– Вчера, – ответил Рэйлен.

Джойс вернулась на кухню, поставила магнитолу с уже заправленной в нее кассетой на стол, сунула вилку в розетку, прибавила громкости и посмотрела на Рэйлена, а потом – на бутылку «Галлиано». На Гарри она не смотрела. Из динамика донеслось:

– Алло, Майк? Это один из неугадавших, Джерри.

– Привет, как жизнь, Джерри?

– В порядке. Как сегодня «Сэйнтс»?

– Нью-орлеанцы? Семь.

– А «Форти-Найнерз»?

– Четыре.

– О'кей, мне тогда «Сэйнтс» и «Форти-Найнерз».

– Найнерз и «Нью-орлеан» десять раз в обратном?

– Точно.

– Вот так Гарри и развлекается, – сказала Джойс. Рэйлен поинтересовался, кто такой Майк, и Джойс объяснила, что это один из регистраторов ставок. Теперь проигрывался следующий разговор:

– Майк, Эл из Южного Майами.

– Да, говори, Эл.

– "Беарс" десять раз, «Джайантс» пятнадцать раз. О'кей, а потом запиши мне «Иглз», «Беарс» и «Стилерз», турнир девять долларов, ставка двадцать семь долларов, о'кей, а еще «Ойлерз» пять раз и ковбои пять раз.

– Записал.

– "Тампа Бэй" четыре раза.

– Да.

– "Фолкенз", «Иглз» и «Бронкос», девять долларов в турнир.

– Записал. Пауза на пленке.

– Майк, Билли. Не рано?

– Нет, тебе что, мальчонка?

– Билли Маршалл, – пояснил Гарри. – Из «Геральд».

– "Найнерз" минус четыре, восемь раз. «Детройт» минус три, сорок раз.

– Записано.

– И «Нью-орлеан» минус семь, десять раз, если «Денвер» десять раз. Бабки для меня подбил?

– Спрашивает, сколько он должен, – пояснил Гарри.

– Одну секунду... Билли? Пять пятьдесят.

– Зайду на неделе.

– О'кей, так у тебя «Найнерз» сорок раз, «Детройт» сорок раз и «Сэйнтс» десять, если «Денвер» десять.

– Точно. Всего хорошего, Майк.

– Алло.

– Майк, Джо Дьюи.

– Да, Джо.

– Мне «Лайонз» и «Форти-Найнерз» двадцать раз в обратном, «Беарс» на никель, «Чарджерс» на никель, «Джайантс» пять раз. «Новая Англия» десять раз и «Коричневые» двадцать. Майк, я еще перезвоню.

– Алло.

– Майк, это Митч.

– Как поживаете?

– Митчелл.

– Да, я знаю, кто это. Говорите.

– Он юрист, – пояснил Гарри. – Из Брауэрда.

– Я хочу тридцатидолларовый повторный.

– Да?

– Как идут «Ойлерз»?

– "Хьюстон", пятнадцать.

– "Сэйнтс"?

– Семь.

– Семь?

– Да, так что вы хотите?

– Тридцатидолларовый повторный. Я же говорил.

– Я спрашиваю – на кого?

– Чего?

– Раздолбай он хренов, – сказал Гарри, – а не юрист.

– Кого вы хотите?

– И тех и других, «Ойлерз» и «Сэйнтс».

– Хватит, – сморщился Гарри. – Выключай шарманку. Одно и то же дерьмо, раз за разом. И ты думаешь, я хочу вернуться ко всему этому?

– Бегом на полусогнутых, – сказала Джойс.

– Ну так что ж, – сказал Роберт Джи. – Вот так я себе это представляю. Отсюда надо уезжать.

Взглянув на молчавших Гарри и Джойс, Рэйлен кивнул.

– И чем скорее мы уедем, – добавил Роберт, – тем лучше. Пока они сюда не нагрянули.

Роберт дежурил в большой гостиной у окна, сюда он и позвал их для совещания. Время шло к одиннадцати.

– О'кей, – сказал он. – Я отправлюсь за машиной сейчас же, и не будем больше об этом говорить. Иначе я пас, ухожу, а вы тут делайте что хотите. Я уже говорил – мне не хочется оказаться здесь, когда они заявятся, да и остальным бы я тоже не советовал. Так что решаем?

– Ты хочешь получить перед уходом свою плату? – спросил Гарри.

Джойс устало покачала головой, а потом скрипнула зубами.

– Гарри... – начала она.

– Да, – прервал ее Роберт. – Я хочу получить свои деньги. А почему, собственно, нет? Я же не договаривался работать бесплатно.

– Я знаю, – кивнул Гарри. – Ты торгуешь своими услугами.

– Гарри, какого черта... – снова начала Джойс.

– В чем дело? – Он посмотрел на нее с самым невинным видом. – Я просто хочу заплатить Роберту все, что причитается, и дать ему мою кредитную карточку. Ведь это я буду платить за машину, верно?

Готовая было снова наброситься на него Джойс сдержалась и промолчала; Роберт Джи тоже молчал, пока Гарри не отсчитал ему деньги и не сказал:

– В расчете?

– В расчете, – кивнул Роберт.

– И не забудь вернуть ее, – сказал Гарри, передавая ему кредитную карточку.

Дальше Роберт словно перестал замечать своего работодателя, всем своим видом выражая, что сыт по горло и только и мечтает – уйти поскорее. Он тронул Джойс за локоть, тихо сказал ей что-то, а потом взглянул на Рэйлена и кивнул.

– А мне позволено будет поинтересоваться, – язвительно произнес Гарри, – в какое время вы намерены вернуться?

Рэйлену казалось, что Роберт Джи не ответит, однако, уже подойдя к двери, тот все же обернулся:

– Когда стемнеет.

– Ты совсем сошел с ума, – сказала Джойс, когда Роберт ушел.

– А что я такого сделал? – самым невинным образом удивился Гарри.

– Ты изо всех сил стараешься настроить его против себя.

– С человеком, который помогает тебе выбраться из дыры, обычно так не обращаются, – заметил Рэйлен.

– И я не поставлю Роберту в вину, – добавила Джойс, – если он действительно уйдет.

Не обращая внимания на их слова, Гарри подошел к южному окну гостиной, из которого, если встать совсем близко к стеклу и посмотреть на запад, можно было видеть уходящий вниз зеленый склон.

– Я ведь рассказывал вам, – спросил он, глядя в окно, – как Эзра Паунд и его жена жили у его любовницы Ольги Рудге? В Сант-Амброджио, это в той стороне. Немцы выкинули их из квартиры, им было некуда податься, и денег тоже не было, только триста пятьдесят лир, полученные за выступления по радио... за те самые выступления, из-за которых и пошли все его неприятности. Он утверждал потом, что ничего в них профашистского не было, только критика Рузвельта и Трумэна. Правда, к Муссолини он относился хорошо. Когда в Милане повесили за ноги Муссолини и его любовницу Клару Петаччи, Эзра Паунд написал стихотворение, в котором назвал случившееся «огромной трагедией, крушением мечты крестьянина с согбенными плечами». Но вы можете себе представить, как это человек живет под одной крышей со своей женой и любовницей? Они так и жили втроем почти целый год, пока наша армия, продвигавшаяся к Генуе, не пришла сюда. Тогда Эзра Паунд спустился в Рапалло и начал искать какого-нибудь офицера, то ли чтобы сдаться, то ли предложить свои услуги. Точно я не знаю. Он не нашел ни одного человека, знающего, кто он такой, или хотя бы этим интересующегося. Какой-то цветной солдат попытался продать ему велосипед.

Рэйлен и Джойс внимательно смотрели на Гарри. Теперь он отвернулся от окна.

– А на следующий день, – продолжил Гарри, – его схватили и сдали американцам итальянские партизаны. Когда его увидел я, он сидел в клетке, арестованный за измену родине, за то, что поддерживал моральный дух неприятеля.

– И вот почему все мы здесь, – сказала Джойс. – И кто бы в такое поверил?

За несколько дней до того, как Эзра Паунд попытался сдаться, или предложить свои услуги, или как бы там ни было, Гарри проходил через Рапалло в составе разведвзвода четыреста семьдесят третьего пехотного полка. Было это двадцать шестого апреля сорок пятого года.

Они взяли несколько пленных в Санта-Маргерите и двинулись дальше, на Геную, где на следующий день капитулировали четыре тысячи немцев. Гарри обучался в лагере «Бауи», в Техасе, получил подготовку танкиста, а затем их отправили во Вторую бронетанковую группу для восполнения потерь. Однако, как только он прибыл в Италию, Вторую бронетанковую расформировали и передали четыреста семьдесят третьему. Гарри приписали к разведвзводу, шофером лейтенанта. Было ему двадцать лет.

– Война была считай что кончена, – рассказывал Гарри, – так что следующую пару месяцев мы только тем и занимались, что ловили дезертиров. Были среди них знаменитые, вроде шайки Лэйна, это такая компашка, которая воровала армейское имущество и сбывала его на черном рынке. Обмундирование, грузовики, джипы – буквально все, что душе угодно. Были солдаты, на которых объявляли розыск, совершившие серьезное преступление и бежавшие из части. И всех, кого мы ловили, мы отправляли в штрафной учебный центр, военную тюрьму, организованную неподалеку от Пизы, точнее, между Пизой и Виареджо. Мы стояли в Рапалло, искали дезертиров, орудующих на черном рынке, тогда-то как раз мы и поймали этого парня из девяносто второго, которого я потом застрелил, не зная еще, что его разыскивают за убийство. Он изнасиловал женщину и перерезал ей горло. На первый случай его заперли в чулане гостиницы, где был наш штаб, на Пьяцца Гарибальди. Я тогда стоял в вестибюле и попался под руку, сержант послал меня подменить караульного, сторожившего чулан, чтобы тот пообедал. Иду я туда по коридору и вдруг вижу этого парня, дезертира, да еще с карабином, отнятым у того самого караульного, которого я собирался подменить. Стрелять он, видимо, боялся, не хотел поднимать тревогу, а замахнулся вместо этого прикладом, чтобы разнести мне череп. Он бросается на меня, а я за пистолет, выхватываю его, а патрон уже в стволе, и я это знаю, у меня патрон всегда в стволе. Вот тот мужик, который был на стоянке, в прошлом месяце... Нет, это же в октябре было, верно? Так вот тот мужик остановился, когда я выхватил пистолет. А этот, дезертир, так и бросился на меня, замахнувшись прикладом, чтобы меня угробить, и тогда я выстрелил, и он споткнулся, а потом я выстрелил еще раз, и только тогда он упал. Караульного он убил, мы так и не узнали – каким образом он отнял у него карабин.