно следила за ним. – Может быть, пойдем в дом?

Алекс покачал головой.

– Я должен сам подняться по этим ступеням и спуститься по ним. Я должен научиться сам о себе заботиться. Доктор Торрес говорит – это очень важно.

– Но нельзя ли с этим чуть подождать? – в голосе Марша послышалось едва заметное раздражение. – Мы просто проводим тебя в дом, устроим, а потом все выйдем во двор...

– Нет, – ответил Алекс. – Я должен научиться этому сейчас.

Пятнадцать минут спустя Алекс стоял на верхней их трех ступеней, ведущих к входной двери, затем он медленными, но уже гораздо более уверенными шагами спустился.

Эллен попыталась обнять его, но он с прежним безучастным видом отвернулся.

– Ну вот, – произнес он. – Теперь можем войти.

Когда Эллен шла за ним через вымощенный плиткой патио по дорожке, ведущей к дому, то молилась об одном – только бы он не заметил слез, блеснувших в ее глазах в тот миг, когда он отвернулся.

Алекс обвел взглядом комнату. Все эти вещи – его, они накапливались здесь с самого его детства. Странно, но сама комната выглядела смутно знакомой – будто когда-то, давным-давно, он был здесь. Но вся обстановка – совершенно чужая. У стены – письменный стол, он подошел к нему, открыл верхний ящик. Стопка тетрадей, ручки, карандаши. Взяв верхнюю тетрадь, он раскрыл ее.

Конспект по геометрии.

Неожиданно в памяти возникло имя учителя: мистер Хендрикс.

А как этот самый мистер Хендрикс выглядел?

Нет ответа.

Алекс начал просматривать конспект. В конце тетради – теорема; доказательство так и не закончено. Присев на стул, он взял в руку карандаш. Слегка подрагивающей рукой, нетвердым еще почерком он начал выводить цепочки формул. Минуты через две теорема была доказана.

Он обвел глазами корешки книг над столом, на полке, взгляд остановился на толстом томе, переплетенном в красный лидерин. Он снял книгу с полки, на обложке оказалось изображение птицы и слово: "Кардинал". Он открыл ее.

Это был школьный календарь двухлетней давности. Подойдя к кровати, он вытянулся на покрывале, взял книгу и, раскрыв, принялся изучать ее.

Спустя час, когда Эллен тихонько постучалась в дверь его комнаты, он уже знал, как выглядят мистер Хендрикс, мисс Лэндри; если бы он теперь их увидел, то непременно узнал бы.

Он узнал бы теперь всех своих друзей, всех тех, о ком рассказывала ему Лайза Кокрэн: понемногу обо всех, ведь она каждый день приходила к нему в больницу.

Он узнал бы их в лицо, смог бы назвать каждого по имени.

Больше он о них ничего не знал.

Память молчала.

Ему придется все начинать с нуля. Отложив книгу, он взглянул на мать, стоявшую на пороге.

– Я не помню – совсем ничего, – признался он после недолгой паузы. – Мне, правда, показалось, что я узнал дом и даже вот эту комнату, но этого же не может быть, верно?

– Почему? – пожала Эллен плечами.

– Потому что... мне показалось, я раньше видел стену сада, но только без виноградных лоз. Но они же были здесь всегда, правда?

– Почему ты так думаешь?

– Я посмотрел на корни, на стебли... Они выглядят очень старыми.

Эллен вздохнула.

– Верно, они здесь были всегда. По крайней мере, сколько я себя помню. Это, кстати, одна из причин, почему я хотела здесь поселиться – дикий виноград мне всегда очень нравился.

Алекс кивнул в раздумье.

– Значит, стену без них я видеть не мог. И эта комната показалось мне вроде знакомой, но это же просто комната. А своих вещей я не помню совсем. Ничего, ни малейшей детали.