– Мой отец как-то сказал, что из сокольничих могли бы получиться превосходные матери, – заметила Исабель.

– Истинная правда, – одобрительно хмыкнув, ответил Линдсей. – Мы нянчимся с птицами, как матери со своими детьми, никогда не теряя терпения, подчас жертвуя ради них своими интересами.

Он опять затянул строчку из ектеньи, повторяя ее снова и снова. Исабель прислонилась к стене и слушала, мало-помалу погружаясь в волшебный сон, навеянный мелодией.

Нечто подобное произошло с ней недавно в лесу, когда она наблюдала за круговыми взмахами руки Джеймса, пытавшегося успокоить одичавшего сокола, только теперь Исабель заворожило не движение, а прекрасный голос горца. И она не смогла устоять, как и птица.

– Ну вот, – оборвав пение, прошептал горец. – Кажется, Гэвин окончательно утихомирился. Скорее кладите хлеб ему на крыло.

Попроси он ее положить хлеб себе на руку, она бы беспрекословно выполнила и это. Тряхнув головой, чтобы прогнать наваждение, Исабель поднесла хлеб к крылу птицы.

Линдсей принялся помогать, направляя ее свободной рукой, и вместе они водрузили «компресс» на больное крыло. Почувствовав прикосновение сразу двух человеческих рук, Гэвин беспокойно пошевелился.

– Тихо, тихо, хорошая птичка, – прошептал Линдсей, не снимая своей большой сильной руки с изящной руки Исабель, придерживавшей хлеб, и снова затянул строчку из ектеньи.

От звуков его голоса и прикосновения по телу девушки побежали теплые токи. Она смежила веки, отдаваясь чудесной мелодии. Однако вскоре Линдсей умолк, и Исабель открыла глаза. Он прислонился к стене и, не глядя на девушку, выпустил ее руку. Исабель сразу пожалела об этом.

– У вас прекрасный голос, – сказала она. – Он похож на сдобренное специями вино вашей тетушки – густое, пряное, навевающее покой… Элис говорила, что вы пели для самого короля.

– Верно, пел, правда, очень давно, – кивнул Линдсей. – Десятилетним мальчишкой я пел в хоре Данфермлайнского монастыря, и король Александр однажды присутствовал на мессе. Меня вывели из хора и поставили перед королем с придворными, представляете? Боже, как я тогда дрожал от ужаса! – усмехнулся он. – Потом, когда меня определили в семинарию в Данди, я пел в хоре местных монахов. К счастью, мой певческий голос благополучно пережил ломку.

– Вот как, вы учились в семинарии? Хотели стать священником?

– Не я, а мой отец хотел, чтобы я стал священником. Но в Данди я встретил Уоллеса и Джона Блэра, который потом стал монахом-бенедиктинцем, соратником и духовником Уилла. Когда Уилл Уоллес покинул Данди, до меня стали доходить слухи, что он собрал вокруг себя людей, готовых бороться за освобождение Шотландии, и начал войну с англичанами. Я не выдержал и убежал из школы, чтобы воевать вместе с ним. Тогда мне едва исполнилось шестнадцать.

– Ваш отец, наверное, очень рассердился?

– Что вы! – усмехнулся Джеймс. – Он сам примкнул к повстанцам, когда англичане начали преследовать его за отказ присягать их королю. Через несколько лет они его убили. – Линдсей погладил сокола, что-то ласково ему шепнул, а потом снова перевел глаза на девушку: – Наш фамильный замок Уайлдшоу перешел к моему старшему брату, но тот погиб в битве при Фолкирке, и вскоре англичане захватили Уайлдшоу, воспользовавшись предательством и прибегнув к поджогу.

– С тех пор ваш замок больше вам не принадлежит?

– Не принадлежит…

– А вы не пытались отбить его силой?

– Я потерпел неудачу, – ответил Линдсей так тихо, что Исабель едва его расслышала. Он прижал сухие теплые пальцы к ее руке, державшей хлеб, давая понять, что она может отдохнуть, и девушка убрала руку.

Ей хотелось побольше узнать о его борьбе с англичанами и о том, как он потерял фамильный замок, но он явно не хотел углубляться в подробности, и Исабель не решилась настаивать, только сказала:

– Значит, вы, в сущности, полжизни провели на войне и в скитаниях…

– Увы, это так, – печально улыбнулся он и снова затянул своим дивным голосом строчку из ектеньи.

– Почему вы все время повторяете одну и ту же фразу? – спросила Исабель, чувствуя, как ее опять обволакивает истома. – Она напоминает вам о детстве?

– Нет, какое там, – покачал головой Линдсей. – Просто я хочу приучить к этой мелодии сокола, чтобы он летел ко мне всякий раз, как ее услышит. Сейчас я ее напеваю, потом буду насвистывать, давая ему мясо. Когда он научится мне доверять, то будет совершенно безбоязненно прилетать на мой зов.

– Как прозаично, – улыбнулась Исабель. – А я-то думала, вы соскучились по мирной жизни в монастыре.

– Вы не далеки от истины, – тихо ответил горец. – Иногда, кажется, все бы отдал за один день мира и покоя.

Они замолчали, глядя на своего пернатого пленника. Линдсей снова затянул мелодию ектеньи. Гэвин наклонил голову, прислушиваясь. В колпачке, похожем на сползшую на глаза шапочку, с надетой на крыло половиной хлебной буханки он имел такой забавный вид, что Исабель хихикнула.

– Ваш сокол похож на королевского шута или на актера на святочном представлении, – сказала она Линдсею.

– Он и правда забавно выглядит, – улыбнулся тот и обвел взглядом темное пространство пещеры. – Господи, думал ли я, что буду снова сидеть тут без сна, нянчась с новой ловчей птицей?

– Значит, Элис права и вы действительно не спали целых два дня?

– Ну, это слишком сильно сказано, – подавляя зевоту, ответил Джеймс и легонько потряс птицу, начавшую было сонно клонить голову. – Я немножко подремал. Главное – не дать заснуть соколу.

Исабель всмотрелась в его лицо, освещенное только тусклым светом жаровни. Глаза запали от недосыпания и усталости, под ними залегли глубокие тени; морщинки вокруг чувственного рта стали резче, заметнее, темная щетина смягчила линию упрямого подбородка.

– Зачем вы себя так изводите? – тихо спросила девушка.

– Это самый верный и быстрый способ приручить сокола.

– Но и самый трудный, как для вас, так и для него. Знаете, когда я была маленькой, мой отец тоже целыми днями приручал к руке молодых ловчих птиц, по ночам оставляя их в полной темноте. Неделю-другую он должен был постоянно находиться рядом с ними, и мама очень обижалась, когда он садился за стол, держа на руке очередного сокола или ястреба, или приносил птиц в спальню. И всякий раз, когда она просила его убрать их, он утверждал, что другой способ дрессировки требует гораздо больше времени.

– Времени-то у меня как раз и нет, вот и приходится прибегать к этому способу. Ведь я не собирался обзаводиться ловчей птицей.

– Ну, конечно, вы собирались только похитить прорицательницу, – съязвила девушка.

– Верно, – Линдсей бросил на нее пристальный взгляд, потом пощупал хлебный «компресс». – Еще теплый. Мы подержим его на крыле, пока он не остынет.

– А оставшийся хлеб можно будет съесть? – спросила Исабель, у которой уже вновь засосало под ложечкой.

– Конечно, – усмехнулся Линдсей. – Давайте перекусим.

Исабель разломила оставшиеся полбуханки на две части, побольше и поменьше, отдала Джеймсу ту, что побольше, и они в полном молчании съели хлеб.

– Я рад, что вы остались со мной, – наконец нарушил тишину горец.

– Правда? – смутилась девушка.

– Да. Так мне легче бороться со сном и не давать спать соколу.

– Понимаю… – обескураженно пробормотала Исабель, надеявшаяся услышать что-то другое. Ее взгляд скользнул по его чувственным губам, и ей сразу вспомнился вкус поцелуя, которым он одарил ее в лесу. Да полно, так ли уж опасен этот человек, как о нем говорят?

– Поговорите со мной, миледи, – попросил Джеймс со вздохом, прислоняясь к стене затылком. – Мне ужасно хочется спать, но делать этого ни в коем случае нельзя.

Исабель принялась рассказывать о ловчих птицах отца. Линдсей слушал, время от времени задавая дельные вопросы чуть хрипловатым от недосыпания голосом. Наконец уставший сокол уронил голову на грудь. Покрутив кулаком, на котором он сидел, горец разбудил его и попросил девушку рассказать о ее жизни в Аберлейди.