Этим утром она проснулась с навалившимся на нее тяжелым чувством страха. Когда она открыла глаза, страх уже ждал ее, как зверь, готовый к прыжку. И Энн вспомнила: сегодня день ее свадьбы. Она вскочила с постели, раздвинула шторы, распахнула окно и глубоко вдохнула свежий утренний воздух. Ей казалось, что она задыхается. Как будто огромная рука легла ей на плечи и ведет ее… в неволю.

На туалетном столике лежали три розовые кожаные коробочки. Энн смотрела на них и старалась разобраться в своих чувствах. Сапфиры были очень красивы, и девушку, все драгоценности которой состояли из простой золотой броши и браслета, принадлежавших ее матери, их великолепие просто ошеломляло.

Жена Джона, конечно, должна носить драгоценности, этого требует его репутация, и она должна ее поддерживать. И все-таки ей очень хотелось, чтобы он еще немного подождал с этим.

Все время, с первого дня знакомства, он хотел ей дарить какие-то вещи, и всегда, вплоть до вчерашнего вечера, Энн отказывалась от его подарков. Но справедливо ли это по отношению к Джону? Ведь если бы он не дал ей обручального кольца, его, несомненно, можно было бы осудить. Но ее пугал выбор драгоценностей. Они казались ей цепями, цепями, которые она вынуждена принять, поскольку связана с ним договором.

Было еще очень рано, и, одевшись, Энн пошла на кухню, чтобы приготовить завтрак, как делала это тысячи раз прежде. Все было готово, когда, зевая, появилась Майра. Свежая, чистая, юная, с волосами, свободно заброшенными на спину, она была похожа на весну.

— Не могу понять, почему вы с Джоном решили жениться так рано, — ворчала она. — Лучше бы это произошло после ленча. У нас было бы время для наведения красоты.

— У нас масса времени, чтобы сделать все необходимое, — улыбнулась Энн. — Нам ведь не придется выбирать из бесчисленного количества платьев.

— Я себе куплю несколько новых вещей в тот же миг, как окажусь в Лондоне. Джон сказал, что разрешает. Он уже дал мне деньги.

Майра говорила небрежно, но Энн интуитивно поняла, что эта информация утаивалась от нее до последнего момента, чтобы попусту не волновать ее. Энн внезапно ощутила приступ гнева. Почему Джон не посоветовался с ней по поводу платьев Майры? Это ее дело — решать, сколько потратить и на что. Потом Энн вспомнила, что Майра пробудет в Лондоне без нее дня три или четыре: ведь она сама поедет с Джоном в Галивер. Она ничего не ответила, и ее молчание, казалось, озадачило Майру — было видно, что она приготовилась к возражениям.

— Я буду тратить деньги экономно, не волнуйся, — сказала она. — Но, Энн, разве он не чудо? Я считаю, ты самый счастливый человек в мире.

— Он очень добр. — Энн уловила в своих интонациях оттенок чопорности и быстро добавила: — Надеюсь, ты его поблагодарила?

— А как же! — ответила Майра. — Я его крепко обняла и сказала: «Если уж вы не стали моим мужем, то лучшее, что может быть после этого, — стать братом». Кажется, он был доволен.

Энн вспомнила, как сама она приняла вчерашний подарок, и устыдилась. Да, Майра поблагодарила его очень мило, но подобные слова так и не сошли с ее собственных уст, и она опять почувствовала себя скованной и неуклюжей.

После завтрака Энн поднялась к себе, чтобы переодеться. Она натянула голубое платье и, глянув в зеркало, удивилась, как она ухитрилась выглядеть такой скучной и безжизненной.

— Ты, должно быть, собралась к зубному врачу, — сердито сказала Энн своему отражению.

Лицо, которое смотрело на нее из зеркала, было напряженным и мрачным.

— Почему он выбрал меня, не могу понять! — вслух сказала она, потом быстро закрепила кулон на шее и вдела в мочки ушей серьги. На кровати лежала голубая тюлевая шляпа и лента, их вчера приготовила для нее Майра. Энн надела ее и завершила туалет. Она взяла свой букет — белый с малиновым, экзотический и очень красивый. Орхидеи казались девушке символом той жизни, в которую она вступала и с которой не имела ничего общего. Но она и не ожидала, что подарки Джона изменят ее.

Майра, войдя в комнату, восхищенно воскликнула:

— Энн, милая, какая ты красивая!

И только тогда Энн забыла об убогости своего платья. Орхидеи и украшения придали ее облику утонченность, хотя в себе она этого не ощущала, и смягчили выражение ее лица. Теперь из зеркала на Энн смотрела другая девушка — с влажно блестящими глазами, яркая и трепетная. Невеста перед встречей с женихом.

— Все это сон! — прошептала она себе еле слышно.

Они шли в маленькую церковь через поле, и ноги несли Энн помимо ее воли. Джон предлагал прислать за ними машину, но из их сада до церкви была проложена тропинка, и Энн, которой не хотелось показываться на людных улицах, решила пройти пешком вместе с детьми по этой привычной дорожке.

О свадьбе не говорили никому, это хранилось в строгой тайне, и Джон пообещал уговорить викария и внушить ему необходимость соблюдать тайну. Но, дойдя до церкви, они все же поняли, что новость о предстоящей свадьбе мистическим образом распространилась сама по себе, и некоторые из самых любопытных деревенских соседей уже были здесь.

Все равно не могло быть ничего более умиротворяющего, чем эта маленькая церковь из серого камня и викарий, которого Энн знала всю свою жизнь и который совсем недавно похоронил ее отца, проведя службу с неподдельной теплотой в голосе, как человек, провожающий в последний путь дорогое дитя. И тем не менее все окружающее казалось Энн нереальным, частью странного сна, в котором девушка пребывала с той поры, когда пообещала Джону выйти за него замуж.

Он ждал ее у церкви, и, увидев его, Энн внезапно ощутила панику. «Я не могу сделать этого, не могу» — эти слова сами по себе возникли в ее сердце и повторялись вновь и вновь, пока она не почувствовала, что должна произнести их вслух, должна повернуться и бежать… Бежать от новых обязательств, от всего незнакомого и странного, и ужасного, — бежать от Джона.

Но в этот момент, казалось, другая личность владела ею: новая Энн, та Энн, которую Майра называла красивой, та Энн, которая держала в руках большую охапку экзотических орхидей и носила дорогие украшения. Эта Энн подошла к Джону, и не успела девушка осознать того, что происходит, как он взял ее за руку и тепло пожал.

— С тобой все в порядке?

Он спросил это таким тоном, как будто разговаривал с больным человеком. Она хотела объявить ему твердо, хотя и судорожно, что не может пройти через все это, не может даже ради детей. Кто этот мужчина? Что значит он для нее или она для него? «Отпустите меня! Отпустите!» — хотела сказать Энн — и не могла. Другая Энн ответила Джону, ее напряженные губы двигались с трудом, но говорила она четко:

— Со мной все в порядке, спасибо.

Он испытующе заглянул ей в глаза, затем продел ее руку в свою и повел ее по проходу в церкви.

Викарий уже ждал их. Во время службы Энн действовала автоматически. Она вручила свои цветы Майре, протянула руку, и Джон надел ей кольцо на средний палец. Она сознавала только, что чувствует озноб, что собственный голос, отвечающий на вопросы, кажется ей голосом чужого человека. И вот они уже расписываются в регистрационном журнале, и она выводит свое девичье имя в последний раз.

— Благослови вас Бог, Энн, и да будет ваша жизнь полной счастья. — Это говорил викарий. Он пожал обе ее руки и по-отечески похлопал по плечу. — Нам жаль расставаться с вами, милое дитя. Она была незаменимой помощницей в деревне, сэр Джон. Мы будем скучать без нее.

Энн не слышала, что ответил Джон. Она повернулась к своим родным, которые ждали ее. Первой она поцеловала Майру.

— Это была прелестная свадьба, дорогая, — сказала та.

Потом Энтони и Энтониету.

— Мы почти не слышали тебя, — объявила девочка. — Ты просто шептала свои слова. Зато Джон блистал. Правда, Джон?

Близнецы смотрели на него с гордостью. Энн поняла, что они уже видят в своем новом родственнике героя, достойного обожания. Нельзя сказать, чтобы это ей понравилось. Она ощутила в сердце легкий укол ревности: раньше у нее не было соперников.