— У вас будет не очень-то длинный медовый месяц, — сказала удивленная Майра.

Энн ответила:

— Я не могу позволить вам одним долго оставаться в Лондоне. Бог знает, в какие переделки вы можете попасть.

— Если бы я вышла замуж за Джона… — начала Майра.

Энн поспешно прервала ее:

— Но вышла не ты, и не стоит сотрясать воздух разговорами об этом.

Перед откровенным любопытством Майры было трудно таить свое истинное отношение к предстоящему событию, а между тем Энн не хотелось выходить замуж, не хотелось менять имя и посвящать себя заботам о чужом человеке — и бесполезно было стараться думать о нем как-то иначе.

Девушка опустила голову на руки, опиравшиеся о подоконник, и попыталась представить себе Джона как личность, как мужчину, который завтра станет ее мужем. Что она знала о нем?

Он был высоким и привлекательным, и это несколько утешало; но его привлекательная внешность казалась Энн несколько аскетической, почти суровой. А еще он выглядел незаурядным человеком, и она могла предположить, что со временем будет с гордостью говорить: «Это мой муж». К тому же он не только выглядел незаурядным, он был незаурядным человеком.

Энтониета первая заметила вечером после того, как Энн объявила, что выходит замуж:

— Знаешь, Энн, ведь ты теперь будешь леди Мелтон. Ей-богу, забавно услышать, как тебе говорят: «Миледи».

Жена Джона, леди Мелтон! Что на самом деле это влечет за собой? Энн беспокойно поерзала. Он обещал им так много, а она очень опасалась, что не сможет выполнить свою часть соглашения. Она обязалась внести в его жизнь больше душевного тепла, постараться избавить его от одиночества. Сможет ли она когда-нибудь преуспеть в этом? Она относилась к Джону как к человеку намного старше себя, как будто он принадлежал другому поколению, он был таким серьезным, таким уверенным в себе, и она чувствовала, что ее разговоры должны казаться ему ужасающе бестолковыми и беспомощными, почти детским лепетом.

Что она знает о мире — о его мире, о людях одаренных, талантливых и значительных? О людях, занятых государственными делами, о людях, рожденных и вскормленных в роскоши? Она знает только, как любить своих близких и заводить дружбу с простыми, добрыми деревенскими соседями. Она научилась растягивать небольшие деньги на долгий срок, готовить вкусную еду из немногих продуктов так, чтобы ее хватало пятерым. Но что значат эти ее способности в таком доме, как Галивер?

Энн пыталась вспомнить, что слышала о Галивере, но в памяти возникали отдельные слова вне контекста и без всякого смысла: рококо, барокко, резной портик. Все, что она читала об этом доме, перемешалось с описаниями других домов, поместий и дворцов, ни один из которых она не имела возможности посетить. А теперь? Где она может оказаться? В каких дворцах и в каком обществе?

Энн подняла голову и посмотрела на сад. Вечерние тени, длинные и пятнистые, легли на траву. Алые розы пылали на фоне старого дуба, лилии, девственно белые, с золотыми сердечками в середине, плавно покачивались под порывами ветерка. Солнце зашло, и высоко в небе зажглась первая вечерняя звезда. Было очень тихо, безмятежно, и в этот момент все, что было перед взором девушки, показалось ей отрешенным, замкнутым и уютным.

Маленький мир, но мир, в котором она была королевой. Это ее дом — и она покинет его!

Она посмотрела на скамью под кленом, где Джон просил ее руки и где она так часто сидела вечерами с отцом. Там они вели свои беседы с тех пор, как она еще ребенком с радостью отозвалась на его приглашение, и до кануна того дня, когда его не стало.

Если бы только можно было поговорить с ним сейчас! Если бы он мог сказать ей, верный ли путь она выбрала. Энн мысленно обратилась к отцу:

— О папа, я боюсь. Правильно ли я поступаю? Хорошо ли по отношению к Майре, Энтони и Энтониете? И главное, хорошо ли по отношению к Джону?

Отец понимал Джона и любил его. Энн решила, что теперь он нравится и ей. Невозможно не оценить такого доброго, такого внимательного к тебе человека, готового охотно согласиться со всем, что ты предлагаешь.

Она вспомнила, в какой восторг пришла Майра, когда он сказал, что она и близнецы поедут в Лондон, и обещал договориться с кем-нибудь, кто покажет им достопримечательности и пригласит в театр, пока он сам и Энн будут в Галивере.

— Неужели это правда? О Джон, вы просто ангел. Может ли быть что-то более потрясающее?

Майра едва не пустилась в пляс, а Энтониета быстро спросила:

— Нам можно будет пойти в зоопарк? Энтони очень хочется туда пойти, но он не решается спросить сам.

— Конечно, вы пойдете в зоопарк, — улыбнулся Джон. Он назвал еще множество мест, которые они могут посетить: Тауэр, Вестминстерское аббатство, Монетный двор… Глядя на сияющие лица, Энн еще и еще раз говорила себе, как бы стараясь убедить, что сделала верный шаг.

Она вспоминала, что после разговора с Джоном она ненадолго оставила его в саду и пошла в дом.

— Мне надо подумать, — сказала она. — Майра и близнецы через несколько минут вернутся к чаю. Позвольте мне побыть одной до их прихода. Вы хотите, чтобы я сказала им?

— Я хочу, чтобы вы поступали так, как считаете нужным, — спокойно ответил он.

Энн нерешительно постояла, затем произнесла:

— Я скажу им до чая, до того, как вы присоединитесь к нам.

Она говорила еле слышно, как будто сама мысль о том, что ей придется сделать такое заявление, лишила ее голоса, и, не дав ему возможности ответить, повернулась и ринулась к дому, словно спасаясь бегством.

Джон Мелтон смотрел, как она удалялась, потом вздохнул и открыл портсигар.

Близнецы вошли в дом почти бесшумно, но Энн, занятая приготовлением чая, услышала, что они пришли, и сердце ее сжалось: она слишком хорошо знала, почему они стали такими смирными. Они очень немного говорили с тех пор, как Энн объяснила им, что папа умер, оставив долги, что поэтому им придется уехать и жить у тети Эллы. Они просто смотрели на нее полными боли глазами животного, которое терпит удары и уколы хозяина, зная, что жаловаться некому. Но с этого часа близнецы выглядели очень подавленными. Энн заметила, что они еще больше сблизились, даже ходили иногда, держась за руки, как будто без слов подбадривая друг друга.

И лишь когда она поднялась к ним, чтобы пожелать им доброй ночи, каждый из них приник к ней со страстью, которая выразила их чувства лучше, чем любые слова. В темноте спальни Энтониеты она ощутила влажные щеки девочки, прижавшейся к ней. Но она не смогла ничего произнести, чтобы успокоить ее, боясь потерять самообладание, и лишь поцеловала сестру и выскользнула в дверь, соединявшую спальню Энтониеты с комнатой Энтони. Шторы в его спальне не были задернуты, и он стоял на коленях на окне, глядя в сад. Увидев Энн, он спрыгнул, без слов забрался в постель и протянул ей руки. Она встала на колени рядом с кроватью, тесно прижав брата к себе. Некоторое время он ничего не говорил, только крепко обнимал ее. Наконец мальчик прошептал:

— Энн, ты думаешь, папа сейчас вместе с мамой?

Энн кивнула.

— Да, милый, — смогла она ответить через мгновение.

— И ты думаешь, она знает о том, что мы будем жить у тети Эллы?

Энн не нашла в себе силы для ответа: слезы слепили ее; она нежно высвободилась из объятий Энтони и на ощупь нашла свою комнату, где могла плакать так, чтобы ее никто не слышал.

На другое утро близнецы поздно спустились к завтраку с темными кругами вокруг глаз. Энн знала, хотя никто не говорил ей об этом, что они, в нарушение всех правил, сидели допоздна, обсуждая свое будущее. Вялые, они отправились в школу. Она позволила им уйти, хотя не имело никакого значения, пойдут они в школу или нет. Но видеть их в доме и знать, что они мысленно прощаются со всем, что им так дорого, она не могла…

Энн нарезала сэндвичи к чаю и уложила их на поднос. Затем услышала, как хлопнула входная дверь, и поняла, что вернулась Майра.

— Где Энн?

Энн слышала вопрос и догадалась, что близнецы сидят, как они часто это делали, на нижних ступенях лестницы в холле.