— Так. Землетрясение в Ашхабаде силой более девяти баллов по шкале Рихтера. Имеются жертвы. Медперсонал стягивается из Ленинграда, Казани, Ростова-на-Дону, Новосибирска, Алма-Аты и др. Так тут написано, — смущенно улыбнулся старый хирург, волей судеб ставший большим начальником. — М-да, и др-р-р… С настоящего момента и до особых указаний поступаете в распоряжение командующего Туркестанским военным округом генерала армии Петрова И. Е.

— Так это же командующий Четвертым Украинским фронтом! — воскликнула Александра.

— Тот самый, — подтвердил Иван Иванович. — Я в этом марте у него в Ташкенте в командировке был. Дома меня принимал. Да мы с ним еще довоенные знакомцы. — Генерал помолчал и вдруг добавил негромко, но услышали все: — Ребята, у меня вчера сын родился.

Теперь в гуле моторов повисла пауза так пауза.

— Саша, ты аж рот раскрыла! — засмеялся Иван Иванович, впервые называя Александру так по-домашнему. — Староват я, конечно, — пятьдесят шестой год пошел, а вот случилось… Спасибо, жена молодая, на нее вся надежда. Теперь мне долго надо жить, чтобы сына на ноги поставить.

— Ой! Можно я вас поцелую? — Наташа Папикова обняла и расцеловала Ивана Ивановича.

Александра тотчас последовала ее примеру и даже внезапно прослезилась от нахлынувших чувств. Слишком уж было для нее все неожиданно и прямо в точку к ее собственным мечтам и надеждам.

— Наливай, Ираклий! — скомандовал Папиков. — Как назвали парня? — обернулся он к Ивану Ивановичу.

— Еще не решили. Жена решит. Она у меня блокадница. Из всей своей семьи одна выжила. Наверное, в память ее отца — Алексеем.

Выпили за новорожденного.

— А крестить будете? — вдруг вспомнив, как на Сандомирском плацдарме у них в женской палатке перекрестился Иван Иванович, спросила захмелевшая и осмелевшая Александра.

— Здесь все свои. Я бы окрестил, — просто отвечал генерал. — Да как туда сунешься? Мне заказано, а жена никого не знает в Москве.

— Все сделаем! — воодушевленно пообещала Александра. — Окрестим в той самой купели, где Пушкина крестили.

— Спасибо! Ловлю на слове, — сказал Иван Иванович. — Тогда так и решим. Вот здесь решим, на небесах. Ты, Саша, будешь крестная мать, а…

— А я крестный отец, — торопливо вставил Папиков. — Я и беспартийный, и православный. Не сомневайтесь, — и он умело осенил себя крестом.

Если бы не фронтовое братство, то такой разговор между облеченными чинами людьми был бы в те времена просто невозможен… А так и фронт помог, и положение между землей и небом по дороге в тартарары, и хлебная водочка Ираклия Соломоновича.

— А теперь все закрыли глаза и спим! — приказал Иван Иванович. — Спим!

Разморенная водкой компания послушно заснула и спала всласть до тех пор, пока один из членов экипажа Ту-4 не начал побудку.

— Товарищи, просыпайтесь, скоро пойдем на снижение.

— Слушай, а где тут у вас одно место? — свистящим шепотом спросил летчика Ираклий Соломонович.

— Пойдемте, товарищ генерал, а потом другим покажете, — с улыбкой отвечал тот и повел Ираклия Соломоновича в хвост самолета.

Через полчаса уши пассажиров заложило — самолет пошел на снижение.

Приземлились замечательно. За штурвалом Ту-4 был летчик-испытатель высочайшего класса. Выходили из самолета не по трапу, а по складной лесенке с веревочными поручнями. Спускаться было непросто, но все сошли без приключений. Насколько хватало глаз, кругом простиралась темно-серая равнина, залитая еще не жарким утренним солнцем. Как выяснилось позже, они совершили посадку на секретном военном аэродроме в стороне от эпицентра землетрясения. Чего-чего, а секретных военных аэродромов на территории СССР уже тогда было предостаточно.

— Товарищ генерал-лейтенант, с прибытием! — ловко откозырял старший по званию среди встречающих. — Командир разведбатальона подполковник Петров!

— Вольно! — скомандовал генерал и по-свойски обнял молоденького подполковника. — Как отец, Юра?

— Отец в Ашхабаде, приедем — увидите, — отвечал тот, несколько смущенный объятиями московского генерала.

— Знакомься: главный хирург — генерал Папиков, начальник тыла — генерал Горшков, операционные медсестры — старшие лейтенанты Наталья и Александра.

Подполковник кивнул всем по очереди, а при взгляде на Александру его совсем юное лицо вытянулось, и в молодых ясных глазах мелькнуло нешуточное удивление.

— Не удивляйся, мы все фронтовики, — перехватив взгляд подполковника, сказал Иван Иванович. И только тогда Александра поняла, что подполковника удивили ее орденские планки. Таких наград у него не было.

— Я тоже фронтовик, — смущенно пробормотал подполковник Петров, и теперь уже Александра кинула на него изумленный взгляд — слишком молод был подполковник.

Ираклий Соломонович остался дожидаться разгрузки самолетов, а Иван Иванович, Папиков, Наталья и Александра поехали с младшим Петровым на место назначения. Ехали двумя виллисами: в одном Иван Иванович, Александра и Петров за рулем, а во втором — Папиков с Натальей и водитель сержант. Машины были открыты, встречный ветер приятно холодил лица, дорога стелилась под колесами такая ровная, что не чувствовалось тряски. И можно было разговаривать, не напрягая голоса.

— Что нас ждет? — спросил Петрова Иван Иванович.

— Словами не передать, — отвечал тот, — тысячи погибших… Я и на фронте такого не видел.

Вольготно расположившаяся на заднем сидении «виллиса», Александра удобно облокотилась о свой снятый с плеч походный мешок с пожитками и с удивительным спокойствием на душе любовалась бегущими по сторонам гладкими темно-серыми землями пустыни, которые подполковник Петров назвал «такырами».[18] Нежась под лучами еще не жаркого солнца, Александра иногда вглядывалась в высокое светлое небо без единого облачка и даже без единой птицы, насколько хватало глаз. А когда она не смотрела в небо и на пробегающие безжизненные пространства по сторонам машины, взгляд ее упирался в бритый затылок юного подполковника, в его молодую, крепкую загорелую шею, и волей-неволей она рассматривала русые волоски на его шее, дышащие молодой жизнью поры его кожи. От сидевшего за рулем подполковника просто-таки веяло неизжитыми силами, и каждый волосок на его открытом ветру затылке, казалось, источал радость существования.

«Октябрь, а такая теплынь — красота! — подумала Александра, устав разглядывать затылок юного комбата и смежая веки. — Какая здесь благодать, не то что в Москве! Как там моя мамочка? Наверное, молится за меня…»

Молодой Петров погнал машину быстрей. Их разговор с Иваном Ивановичем относило встречным ветром, и до Александры долетали только обрывки: «…Гарнизон почти весь… кричат до сих пор… грузовиков много — ими спасаемся… мечеть… ЦК партии… электростанция… сортир круглый… тюрьма — две стенки… на гробы досок столько нет… отец велел в мешки…» В конце концов Александре надоело прислушиваться и она заснула. Ее разбудил неприятный запах серы.

— Фу, какая вонь! — громко сказала Александра.

— Разве это вонь?! Это запах! — обернулся к ней от руля подполковник. На его загорелом лице просияла белозубая мальчишеская улыбка. — Здесь недалеко серные рудники — оттуда ветром наносит. Сейчас отъедем — перестанет, — продолжал Петров. Чувствовалось, что ему приятно разговаривать с Александрой и потому, что она хороша собой, и потому, что фронтовичка, да еще и при таких орденах. — А вон и железка рудниковская блестит, — кивнул он направо, — от основной ветки прямо на рудники отходит колея. Там грузят и в Россию гонят платформы с серой.

Александре невольно вспомнились станция Семеновка, Дяцюк, тендер, в котором она ехала до Москвы. Она даже открыла было рот, чтобы сказать, что составы с серой ей знакомы, но подполковник опередил ее.

— А во-о-он блестит! — указал он рукой. — То основная ветка, она с северо-запада идет прямиком на Ашхабад. Присмотритесь, здесь она еще целая, а ближе к городу рельсы узлами завязаны, вокзал на земле лежит… Мы с северо-запада и подъезжаем, километров тридцать осталось… Я поднажму. — И Юрий Петров утопил педаль газа.