— Мэм? Вам хоть немного полегчало?

Элейн была настолько истощена и замучена спазмами, что даже не подняла глаз.

Кейти прочистила горло:

— Может, мэм, может, вам стоит принять капельку настойки опия?

В данных обстоятельствах Элейн предпочла бы цианид.

— Я сейчас, мэм, я ненадолго, я только принесу вам лекарство. Моя ма говорит, что нет ничего лучшего, чем чашечка горячего чая. Сейчас я вылью из чашки остывший чай, мэм. Но чайник, должно быть, еще теплый. Я тот час же вернусь и принесу свежий!

Кейти бросилась к двери.

— Выпейте чашечку чая, пока я вернусь, мэм, помяните мое слово, это поможет. Моя ма, когда случается что-то ужасное, она всегда говорит, что нет ничего лучше чашечки чая!

Элейн заставила себя отхлебнуть глоток лечебного чая, жидкость потекла по ее связанному узлом горлу. Затем тепло распространилось по ее телу, опустившись вниз живота. Это не помогло совсем убрать боль, но несколько ослабило ее. Она допила чашку и потянулась за чайником, чтобы налить следующую.

— Вам следовало вчера вечером поужинать со мной. Могу авторитетно заявить, что те, кто следуют тантрическому учению, не подвержены тем страданиям, какие испытываете вы, Морриган.

Элейн выронила чайник.

Длинные загорелые пальцы поймали изящный фарфор, не позволив ему разбиться. Но звон от разбитого ранее стекла до сих пор стоял в ушах Элейн. Сейчас же лишь пролилось немного жидкости. Лорд — Чарльз — поставил чайник, затем взял салфетку и протер насухо сначала ее замершую руку, затем свою.

— Ну и беспорядок вы навели.

Как он мог быть таким невозмутимым, ощущая ее менструальный жар?

— Пойдемте, — он потянул ее со стула. — Кейти сказала, что у вас ужасные боли и что вы выглядите так, будто вот-вот упадете замертво. И если кое-что не завершается, то вам только и остается, что приклеиться к горшку.

Только горшок-то и помогает ей держаться, тупо подумала Элейн. В противном случае, она бы уже была мертва.

— Ее слова, не мои, — лорд обхватил Элейн за плечи и повел ее к расстеленной кровати.

Тепло его тела, раньше казавшееся таким обжигающим, теперь было уютной гаванью.

— По крайней мере, так она сказала Фрицу. Естественно, Фриц посчитал своим долгом предупредить меня о возможных перспективах стать вдовцом. Присядьте.

Наклонившись, он обхватил ноги Элейн, и, слегка согнув, переместил их на матрас. Методично, чисто по-деловому он расправил покрывала, разглаживая шелк и бархат над ее телом.

Элейн машинально откинулась назад, принимая помощь. Боль была изнуряющей. Невозможно бороться, когда нет сил для победы. Она медленно вздохнула, понемногу позволяя своим мышцам расслабиться.

Лорд развернулся и вышел.

Когтистый кулак снова нанес удар. Элейн прикусила губы, борясь с желанием окликнуть его, вернуть назад. Она зажмурилась, пряча слезы. Ее покинули.

Спустя мгновения он вернулся с чашкой в руках. Матрас прогнулся. Тело Элейн сместилось к нему.

— Я добавил несколько капель лауданума в ваш чай и хочу, чтобы вы выпили все до капли. Он погрузит вас в сон, но зато позволит заглушить боль. Будьте хорошей девочкой, не сопротивляйтесь.

Левой рукой он обхватил ее сзади за шею и приподнял голову.

Элейн взглянула в его лицо. Сейчас он совсем не напоминал ей лорда. Его глаза были темными и серьезными, но вовсе не рассерженными, холодными или насмешливыми. В них не было следов того, что он помнит, как она умоляла его не останавливаться. И уж тем более, в них не было насмешки от этого воспоминания. Рука, поддерживающая ее шею, была тепла и нежна в своей силе.

Что было бы, если бы он узнал, что она не та, за кого он ее принимает? Он не любил Морриган. Возможно, Элейн нравится ему больше?

Но кто в здравом уме может думать о том, что она была кем-то еще, а не сошедшей с ума Морриган? Элейн была сама ни в чем не уверена. В ней по-прежнему теплилась надежда, что однажды она проснется и обнаружит себя в своей родной постели.

Хрупкая и прохладная фарфоровая чашка прижалась к ее губам.

Элейн закрыла глаза и выпила чай. Ее голову тут же бережно опустили на подушку. Теплые пальцы лишь на мгновенье задержались на ее затылке. Почти тотчас ее охватила приятная истома.

— Вот так, мое сердце.

Почему он так добр к жене, которая даже не вспомнила его имя?

Она почувствовала легкое теплое касание на своей щеке. Прикосновение пальцев? Или губ?

Элейн была слишком сонной, чтобы спросить или чтобы обеспокоится. Было невероятно приятно ощущать заботу, ей, которая, сколько себя помнила, всегда сама обо всем заботилась.

Покрывало подтянулось к ее лицу. Элейн вытянула шею, затем подбородком попробовала подвернуть под себя мягкий шелк. Немедленно уверенные, теплые пальцы помогли ей. Она улыбнулась, позволяя темному кокону поглотить последнюю боль.

— Да, поспите. Когда вы проснетесь, вы почувствуете себя лучше.

Элейн нахмурилась; внезапно она изо всех сил попыталась вырваться из черноты. Когда она проснется, то почувствует себя лучше… Это значит, что она вернется назад в свою постель, в свой двадцатый век.

Назад к Мэтью.

Она заставила себя разлепить веки и посмотреть вперед, но увидела не Мэтью, а…

— Чарльз…

Она услышала свой голос как будто издалека. Он звучал невнятно.

— Да, любимая.

Теплые, шершавые пальцы разгладили нахмуренное лицо Элейн, приласкали ее волосы, откидывая их со лба. Она закрыла глаза, все плыло. Ощущения становились все легче и легче, пока она целиком не погрузилась в негу.

— Да, закрой глаза и засыпай. Не беспокойся. Я не позволю тебе снова пережить это. Если не поможет тантра, поможет ребенок. И я займусь этим сразу же, как только будет возможно.

Типично по-мужски. Как будто беременность что-нибудь решает. Что изменится после того, как эти девять месяцев истекут? Она снова вернется к менструальному периоду. Тихий смех сопровождал ее погружение в бездну, лишенную боли.

Однажды Дэймон заметил, что женщины под воздействием анестезии говорят странные вещи. Поведение Морриган подтверждает его слова.

Чарльз взглянул на свою спящую жену. Она выглядела обманчиво молодой и беззащитной, румянец, горевший на ее щеках вчера, иссушили боль и настойка опия.

Итак, она была не такой уж невежественной, как он считал. Она знала, что беременность — естественное состояние ее тела и что женские ежемесячные кровотечения прекращаются на это время, восстанавливаясь лишь спустя девять месяцев. Он удивился, откуда она почерпнула эти сведения? Насколько он помнил, эта часть мироздания не описывалась в Книге Бытия.

Морриган назвала свои месячные кровотечения «периодом». Емко. Прямо в точку. Конец цикла.

Чарльз…

Он вспомнил охватившую его вчера волну чистого гнева, когда она, находясь на грани высвобождения, не назвала его по имени. Из этого он мог сделать единственный вывод. На протяжении всего года их брака она обращалась к нему не иначе, как «милорд». В решающий момент Mорриган не выкрикнула его имя только потому, что не знала его.

Осознание того, что жена забыла его имя, тогда как он весь год осыпал ее всевозможными мирскими благами, было равносильно пощечине. Он вспомнил, что Морриган потеряла даже кольцо, символ его земных обязательств, хотя в то же самое время приехала к нему в одном-единственном шерстяном платье и со служанкой, которую впору было бы содержать на псарне.

Но сейчас она носила его кольцо.

И прошептала его имя.

Отметины в форме полумесяца на тыльной стороне его руки опровергали ее беззащитность. Он прикоснулся к постепенно исчезающему синяку на ее щеке. Она прижалась к его руке.

Чарльз почувствовал, что боль от обиды рассеялась, сменившись воспоминанием о том, как она дрожала в его руках, переживая волнительное томление в преддверии оргазма.

— Милорд?

Чарльз повернулся и поднес палец к губам, прося тишины. Он осторожно поднялся с кровати и вывел служанку из комнаты.