Ветер из-под Атлантики гулял по саду, посвистывая у углов дома, и бил ледяным холодом прямо в спину.

Я вошел по каменным ступеням во дворик. Мраморные плиты пола выщербились и потрескались, с дверей главного входа краска облазила полосами, как будто дерево отваливалось кусками. Я потянул за ручку звонка, в глубине дома раздался приглушенный звон. Я начал энергично потирать, разогревая, руки, но на этом ледяном ветру им было нелегко согреться.

Ответа не было, поэтому я позвонил еще раз и затем постучал. Дверная рукоять была сделана в виде головы химеры, с искривленными рогами и разинутой пастью разъяренного лица. Один ее вид мог бы перепугать любого даже в белый день, а к тому же она издавала глухой, хмурый гробовой звук, как будто кто-то стучал по крышке солидного, красного дерева, гроба.

— Ну, быстрее же, миссис Саймонс, — вполголоса поторапливал я ее. — Не буду же я здесь торчать всю ночь.

Я решил попробовать в последний раз. Я дернул за звонок, загремел рукоятью в дверь и даже завопил во всю глотку:

— Миссис Саймонс! Прошу вас! Есть ли в доме хоть кто-то?

Ответа не было. Я повернулся и спустился по ступеням дворика. Может, миссис Саймонс куда-то отправилась на визит, хотя я не мог себе представить, куда она могла пойти в это время и в такую погоду. Однако в доме нигде не горел свет, и хотя в темноте мало что можно было разобрать, мне казалось, что занавески на втором этаже не задернуты. Значит, миссис Саймонс не смотрела телевизор и не спала наверху в спальне.

Я обошел дом вокруг, чтобы проверить, нет ли света в окнах сзади. Лишь затем я увидел бьюик миссис Саймонс, запаркованный перед открытыми дверями гаража. Двери гаража колебались и стучали на ветру, но нигде не было и живой души. Никакого света, никакого звука. Только дождь, бубнящий по крыше автомобиля.

Ну что ж, неуверенно подумал я, может, кто-то за ней приехал? Во всяком случае, это не мое дело. Я развернулся, чтобы уйти совсем, когда неожиданно заметил краем глаза белый блеск в одном из окон на втором этаже.

Я застыл, повернувшись, и напряг зрение, щуря глаза под дождем. С минуту ничего не творилось, а потом снова появился блеск, такой краткий, что он мог быть чем угодно — отражением света фар проезжающего автомобиля, молнией, отражающейся в окне. Потом блеснуло еще раз, и еще: упорное мигание теперь длилось дольше, и я мог бы поклясться, что замечал лицо мужчины, поглядывающего на меня из окна.

В первую секунду я захотел убежать. На самом деле, при виде мигающей Джейн в саду я как-то смог овладеть страхом, но затем, когда я вернулся домой, я тут же сдался панике, помчался к передней двери и понесся по Аллее Квакеров, как перепуганный заяц.

Но теперь я набрался немного большей храбрости. Может, Кейт и Джордж были правы, может, сегодня вечером я видел только огни святого Эльма или какое-то другое естественное явление? Кейт говорил, что видел их сотни раз, так что в этом удивительного, что я увидел их дважды подряд?

Была еще одна причина, которая удерживала меня от бегства, глубоко спрятанная причина. Дело было в моем сложном чувстве к Джейн. Если Джейн на самом деле явилась передо мной как электрический дух, то в таком случае мне хотелось бы узнать о таких явлениях побольше. Даже если она не могла вернуться ко мне в физическом облике, наверно же существовал какой-то способ, чтобы связаться с ней и, может, даже поговорить. Может, вся эта болтовня о медиумах и вращающихся столиках имеет какой-то смысл? Может, душа человека это не что иное, как импульс электричества, составляющий его личность, отделяющийся от тела в минуту смерти, но все еще представляющий единство, все еще функционирующий, как человеческий разум? А раз разум содержит также прообраз тела, то разве не возможно, что время от времени тело показывается в виде мигающих нематериальных электрических образований?

Такие мысли клубились у меня в голове, когда я стоял перед домом миссис Саймонс. Я даже попытался открыть заделку кредитной карточкой, как это делают взломщики в кино, но заделка и не дрогнула. Видимо, ранние, девятнадцативековые замки не реагируют на пластик двадцатого века. Я обошел дом с другой стороны, огибая скрюченные, поросшие дикими розами деревья, цепляющиеся ветвями за стены, пока не нашел небольшое окно в подвал. Оно было защищено металлической сеткой, но в соленом морском воздухе железо проржавело, и было достаточно за него пару раз дернуть, чтобы сетка уступила.

Неподалеку, на заросшей садовой тропинке лежала слепая облупившаяся голова мраморного ангела. Я поднял ее, подтащил под стену дома и бросил в окно, как пушечное ядро. Раздался лязг лопнувшего стекла и глухой стук, когда голова шмякнулась о пол подвала. Я убрал пинками оставшиеся обломки, после чего сунул голову в окошечко, чтобы увидеть, что находится внутри.

Там царила полная темнота, была явная влажность, плесень и эта особая вонь гнилья, которая всегда присутствовала в старых домах, поскольку камень и дерево за долгие годы так пропитывались эссенцией минувших событий, что на них как будто оставался осадок грусти, горькая селитра гнева и прокисшая сладость радости.

Я вытащил голову и полез в окно подвала ногами вперед. Я разодрал штанину на колене о торчащий во фрамуге гвоздь и громко выругался в глухой тишине. Но спуск оказался очень легким. В отдаленном углу подвала раздался шорох и возбужденный писк. Крысы, злобные и опасные грызуны, если верить традиции — согласно которой крысы, живущие в Грейнитхед, были беглецами с тонущих кораблей. Наощупь я прошел через подвал с вытянутыми руками, как Слепой Пью из «Острова сокровищ» Стивенсона.

Я прошел по периметру весь подвал, пока наконец не нащупал деревянный поручень и каменные ступени, а при каждом моем шаге крысы пищали, подпрыгивали и поспешно убегали.

Дюйм за дюймом я добрался по ступеням до дверей подвала и нажал на ручку. К счастью, она не была заперта на ключ. Я открыл ее и вышел в холл.

Дом миссис Саймонс построили в те времена, когда Салем был пятым по величине портом в мире и шестым по богатству городом в Соединенных Штатах, поскольку он получал одну двадцатую от государственного дохода в виде таможенных пошлин. Холл тянулся через весь дом, от главного входа до задних дверей, ведущих в сад. Вдоль одной стены бежали великолепные резные ступени. Хотя на мне была обувь в мягкой подошве, мои шаги раздавались эхом по черно-белому полу и возвращались ко мне из темных салонов, пустых кухонь и окруженных галереями лестничных площадок.

— Миссис Саймонс? — закричал я, слишком тихо, чтобы меня кто-то услышал. И мой собственный голос тут же эхом вернул мне: «Миссис Саймонс?»

Я вошел в самый большой салон, высокий, пахнущий пылью и лавандой. Мебель в нем была старомодной, но не антикварной; обычная традиционная мебель, снискавшая себе популярность в середине пятидесятых годов, приземистая и дорогая, якобинская по моде Гренд Рапидс note 3. С другой стороны салона я увидел мою собственную бледную физиономию, отраженную в зеркале над камином, и быстро отвел взгляд, прежде чем меня снова начал охватывать страх.

Миссис Саймонс нигде не было внизу. Я заглянул в столовую, где пахло дымом свечей и прогорклыми грецкими орехами. В кладовую, которая, несомненно, была последним криком моды во времена, когда строился дом. В старомодную кухню с белыми мраморными столами. Потом я вернулся в холл, сделал глубокий вдох и начал подниматься по лестнице на второй этаж.

Я был на середине пути, когда снова увидел бело-голубое свечение за дверями одной из спален. На секунду я застыл, вцепившись рукой в поручень, но я знал, что нет смысла тянуть дальше. Или я узнаю, что означают эти электрические импульсы, или я могу бежать отсюда, забыв о миссис Саймонс, Нейле Манци и обо всем, включая это и Джейн.

— Джон, — заговорил знакомый шепот как раз мне в ухо. Я снова почувствовал шевеление волос на голове, эти уколы медленно нарастающего страха. Из-под дверей спальни еще раз блеснул свет. В абсолютной тишине были слышны лишь приглушенные треск и гудение, которыми обычно сопровождаются мощные электрические разряды. Веяло ужасающим холодом.