То же, что мы будем издавать сами на пользу умственного направления в намеченную нами сторону, будет дёшево и будет читаться нарасхват.

Налог угомонит пустое литературное влечение, наказуемость поставит литераторов в зависимость от нас.

Если и найдутся желающие писать против нас, то не найдётся охотников печатать их произведения.

Прежде чем принять для печати какое-либо произведение, издатель или типографщик должен будет прийти к властям просить разрешение на это.

Таким образом, нам заранее будут известны готовящиеся против нас козни, и мы их разобьём, забежав вперёд с объяснениями на трактуемую тему.

Литература и журналистика — две важнейшие воспитательные силы, вот почему наше правительство сделается собственником большинства журналов.

Этим будет нейтрализовано вредное влияние частной прессы и приобретётся громадное влияние на умы… Если мы разрешим десять журналов, то сами учредим тридцать и так далее в том же роде.

Но, этого отнюдь не должны подозревать в публике, почему и все издаваемые нами журналы будут самых противоположных, по внешности, направлений и мнений, что возбудит к нам доверие и привлечёт к ним наших, ничего не подозревающих противников, которые, таким образом, попадутся в нашу западню и будут обезврежены.

На первом плане поставятся органы официального характера. Они будут всегда стоять на страже наших интересов, и потому их влияние будет сравнительно ничтожно.

На втором — станут официозы, роль которых будет заключаться в привлечении равнодушных и тёпленьких.

На третьем — мы поставим, как бы, нашу оппозицию, которая, хотя бы в одном из своих органов, будет представлять собой, как бы, наш антипод.

Наши действительные противники в душе примут эту кажущуюся оппозицию за своих и откроют нам свои карты (Едва ли это не практикуется теперь даже и в России.).

Все наши газеты будут всевозможных направлений — аристократического, республиканского, революционного, даже анархического — пока, конечно, будет жить конституция…

Они, как индийский божок Вишну, будут иметь сто рук, из которых каждая будет щупать пульс у любого из общественных мнений.

Когда пульс ускорится, тогда эти руки поведут мнение по направлению к нашей цели, ибо разволновавшийся субъект теряет рассудительность и легко поддаётся внушению.

Те дураки, которые будут думать, что повторяют мнение газеты своего лагеря, будут повторять наше мнение или то, которое нам желательно.

Воображая, что они следуют за органом своей партии, они пойдут за тем флагом, который мы вывесим для них.

Чтобы направлять, в этом смысле, наши газетные мнения, мы должны особенно тщательно организовать это дело.

Под названием центрального отделения печати мы учредим литературные собрания, в которых наши агенты будут незаметно давать пароль и сигналы.

Обсуждая и противореча нашим начинаниям всегда поверхностно, не затрагивая существа их, наши органы будут вести пустую перестрелку с официальными газетами для того только, чтобы дать нам повод высказаться более подробно, чем мы могли бы это сделать в первоначальных официальных заявлениях.

Конечно, когда это для нас будет выгодно.

Нападки эти на нас сыграют ещё и ту роль, что подданные будут уверены в полной свободе свободоговорения, а нашим агентам это даст повод утверждать, что выступающие против нас органы пустословят, так как, не могут найти настоящих поводов к существенному опровержению наших распоряжений.

Такие незаметные для общественного внимания, но верные мероприятия всего успешнее поведут общественное внимание и доверие в сторону нашего правительства.

Благодаря им, мы будем возбуждать и успокаивать умы в политических вопросах, убеждать или сбивать с толку, печатая то правду, то ложь, данные или их опровержения, смотря по тому, хорошо или дурно они приняты, всегда осторожно ощупывая почву, прежде чем на неё ступить…

Мы будем побеждать наших противников наверняка, так как у них не будет в распоряжении органов печати, в которых они могли бы высказаться до конца, вследствие вышесказанных мероприятий против прессы.

Нам не нужно будет даже опровергать их до основания…

Пробные камни, брошенные нами в третьем разряде нашей прессы, в случае надобности, мы будем энергично опровергать в официозах…

Уже и ныне в формах, хотя бы, французской журналистики существует масонская солидарность в пароле: все органы печати связаны между собою профессиональной тайной; подобно древним авгурам, ни один член её не выдаст тайны своих сведений, если не постановлено их оповестить.

Ни один журналист не решится предать этой тайны, ибо ни один из них не допускается в литературу без того, чтобы всё прошлое его не имело бы какой-нибудь постыдной раны…

Эти раны были бы тотчас же раскрыты. Пока эти раны составляют тайну немногих, ореол журналиста привлекает мнение большинства страны — за ним шествуют с восторгом.

Наши расчёты особенно простираются на провинцию. В ней нам необходимо возбудить те упования и стремления, с которыми мы всегда могли бы обрушиться на столицу, выдавая их столицам за самостоятельные упования и стремления провинций.

Ясно, что источник их будет всё тот же — наш. Нам нужно, чтобы иногда, пока мы ещё не в полной власти, столицы оказывались окутанными провинциальным мнением народа, т.е., большинства, подстроенного нашими агентами.

Нам нужно, чтобы столицам, в психологический момент, не пришлось бы обсуждать совершившегося факта уже по одному тому, что он принят мнением провинциального большинства.

Когда мы будем в периоде нового режима, переходного к нашему воцарению, нам нельзя будет допускать разоблачения прессой общественной бесчестности; надо, чтобы думали, что новый режим так всех удовлетворил, что даже преступность иссякла…

Случаи проявления преступности должны оставаться в ведении их жертв и случайных свидетелей — не более.

Нужда в насущном хлебе. Вопросы политики. Вопросы промышленности. Увеселения. Народные дома. «Истина одна». Великие проблемы.

Нужда в насущном хлебе, заставляет гоев молчать и быть нашими покорными слугами.

Взятые в нашу прессу из их числа агенты будут обсуждать, по нашему приказу, то, что нам неудобно издавать непосредственно в официальных документах, а мы, тем временем, под шумок поднявшегося обсуждения, возьмём да и проведём желательные нам меры и поднесём их публике, как совершившийся факт.

Никто не посмеет требовать отмены раз решённого, тем более, что оно будет представлено, как улучшение…

А тут пресса отвлечёт мысли на новые вопросы (мы ведь, приучили людей искать всё нового).

На обсуждение этих новых вопросов набросятся те из безмозглых вершителей судеб, которые, до сих пор, не могут понять, что они ничего не смыслят в том, что берутся обсуждать.

Вопросы политики — никому недоступны, кроме руководящих ею уже много веков создателей её.

Из всего этого, вы увидите, что, добиваясь мнения толпы, мы только облегчаем ход нашего механизма, и вы можете заметить, что не действиям, а словам, выпущенным нами по тому или другому вопросу, мы, как бы, ищем одобрения.

Мы постоянно провозглашаем, что руководимся, во всех наших мероприятиях, надеждой, соединённой с уверенностью послужить общему благу.

Чтобы отвлечь слишком беспокойных людей от обсуждения вопросов политики, мы теперь проводим новые, якобы, вопросы её — вопросы промышленности.

На этом поприще пусть себе беснуются!

Массы соглашаются бездействовать, отдыхать от, якобы, политической деятельности (к которой мы же их приучили, чтобы бороться, при их посредстве, с гоевскими правительствами), лишь под условием новых занятий, в которых мы им указываем, как бы, то же политическое направление.

Чтобы они сами до чего-нибудь не додумались, мы их ещё отвлекаем увеселениями, играми, забавами, страстями, народными домами…