Никто не осудил бы оставшихся гвардейцев за то, что они развернулись и бросились бежать, причем один из них, ударившись ногой о камень, полдороги проделал на четвереньках.

Только тогда Гвендолен окончательно почувствовала под ногами землю. Она провела по лицу рукавом, шмыгая носом и стирая каменную пыль. В кулаке все еще был стиснут кинжал, и пальцы не разжимались. Мышцы на лице стянуло так сильно, что Гвендолен не рискнула бы сейчас посмотреть на себя в зеркало. По счастью, Эбер в главный момент оказался позади нее, и теперь она торопливо мотнула головой, так чтобы волосы закрыли поллица.

Баллантайн обхватил ее сбоку и прижал к себе, как мог, потому что по всему ее телу пробегала дрожь, и крылья никак не желали складываться.

— Малышка, ты что… — бормотал он какую-то ерунду, лишь бы что-то сказать. — Успокойся, я здесь… все кончилось… все тихо….Я с тобой… что ты, тише, Гвендолен… тише…

До тишины, впрочем, было еще очень далеко. Уткнувшийся лицом в камни гвардеец приподнял голову, издал дикий вопль и снова повалился ниц. Гвендолен еще до конца не пришла в себя, а вот Эбер всерьез задумался, не стоит ли вытащить у нее из-за пояса оставшийся кинжал и хотя бы пригрозить этому несчастному, чтобы перестал орать. Но в голосе гвардейца звучал такой неподдельный восторг, что Баллантайн от удивления так и не исполнил своего намерения.

Растянувшийся поперек проулка гвардеец перегораживал им проход, но выходить из тупика в любом случае не следовало. Оставался единственный путь — Баллантайн крепко взял Гвендолен за руку и потащил за собой в подвал заброшенного дома, смутно надеясь, что они смогут отыскать какой-либо выход с другой стороны.

Подталкивая ее в пролом, Эбер оглянулся и увидел, что гвардеец, подняв голову от земли, смотрит им вслед, и глаза его светятся, как у ребенка, которому издали показали небывалую дорогую игрушку. Наконец, его губы шевельнулись, и он благоговейно прошептал:

— О Иситар…

— Ты, ничтожное отродье паршивого осла и больной верблюдицы! Это же была самая дешевая шлюха, крылатая подстилка, каких иногда привозят из-за моря! Ты же сам видел таких в столичном борделе!

Громкий голос, доносившийся снаружи, явно принадлежал командиру гвардейского караула, половина которого бесславно закончила свои дни в тесном проулке Каэра. Их тела как раз оттащили в сторону без особых церемоний, и в поле зрения Баллантайна и Гвендолен, затаивших дыхание возле узкой щели в стене заброшенного дома, показались большие сапоги. Судя по уверенной манере их широко расставлять, сапоги явно принадлежали обладателю голоса.

— Те дохлые были, будто тряпки, — возразил второй. — А эта… она вся горела, как факел. Она была такая… — красноречием гвардеец определенно не страдал, — я как на нее посмотрел, сразу упал.

За что Непостижимый послал мне таких придурков? Поймали бы ее — быстро бы изменилась. И куда она теперь делась, пока ты валялся как мешок?

— Улетела, конечно. — убежденно отозвался неожиданный поклонник Гвендолен. — Что ей делать на земле?

— А у того, который с ней, тоже были крылья?

— Нет, у него крыльев не было.

— Куда он пропал в таком случае?

— Наверно, тоже улетел.

— Слушай, Шихра, тебе что, голова только затем, чтобы было куда шлем надеть? — взорвался командир караула. — Ладно, далеко уйти они все равно не успели. Оцепите квартал.

— Оставил бы ты это дело, десятник, — осторожно заметил невидимый Шихра. — Иситар разгневается.

— Какая Иситар? У тебя от жары мозги потекли? Гадальщик ясно сказал, что они подозрительные, а значит, за них можно получить награду в столице. Зачем, по-твоему, мы каждый день печемся на солнце?

— Ловим подлого шпиона из Круахана, — бойко начал Шихра и замялся, — как там его звали…

— Он что, по-твоему, еще дурнее тебя, чтобы соваться в Эбру? Он сейчас небось сидит на пиру в королевском дворце, пьет вино из золотого кубка и думает: а глупый Шихра все ждет, когда я к нему приеду, чтобы меня поймать.

— Ну не знаю, — растерялся гвардеец. — А зачем тогда?

— Ты уши пытался когда-нибудь чистить? О чем народ больше всего болтает? Будто скоро конец мира наступит. А вот ты подумай, если бы у тебя быд дворец, золота полные сундуки, и ты власть бы имел над любым человеком, захотелось бы тебе с этим светом расставаться?

— И что?

— А то, что гадальщики так молвили: перед самым концом света придут в Эбру странные люди. Полагаешь, нашему… величайшему из султанов, да прольется на нас его благосклонность, — десятник церемонно выговорил формулу, явно не доверяя Шихре полностью, — неохота на них взглянуть? Вот гадальщики и потеют, и мы с ними заодно. А если когда на кого лишнего укажут, так в столице разберутся. Вот на прошлой неделе на моего двоюродного дядю указали. А то я уже замучился ждать, когда он помрет, мерин шелудивый, и дом мне достанется.

— А с этих разве что возьмешь? — с внезапной мудростью высказался Шихра.

— С этих ничего. — согласился десятник. — Они люди чужие, здесь никому не нужные. Должны же мы показать, что не напрасно серебро получаем на государственной службе. Давай, пошевеливайся, Шихра, бери двоих и топай на соседнюю улицу, и чтобы никто мимо тебя не прошмыгнул и не пролетел. Сейчас будем все дома обыскивать.

— Жаль, что у меня осталось всего три кинжала, — прошептала Гвендолен одними губами. — Но на этого урода точно хватит.

На самом деле ее слова были не более чем бравадой — охватившая ее первозданная ярость схлынула, оставив пустоту и дрожь, и сейчас Гвендолен мало на что была способна. Если бы гвардейцы спустились в подвал, они могли бы забирать ее без особых жертв. Но причудливая последовательность различных событий, которую люди называют судьбой, имела на этот счет свое мнение, и потому распорядилась иначе.

— Люди не пойдут, десятник, — угрюмо отозвался Шихра. — Буря приближается, и сильная. Разве не видишь?

В единственную щель улица была почти не различима, поэтому Гвендолен с Баллантайном не могли заметить, как внезапно потемнело — это густо-синяя туча, наползающая с моря, легла толстым краем на солнце. Но они отчетливо почувствовали резко поднявшийся ветер, взметнувший каменную пыль и швырнувший ее в стену дома. Буря подкралась неожиданно, но с самыми серьезными намерениями — в глубине тучи мелькали холодные фиолетовые отблески, и что-то глухо ворчало.

— Такая же гроза была в прошлом году, когда Эрха убило молнией, — вступил в разговор еще один подошедший гвардеец. — Пошли в укрытие, от греха подальше.

— Не повиноваться вздумали? — заорал десятник, но его слова заглушил первый раскат грома. Словно отвечая, в проулке завыл ветер, заставляя людей пригнуться. — Ты что, хочешь, чтобы они сбежали?

— Куда они побегут в такую погоду?

Десятник еще колебался, но в пыль упали первые капли дождя. Тучи сомкнулись над городом, и молния торжествующе прорезала полнеба, отчего улица осветилась голубоватым светом.

— О Непостижимый, сбереги нас!

Раздался торопливый стук подкованных сапог, заглушаемый шумом дождя и ветра. Через секунду проулок заволокло стеной ливня, в подвале потемнело и запахло сыростью, и мелкие ручейки, быстро побежав от стены, добрались до сапог прильнувшей к своему наблюдательному пункту Гвендолен.

— Ничего себе! — выдохнула она, обернувшись к Баллантайну. Его лица уже было не различить в темноте, только неясный силуэт чуть поодаль. — Здесь часто бывают такие бури?

— На моей памяти таких было всего три, — отозвался он, не слишком повышая голос, хотя сейчас их никто уже не услышал бы. — И ни одной не случалось настолько кстати. Ты боишься грозы, Гвендолен?

Он почти угадал — крылатые под дождем всегда чувствовали себя неуютно, не понимая, как зовущее к себе небо может быть таким недружелюбным. Кроме того, из поколений в поколение передавали рассказы о погибших от удара молнии и брошенных порывом ветра на землю. Летать в грозу строго запрещалось — считалось, что воинственный бог Огра, соперник Эштарры, специально разыскивает и убивает ее детей.