Но даже при некотором безвкусии в убранстве комнаты нашла отражение и личность владелицы. На письменном столе лежали бесчисленные фотографии, на стенах висели две-три любительские, но очаровательные акварели, и везде стояли цветы — букеты, составленные без большого внимания к их декоративным качествам. Тот, кто их выбрал, просто любит, чтобы его окружали яркие краски и аромат цветов.

Однако запах цветов в комнате перебивался другим запахом, медленно и коварно проникшим сюда, так что невозможно было забыть, что это… анестетик, обезболивающее.

Энн взглянула на часы. Уже двенадцать, а она приехала в одиннадцать тридцать, как ей и было сказано. И до сих пор ей не позволили увидеться со свекровью.

«Как бы я не хотела оказаться здесь!» — думала она. Но, еще раз оглядев комнату старшей сестры, она поверила, что люди, попадавшие в эти стены, могли рассчитывать не только на внимание, но и на любовь тех, кто ухаживал за ними.

Она уже познакомилась с хозяйкой этой комнаты, и ей понравилось ее приветливое, улыбчивое ирландское лицо, понравилась и манера говорить о каждом из пациентов так, словно он или она были милыми и дорогими ей детьми.

— Леди Мелтон — удивительная женщина, — сказала она Энн. — У меня редко бывали такие мужественные пациенты.

— Значит, она знает всю правду? — спросила Энн.

Сестра кивнула:

— Она потребовала, чтобы сказали сразу. С некоторыми людьми лучше быть откровенным. Ваша свекровь — одна из таких.

Энн снова подумала о том, как она боится предстоящего разговора, и пыталась сообразить, что сказать, чтобы выразить свое сочувствие. Она привыкла общаться с больными, а среди них нередко были и умирающие, но то были пациенты ее отца, простые деревенские люди. Леди Мелтон — совсем другое дело!

Трудно поверить, что эта всюду успевающая деловая женщина поставлена перед фактом: оставшаяся ей жизнь исчисляется месяцами. Все это было настолько ошеломляющим и произошло так быстро! Энн с трудом верила, что здесь нет ошибки. Но еще ужаснее было вспоминать, что все время, которое Энн провела в Галивере, леди Мелтон испытывала боль, страдала, а все окружающие считали, что она просто резка и непримирима. Ее раздражительность стала понятной сейчас, когда известно, что это не более чем реакция на скрываемую муку.

Энн выдохнула и беспокойно зашагала по комнате. Неужели за ней никогда не придут? Она хотела, чтобы все это поскорее кончилось.

— Мать хочет повидать тебя, — сказал ей вчера Джон. — Одну.

— Одну? — эхом отозвалась Энн.

— Да, она особенно подчеркнула, что хочет видеть тебя одну, — подтвердил Джон.

Энн мучительно хотелось спросить: зачем? Была ли какая-то особенная причина для такой просьбы? Но почему-то почувствовала, что надо уступить и согласиться. Джон был настолько замкнут, что нельзя было определить, сильно расстроила его болезнь матери или нет.

Когда он сообщал Энн о приговоре врачей, он говорил сурово и серьезно, что было вообще характерно для него, и она не смогла понять, насколько затронуты его эмоции, обеспокоен ли он перспективой близкой смерти матери. А для Энн это известие прозвучало как взрыв бомбы.

Она едва ли заметила отбытие свекрови или задумалась больше чем мимоходом над фактом, что леди Мелтон отправляется в больницу. В это время голова Энн была занята совершенно другими проблемами.

Энтониета схватила солнечный удар: ничего особенно серьезного, но достаточно, чтобы поднялась температура и девочка почувствовала себя больной и жалкой. Энн уложила ее в постель, но, поднявшись вечером к ней, обнаружила, что дитя не спит, как полагалось бы, а в одной ночной рубашке скачет по спальне. Разумеется, Энтониета простудилась, температура поднялась настолько, что это встревожило Энн, и доктор определил заболевание как «летнюю инфлуэнцу». На этот раз Энн решила не спускать с сестры глаз, она устроилась в ее спальне и ухаживала за ней сама и днем, и ночью. Джон выразил протест и предложил пригласить сиделку, но Энн отказалась:

— Я всегда ухаживала за близнецами, когда они болели. Кроме того, им не понравилось бы, что кто-то чужой суетится вокруг них. Если ты возьмешь на себя присмотр за Энтони, чтобы он не натворил бед, я буду тебе больше чем благодарна. Не беспокойся, я поставлю Энтониету на ноги очень скоро.

— Я беспокоюсь больше о тебе, чем об Энтониете, — заметил Джон.

Энн улыбнулась ему:

— Это очень мило с твоей стороны, но лучше я сделаю по-своему. Ведь близнецы на моей ответственности.

— Хорошо. Поступай как хочешь, — ответил Джон.

И Энн поселилась наверху, не оставляя сестру даже для того, чтобы глотнуть свежего воздуха, пока лихорадка не отступила и девочка не вернулась к своему обычному состоянию.

— Мы должны полностью изолироваться от остальных, — сказала Энн. Она помнила, как настаивал ее отец на изоляции больных детей, чтобы не заразить других, даже если это было легкое недомогание.

Спустившись после недели полной изоляции в первый раз к завтраку, она с удивлением обнаружила, что ни Синклер, ни Чарлз не поехали к родственникам, как она предполагала, а все еще пребывают в Галивере.

— Я не ожидала увидеть вас здесь, — сказала она Чарлзу.

— Джон очень твердо заявил, что вы не желаете нас видеть, — сказал Чарлз, — иначе бубонная чума не остановила бы меня.

— Но почему вы не уехали?

Чарлз посерьезнел:

— Думаю, Джон сам расскажет вам, в чем дело. Он в библиотеке.

Энн была заинтригована. Но долг прежде всего, и она пошла искать не Джона, а Энтониету. Девочка, одетая в теплое пальто, была готова совершить первый выход на солнышко. Майра и Энтони были с ней и очень оживленно болтали.

— Привет, дорогая! Какая радость видеть тебя! — воскликнула Майра.

— Я тоже рада, — ответила Энн. — Энтониета и я чувствовали себя выброшенными на необитаемый остров. Что вы делали? Что тут происходило?

— Я чудесно провела время, — быстро сказала Майра. — У меня столько всего накопилось, чтобы сказать тебе! Мы с Чарлзом вчера ездили к морю и купались. Это было восхитительно. И он обещал, что мы съездим еще раз и возьмем с собой Энтониету, как только она поправится. Хотелось бы тебе, зайка, а?

— Это было бы здорово! — закричала Энтониета.

— Мне казалось, Чарлз собирался уезжать? — спросила Энн.

— Никто не уехал, — сказала Майра. — Разве ты не слышала?

— Не слышала о чем?

— О леди Мелтон.

— Ничего не слышала, — ответила Энн.

— Она больна, страшно больна.

— Что же с ней такое?

— Странно, что ты не знаешь, — воскликнула Майра. — Я думала, Джон тебе написал, если уже ты наотрез отказалась встречаться со всеми нами.

— Нет, не написал, — коротко сказала Энн. — Поэтому давай рассказывай.

— Ну ты же знаешь, она легла в больницу на обследование. Оказалось, что обследование включало какую-то небольшую операцию, хотя она об этом не упоминала. Врач позвонил Джону, и в первый раз он или кто-либо еще понял, насколько все серьезно. Врач сказал, что состояние леди Мелтон очень плохое и чтобы Джон приезжал немедленно. Он сразу же поехал, а когда вернулся, сказал, что у его матери… рак.

— Рак! — воскликнула Энн. — Какой ужас!

— Жутко, да? — согласилась Майра. — И ей осталось жить всего несколько месяцев. Они не смогли ничего сделать. Процесс зашел так далеко, что операция не принесет пользы.

— Но, Майра, какой кошмар! — воскликнула Энн. — Я должна немедленно найти Джона. Почему мне никто не сказал?

— А что ты могла бы сделать? — спросила Майра. В ее вопросе звучал практический здравый смысл. — И что ты можешь сделать теперь?

— Не знаю, — ответила Энн, — но чувствую, что мне надо было сказать.

Она поняла, что и Майра, и близнецы воспринимают трагедию матери Джона философски, с практической точки зрения, что, конечно, является неизбежным результатом их воспитания. Они привыкли слышать о больных и умирающих, и это для них почти ничего не значило, за исключением тех случаев, которые касались очень близких людей. Но реакция Энн объяснялась тем, что она знала — она никогда не любила свою свекровь. Было что-то зловещее в том, что кто-то, кого ты не любишь — почти ненавидишь, — умирает быстро и неожиданно. Каким-то странным образом Энн чувствовала себя почти ответственной за это. Она знала, что это всего лишь фантазия переутомленных нервов, но отправилась искать Джона с побелевшим лицом.