28
Схватившись за цепь, Джеймс начал на ней подтягиваться и остановился только тогда, когда заболели мышцы и по лбу покатился пот.
– Ты только зря изнуряешь себя, парень, – проворчал из своего угла Джон Сетон.
– Хочу вернуть былую силу, – ответил Линдсей и продолжил упражнения: повис на цепи, поднимая и опуская ноги. – Из-за раны да скудной еды я совсем ослаб.
– Поначалу я тоже старался не потерять силу, – с горечью заметил сэр Джон. – А теперь думаю только о том, как бы не протянуть ноги. Тюремная кормежка – пара ложек овсянки да чашка разбавленного эля в день – любого здоровяка превратит в ходячие мощи.
– Ничего, зато там у них, – Джеймс показал глазами на потолок, – ужины подают без перебоев.
Комната над их камерой была солдатской столовой, и во вовремя ужинов через щели в полу вниз сыпались крошки хлеба и вареный ячмень, помогавшие узникам хоть немного приглушить сосущее чувство голода. Быстро ползая по полу на четвереньках, товарищи по несчастью собирали сыпавшееся с потолка добро наперегонки с мышами, которые так и норовили унести из-под носа лучшие кусочки.
– Так-то оно так, – вздохнул сэр Джон, тоже с надеждой посмотрев наверх, – но нам, как всегда, достанутся только хлеб да ячмень, а я очень соскучился по мясу.
– Может быть, какой-нибудь солдат бросит в щель куриную косточку, – подбодрил его Джеймс. Закончив упражнения, он сел на солому, вытер пот со лба и полизал ладонь, чтобы сохранить потерянную телом соль.
– Твой глаз выглядит намного лучше, – заметил Сетон, наблюдая за ним, – опухоль заметно спала, синяки побледнели. А видишь ты им как?
Линдсей зажмурил здоровый глаз и оглядел камеру.
– Лучше, – сказал он.
– Посмотри сюда, видишь старого дурня?
Джеймс посмотрел и покачал головой:
– Нет, не вижу.
– Не притворяйся, все ты прекрасно видишь, – усмехнулся Сетон. – Я должен перед тобой извиниться за то, что плохо о тебе думал.
– А как иначе думать о человеке, который любит вашу дочь, но потерял ее, – вздохнул Линдсей.
– Нет, ты ее не потерял, – убежденно проговорил сэр Джон. – Она тебя крепко любит, я сразу это понял, когда увидел вас вместе. А вот я ее действительно потерял. – Он потер лоб заскорузлой рукой. – Я много думал о том, что она сказала, и понял, что Исабель права: я был к ней несправедлив. Поэтому-то она и восстала против меня, моя Исабель… Я привык считать ее нежной, робкой девочкой. Она так изменилась!
– Исабель – робкая? Нет, что угодно, только не это, – ответил Джеймс, пряча улыбку. – Нежная – да, как легкий бриз, как лесной ручеек, и такой она останется до конца своих дней. Но за ее внешней мягкостью кроется удивительная стойкость.
– Да, моя девочка оказалась намного сильнее, чем я думал.
– Она очень сильная, – кивнул Джеймс. – Вот и мне не к лицу быть слабым: я собираюсь выйти отсюда и освободить Исабель.
– Как же я в тебе ошибался, считая предателем и трусом! – покаянно проговорил сэр Джон. – За четыре-пять дней, что ты здесь, я ни разу не видел, чтобы ты вел себя недостойно: не скулишь от жалости к себе, не пытаешься спасти свою шкуру, заискивая перед тюремщиками; ты ведешь себя мужественно, как настоящий воин и человек чести. И еще я вижу в тебе великую любовь к моей дочери. – Он посмотрел на Линдсея ясными голубыми глазами и спросил, понизив голос: – У тебя уже есть план побега?
– У нас несколько возможностей, – тоже понизив голос, ответил Джеймс. – Во-первых, Маргарет может попытаться выкрасть ключ и выпустить нас; во-вторых, если Ральф Лесли подойдет ко мне еще раз, – Джеймс демонстративно натянул обеими руками цепь, – я наброшусь на него и пригрожу сломать шею, если он не прикажет дать нам оружие и выпустить из замка. Конечно, не бог весть что за план, но все же лучше, чем ничего. У нас будет хотя бы шанс.
– Что ты, какой шанс, – махнул рукой сэр Джон. – В Уайлдшоу больше двух сотен солдат.
– Однако по крайней мере один из них нам сочувствует, – возразил Линдсей. – Может быть, найдется еще несколько, тогда мы сможем вернуть себе свободу. – Заметив сомнение во взгляде Сетона, он вздохнул: – Все равно больше нам надеяться не на что, сэр Джон.
Старик кивнул.
Джеймс снова взялся за цепь и начал подтягиваться. Он чувствовал, что с каждым движением к его мышцам возвращается сила.
Умирая от желания принять ванну, Исабель повернулась и снова в который раз пересекла комнату, считая шаги; на одиннадцатом шаге, уткнувшись в кровать, она повернулась, чтобы идти обратно, но остановилась: у нее ужасно зачесалась спина. Пытаясь унять зуд, она принялась двигать плечами, связанными за спиной руками, мотать головой с распущенными волосами.
О, как нужна была ей сейчас горячая ванна, свежее платье, хорошая еда и возможность поспать! Но больше всего на свете ей хотелось вновь ощутить любящие объятия Джейми. Они укрыли бы ее от всех невзгод, и она смогла бы наконец отдохнуть…
Испуганно проглотив подступивший к горлу комок – соль высохших слез разъедала глаза, и они ужасно чесались под повязкой, – Исабель двинулась в путь.
Очередные одиннадцать шагов – и ее нога уперлась в основание насеста. Гэвин встрепенулся, заклекотал, и девушка тихонько запела строчку из ектеньи. Чудесная, хорошо знакомая мелодия успокоила их обоих.
Повернувшись, Исабель снова двинулась навстречу темноте. Из окна доносились голоса жаворонков, тянуло свежестью, похоже, наступило утро, значит, вот-вот войдет ее мучитель.
Едва не падая от усталости, она тем не менее хотела встретить его на ногах: если Ральф, войдя, как всегда, без предупреждения, застанет ее спящей, он тут же заставит ее встать, не грубо, нет, но с неумолимой настойчивостью безумца, глубоко пугавшей Исабель.
Задавшись целью во что бы то ни стало сломить сопротивление пленницы, он и впрямь обращался с ней, как со строптивой ловчей птицей: лишил сна – Исабель удалось поспать только час-другой, – почти не кормил и держал в темноте.
И еще он все время ласкал ее, как птицу, и нашептывал на ушко, убеждая покориться его воле и желаниям, позволить заботиться о ней. Но его неуклюжие потуги казались Исабель жалкой пародией на истинные терпение и доброту, которыми Джейми покорил и птицу, и ее.
По совету своего практичного отца Ральф разрешил Маргарет два-три раза в день ненадолго заходить к узнице: мыть ей руки и лицо, помогать с отправлением естественных надобностей. При этом молодой женщине было строго-настрого запрещено разговаривать, и Ральф стоял под дверью, следя, чтобы она не нарушила его инструкций. В такие минуты Исабель почти физически ощущала его злобу, просачивавшуюся в комнату через крепкие дубовые доски.
Приходы Маргарет стали для пленницы единственной отрадой. Добрая женщина всячески выражала Исабель свое сочувствие: еле слышным шепотом подбадривала, обнимала. Правда, при этом Маргарет хлюпала носом, отчего у изнуренной, доведенной до отчаяния Исабель, как она ни крепилась, тоже перехватывало горло и начинали чесаться глаза.
Короткий сон подействовал на Исабель живительно: у нее прояснилось в голове, и она, превозмогая острое чувство голода и терзавший сердце страх, принялась размышлять.
Ральф требует от нее пророчеств. Если согласиться, то он на радостях выполнит любую ее просьбу, в пределах разумного, конечно, о чем он постоянно шептал Исабель, шаря жадными руками по ее телу. На большее он пока не решался, но заверил, жарко дыша ей в лицо, что после свадьбы обязательно наверстает упущенное.
Нет, об этом сейчас лучше не думать…
Загремела щеколда, послышался скрип отворяемой двери и тяжелые шаги – Ральф! Девушка повернулась и пошла к окну.
– Исабель, – господи, как она теперь ненавидела его голос, когда-то казавшийся приятным! – Иди, поешь. Я знаю, ты очень проголодалась.
Покачав головой, она пошла дальше, пока не уперлась в насест.
– Вот уж не думал, что ты окажешься настолько упрямой. – Ральф приблизился, и его рука коснулась ее головы. Исабель досадливо охнула и отодвинулась. – Хватит изображать из себя дикарку, у меня больше нет времени терпеть твои капризы. Через день-другой мы должны отправиться к королю.