— Где мой Glain-nan-Druidhe?

— Я… — Его что? Неужели Элейн упустила что-то в тот день, когда обнаружила, как она тогда решила, памятные подарки Морриган, напоминающие той счастливые моменты прошлого? Или Кейти забрала его, но, боясь потерять работу, умолчала об этом?

Боули материализовался перед Элейн, держа белый шелковый сверток так, словно тот был скипетром. Он мог передвигаться с невероятной скоростью. Или, возможно, это была иллюзия, вызванная самой ночью, лунным светом, покачивающимися верхушками деревьев и трепещущим костром. Как стробоскопический эффект. Бледная рука протянулась между мерцающими бликами.

— Мой Glain-nan-Druidhe. Мое змеиное яйцо. Семя спаривающихся змей, которое мне удалось стащить, пока они извивались и шипели в своем ритуальном танце. Они отчаянно преследовали меня, но я перебралась через ручей, сбив их со следа, и скрылась с их сущностью.

Батюшки. Элейн задалась вопросом, что бы сказала юная Кейти, отдавшая своему маленькому брату змеиную «сущность». Вне себя от облегчения она уставилась на дядю Морриган.

Дядю Морриган. А не на Морриган. Человека, более безумного, чем обычный сумасшедший.

Не на переселившуюся душу. А на человека, совершившего убийство, но который не сможет причинить ей, Элейн, вреда, если ей удастся отвлечь его и выбраться отсюда к чертовой матери.

Ничто не предвещало насилия. Один момент — бледная призрачная рука потянулась к Элейн, в следующую секунду — она ударила ее по лицу.

— Где оно?

Элейн за всю свою жизнь — за все тридцать девять лет — ни разу не подверглась телесным наказаниям. И в то же время за последние пару недель ее уже четыре раза ударили, дважды — лишь за этот день. С нее достаточно физических издевательств, будь то убийца или нет.

— Оно у меня, но прикоснись ко мне еще раз, и я выброшу его так далеко, что тебе потребуется отряд морских пехотинцев, чтобы разыскать его.

Этот дьявольский смех. Элейн содрогнулась. Ей бы очень хотелось, чтобы он не смеялся так. Это нервировало.

Элейн тут же позабыла о смехе. Темная полная фигура начала обходить ее против часовой стрелки. Холодок пробежал от замерших ступней вверх по спине.

Она поворачивалась, следя за его движениями; Хэтти-бревно — прекрасное напоминание о том, к чему приводит неосмотрительность.

— Fith-fath, Ehme, fith-fath.

Элейн подавила нервное хихиканье. Это прозвучало как «фи-фа». Она почти ожидала, что за этим последует  «фи-фай-фо-фам» [26] .

— Если не отдашь мне мой Glain-nan-Druidhe, я наложу на тебя заклятие fith-fath. Как тебе мысль провести остаток своей жизни в шкуре овцы? Хэтти всегда звала меня «бедной» маленькой овечкой. Или, возможно, ты захочешь стать лисой; они очень популярны здесь в старой доброй Англии. Арлкотт ведь охотник.

Представь, как твой любовник однажды заполучит твой хвост в качестве трофея. Или, может быть, ты предпочла бы кого-нибудь еще. Не волнуйся, я придумаю что-нибудь интересненькое.

— Фа-фи

Навожу на тебя,

По пророчеству Мэри…

— Ты — сумасшедший! — Элейн споткнулась о подол своего мокрого платья, выпрямилась и медленно повернулась; деревья и небо следовали за ней. — Думаешь, что сможешь напугать меня?

Нет нужды притворяться, у него это чертовски хорошо получалось.

— От овцы, от барана…

— Я тоже могу декламировать детские стишки. Ты — не что иное, как старый извращенец, мучающий детей!

И старых женщин. И молодых женщин.

— …От козла, от зайца,

От лисы, от…

— Ну так нет! Я — не какой-то бедный ребенок, которого ты можешь напугать и растлить!

— … от волка,

От свиньи, от хряка…

Завернутый в шелк сверток потянулся к голове Элейн. Было ощущение, что тысячи муравьев поползли по ее коже.

Элейн отпрянула за пределы досягаемости.

— Черт тебя побери, я сказала тебе не прикасаться ко мне!

Она выудила импровизированное змеиное яйцо из кармана накидки и подняла его над головой.

Ритуальное песнопение прекратилось. Толстая рука потянулась за пробкой от графина.

Элейн со всей силы швырнула ее.

Вены вздулись на лбу Боули; кожа приобрела нездоровый красновато-коричневый оттенок, что было заметно даже при мерцающем свете. Цепкая рука потянулась к Элейн.

Элейн смотрела на перекошенное от ярости лицо, на короткие, словно обрубки, скрюченные пальцы. Ему следовало броситься за магическим кристаллом, а не за ней. Она инстинктивно повернулась, стремясь убежать.

Элейн почувствовала себя пойманной, ощутила, как тяжелая мокрая накидка сползает с плеч, словно змеиная кожа. Смешок вырвался из ее сжавшегося горла.

А змеи сбрасывают свою кожу до или после того, как изливают свое семя?

— Ах ты, шлюха! — Пухлые руки схватили Элейн сзади за накидку. — Чертова тарталетка ![27]

Тарталетка. Шлюха. Лимон. Не удивительно, что Чарльз впал в истерику за завтраком.

— Ты — сифилитичная портовая подстилка!

Тарталетка. Подстилка. Элейн получала курс сленга девятнадцатого века. Проблема была в том, что за это обучение была слишком дорогая расплата. Ее ноги пришли в движение, достигнув гораздо большего прогресса, чем ее тренажер для лечебной физкультуры в другом времени.

Элейн отступила. Две руки схватили ее за горло.

— Я смогу найти Glain-nan-Druidhe и при дневном свете, ты, глупая толстая шлюха. Хоть ты к тому времени уже давно будешь мертва. Но сначала я выясню, чем моего старого дядюшку так привлекало мое тело. Это только проверка, ты так не считаешь?

Горячее и зловонное дыхание Боули достигло участка пониже ее уха. Это в сочетании с запахом его тела заставило бы Элейн зажать рот, если бы только она не боялась задохнуться.

— Ты думаешь, что я всего лишь умалишенный старый развратник. О да, ты не можешь скрыть от меня свои мысли. Какие доказательства тебе нужны, Элейн Метклифф? Хочешь узнать названия книг, которые ты прячешь в нижнем ящике? «Радости секса», например. Говорит тебе это о чем-нибудь?

В действительности, да. Элейн приобрела комплект книг «Радости секса» и «Еще больше радостей секса» по сниженной цене в магазине «Кроч и Брентано» — меньше, чем за семнадцать долларов. Она купила их как своего рода двойной подарок для себя и Мэтью на годовщину свадьбы. Это был тот последний раз, когда она попыталась поделиться своей сексуальностью с Мэтью.

— Мне продолжать?

Элейн покачала головой. Нет, ей вполне хватило услышанного, чтобы убедиться, что Боули — это Морриган из двадцатого столетия. Это, однако, не делало его… ее — как же теперь обращаться к Морриган? — более здравомыслящей.

— Рассказать тебе о том странном одеянии, в котором я проснулась? Большой, голубой кофте и брюках в тон ей, удерживаемых эластичной повязкой на талии? Или рассказать о том, как отвратительно было проснуться в одежде, оскверненной возбуждением другой женщины?

Оскверненной возбуждением другой женщины?..

Не другой женщины.

Возбуждением Элейн.

— Нет, я вижу, что ты не понимаешь, каково это. Да, ко всему прочему, тебе ведь нравятся земные утехи, не так ли, Элейн Метклифф? — Пальцы крепче сжали горло Элейн. Она почувствовала, как от давления у нее вылезают глаза из орбит. — Не так ли?

В горле застрял искаженный звук. Исполинские пальцы слегка разжались, лишь немного, но достаточно, чтобы Элейн смогла наполнить изголодавшиеся по кислороду легкие.

Она с шумом втянула воздух.

— Рассказать тебе, что было дальше? Я убедила твоего горячо любимого Мэтью, что заболела. Тогда он оставил меня одну.

Да, тупо подумала Элейн, Мэтью именно так бы и сделал.

— Я была всецело покорена твоим домом. Он превзошел все, о чем я когда-либо мечтала. Камеры, где замораживается лед, электрические коробки, в которых заключены человеческие жизни и голоса. Тепло, идущее от пола. Горячая вода, льющаяся из труб в ванну…