— Он повторял?

— Да. Только не всегда вслух. Последний раз он сказал мне это в ту страшную ночь. Прокричал. Он уже был в шлеме и в костюме — в таком, специальном. Он поднимался по лесенке. Она была приставлена к самолету. Летчик уже сидел в кабине и махал ему, торопил. Но он спрыгнул и сказал мне: «Я тебя люблю. Что бы ни случилось, помни это». Двигатели ревели, но я услышала. Потом он улетел. Как ракета. И превратился в звезду.

— Он?

— Самолет. Давайте уйдем, Сергей. Спасибо за ужин. Здесь хорошо. И червячки вкусные. Мы поговорим. У вас есть вопросы. Я отвечу. А сейчас давайте уйдем.

Всю дорогу она молчала. Я тоже помалкивал, хотя вопросы шевелились во мне, как в животе китайские червячки.

Когда мы подъехали к ее дому в Сокольниках, было уже темно. В цокольном этаже сверкали витрины супермаркета. Подъездная площадка была заставлена машинами. Между ними сновали юные бизнесмены: помогали перегружать из тележек в багажники продукты, собирали и отвозили тележки в супермаркет, протирали стекла и фары. Я поставил тачку в сторонке под фонарем. Тут же возник какой-то шибздик в надетой задом наперед бейсболке, проворно открыл с пассажирской стороны дверцу и поддержал Галину под локоток, помогая ей спуститься с высокой подножки. Потом обежал джип и жизнерадостно предложил:

— Посторожим тачку, командир? Такая красивая тачка! А ведь без колес не поедет!

Получив от меня червонец, пожелал господам приятного вечера, негромко сказал: «Он здесь». И исчез. Будто его и не было. Так мог исчезать только Муха.

Это и был Муха.

— Идите за мной, — сказала она.

Мы прошли через темный двор к гаражам, пристроенным к высокой бетонной ограде, отделявшей жилые кварталы от парка. Между гаражами был проход. Любовно проделанная дыра в ограде создавала жильцам окрестных домов большие удобства для прогулок с детьми и собаками. Сейчас грунтовая аллейка, освещенная редкими фонарями, была пуста. Шум города отступил, под ногами громко шуршали листья.

— Вы хотели меня о чем-то спросить. Спрашивайте, — разрешила она.

— Самолет, — сказал я. — Что это был за самолет?

— Ой, не знаю. Какой-то черный, страшный. Он стоял в отдельном ангаре, перед ним было три КПП. С аэродрома домой меня вез полковник. Он сказал, что это сверхзвуковой истребитель-перехватчик четвертого поколения. Но я должна об этом забыть.

— С какого аэродрома?

— Понятия не имею. Какой-то военный аэродром. Мы ехали туда сначала по Ленинскому проспекту, потом по Киевскому шоссе. Я думала, во Внуково, но мы проехали мимо.

— Кубинка?

— Может быть.

— Вы сказали: «В ту страшную ночь». Почему страшную?

— Потому что в ту ночь я видела его последний раз. Вечером мы были в Большом театре на «Пиковой даме». Мне было почему-то жутко. Дома он сказал: «Ну что ты? Теперь все будет очень хорошо». Снова я увидела его через четырнадцать лет. На суде. Не расспрашивайте меня больше, Сергей. Не нужно. Пожалуйста. Пожалейте меня.

Она немного помолчала и сказала:

— Нет. Спрашивайте. Спрашивайте о нем. Я ни с кем не говорила о нем. Я не могу говорить о нем с мужем. Я не могу говорить о нем с сыном. Я хочу говорить о нем. Я хочу говорить о нем бесконечно! Ну? Что же вы молчите? Спрашивайте!

— Когда он улетел?

— Пятнадцатого декабря восемьдесят четвертого года.

Я насторожился. В его личном деле значилось:

«5 декабря 1984 года — пропал без вести».

— Вы точно помните?

— Еще бы не точно! Он вернулся из Афганистана после трех лет. Сказал: все, его командировка закончена. За это время он ни разу не приехал, не прислал ни одного письма. Время от времени мне звонили, передавали от него привет и говорили, что с ним все в порядке. Иногда звонил генерал Лазарев, иногда кто-то другой. Я спрашивала, где он. Мне отвечали: на задании. И вот он вернулся. Ему дали большой отпуск, восстановили в академии. Он сказал, что теперь мы будем все время вместе. Какое это было счастье. Я даже боялась радоваться, чтобы его не спугнуть. Я молилась. Как вы думаете, Сергей, Бог есть?

— Есть, — сказал я.

— Нет! — резко возразила она. — В час ночи пятнадцатого декабря в дверь позвонили. Я открыла. Стояли два молодых полковника. Один сказал: пакет для майора Калмыкова. Я пригласила их в комнату. Они отказались. Он вышел. Потом вернулся и сказал: «Мне нужно лететь. Одевайся, проводишь». Во дворе стояла черная «Волга» с антеннами. Полковник сказал: «Попрощайтесь здесь». Он сказал: «Она поедет со мной». Полковник возразил: «Не положено». Он повторил: «Она поедет со мной или вы повезете меня на гауптвахту». Они сдались. Впереди нас шла «Волга» военной автоинспекции с сиреной и мигалками на крыше, сзади какая-то черная «Волга», тоже с мигалками. Самолет уже ждал. Вот и все. Через несколько дней я почувствовала себя плохо. Врач сказал, что я беременна. Я родила сына. Он очень хотел сына. Но он даже не увидел его, потому что пропал без вести. Он так и не видел его. А вы говорите, что Бог есть!

— Видел, — сказал я. — Он приезжал к вашему дому и смотрел на вас и на сына. Издали. Он стоял возле вашего дома и смотрел на вас.

— Я чувствовала, — проговорила она. — Я чувствовала, что что-то происходит. Я не понимала что. Он в Москве?

— Да. Он освободился из лагеря две недели назад. Он не звонил?

— Нет. Он не позвонит. После суда я попросила свидание с ним. Мне разрешили. Но он отказался. Я хотела приехать к нему в лагерь. Написала ему. Он не ответил. Я послала еще два письма, оба с уведомлениями. Письма дошли, но он опять не ответил. Я поняла, что он не хочет меня видеть.

— Он не хотел, чтобы вы увидели его за решеткой.

— Нет, Сергей, все не так просто. Юра ездил к нему в колонию. Я знаю, что ездил. Но так ничего и не рассказал. Сказал: «У нас дети, давай жить для них».

— Ваш сын называет его отцом?

— Нет. Дядей Юрой. Игнат думает, что его отец погиб в Афгане. Юра любит его. Игнат его тоже любит. Юра очень хочет, чтобы Игнат называл его папой. Но не настаивает, даже не говорит. А что тут скажешь? Тут может сказать только сердце.

Аллея закончилась. В просвете между деревьями скользили огни машин по какому-то сокольническому лучевому просеку. Над темным массивом парка стояло зарево городских огней. Влажная вечерняя свежесть отяжеляла листья кленов и лип, они обрывались и беззвучно опускались на землю.