Удар ластами, и я прячусь за ящики. Временный приют! Ненадежное пристанище! Но тут меня посещает спасительная идея. Быстрым движением расстегиваю ремни, крепящие баллоны с воздухом, и вешаю агрегат за крюк старого ржавого якоря, торчащего из-под слоя песка. Затем, прекратив всякое дыхание и стараясь создавать поменьше завихрений в воде, плыву параллельно дуге причала.
Оба охотника на человека — в данном случае на меня, загипнотизированные мощным столбом пузырей из баллона, опускаются на дно к ящикам и направляют свои арбалеты на старый якорь. Ситуация в корне меняется, поскольку теперь я нахожусь за их спинами. Но не делайте поспешных выводов, и уж во всяком случае не вздумайте мне завидовать, словно господину, лежащему на пляже в окружении двух роскошных фотомоделей с бронзовой кожей и рельефной поверхностью. О, мое положение хуже некуда! Ведь у меня же нет больше кислорода, так хорошо всегда питавшего мой здоровый организм! А поскольку он (организм) взял дурацкую привычку работать только на этом виде топлива, я ощущаю, что если не глотну воздуха, причем Cito, как говорит мой знакомый реаниматор, то мои легкие станут безработными и останутся таковыми, боюсь, уже навсегда. Понимаете, я никогда в своей жизни не был ловцом жемчуга. Говорят, им удается задерживать дыхание под водой на целые три минуты. Браво! Мой рекорд, однако же, значительно скромнее: еле дотягиваю до семидесяти секунд, не больше, а этого, согласитесь, недостаточно, чтобы сыграть партию в шахматы или перечитать один из шедевров Франсуа Мориака, напечатанных, как Библия, на толстой бумаге и в кожаном переплете.
И уже прошло секунд пятнадцать, как я отделился от баллонов с воздухом. Не будем расходовать понапрасну оставшийся в моих легких кислород — надо действовать! Я вырываю застрявший в ласте гарпун и, ухватив его за древко, устремляюсь на агрессоров. Один стреляет из ружья прямо по столбу воздушных пузырьков, надеясь продырявить мне спину. Значит, я остаюсь в обществе двух бандитов, но только один из них вооружен. «Три товарища», как сказал бы Эрих Мария Ремарк, тихоокеанская версия! Я делаю мощное движение ластами и оказываюсь прямо за спиной господина, целящегося из ружья в воздух (в буквальном смысле). Продолжаю стремительное скольжение, пока моя голова не наталкивается на его. Одновременно гарпун протыкает туловище ныряльщика насквозь. Струйка крови постепенно трансформируется в пурпурное облако.
Парень похож теперь на черный мешок с грязным бельем — он весь обмяк. Другой поворачивается в мою сторону и напряженным взглядом оценивает ситуацию через свой овальный иллюминатор. Я четко вижу два черных, свирепых глаза. Он бросается ко мне, хватает, прижимает к себе. Он прекрасно понял, что я сбросил баллоны с воздухом, а поскольку он-то ничего не сбросил, то этой сволочи остается лишь постараться продержать меня под водой короткое время, максимально сдавливая. Я отчаянно сопротивляюсь, пробую отбиться, но мои движения под водой отличаются такой грациозной плавностью, а хватка малого настолько сильна, что вряд ли мне удастся освободиться из его тисков.
В голове такая тяжесть, будто это не голова, а сейф, а внутри стучит как молотом. Перед глазами сначала красные круги, потом черные, потом… Впечатление, будто я сейчас взорвусь, меня разорвет на клочки из-за избытка углекислого газа. Но зато я вырвусь из его лап, правда, по частям…
«Двадцать тысяч лье под водой» будет моей последней, прощальной презентацией. Я слабею и уже готовлюсь проститься со всеми вами, друзья. Я вас иногда обижал, но тем не менее всегда очень любил. То, что я в вас ценил, — не ваш ум, конечно, но ваше сознание двуногих млекопитающих, живущих на суше, дышащих воздухом через легкие и покорных судьбе. Словом, друзья, я не говорю вам «до свиданья», а шлю свое искреннее «прощай!». В конечном итоге после небольших трансформаций меня скормят красивым экзотическим рыбкам, припеваючи проживающим в аквариумах океанических центров, — так закончится жизнь Сан-Антонио Великолепного. Обо мне вспомнят, что я интеллигентно выражал свои мысли, опрокинул на спину много красивых женщин, совершил немало геройских поступков — и все это, чтобы в конце концов оказаться сначала в желудке, а затем в прямой кишке какой-нибудь дафнии. Словом, в самом конце пути ваш покорный слуга из элитного млекопитающего станет кормом для жаброногих ракообразных. Но зато планктона будет больше! Ах, дорогой несчастный комиссар, такой сильный, когда был в силе, и такой слабый, когда слабеет! Меня утешает одна-единственная мысль: от моего каркаса ни черта не останется. Потеряв упаковку, душа свободно отлетит в неизвестном направлении! Это в некотором роде успокаивает. По крайней мере, не надо будет давать объявление: «По поводу банкета могильных червей обращаться в администрацию кладбища Пер-Лашез!»
В глазах дымка, все пляшет и кружится… Я теряю сознание. Вода заливается мне в рот. Черт, до чего же соленая! Делаю последнее усилие, чтобы вырваться из адских объятий, и вдруг ощущаю что-то круглое и гладкое под слабеющими пальцами. Тяну вниз. Наверное, это дыхательная трубка его акваланга. Тащу еще сильнее. Очевидно, я не ошибся, поскольку он меня отпускает. Ему тоже, как и мне, становится понятно, каково жить без кислорода, и он стремится подняться на поверхность. Я хватаюсь за него, он мой последний шанс. Он должен поднять меня наверх, поскольку ему тоже нужно дышать. Мы боремся друг с другом, как и десять секунд назад, но наши цели теперь диаметрально противоположны — мы как бы поменялись ролями. Сначала он меня удерживал, теперь же старается изо всех сил освободиться. А я, только что старавшийся освободиться, теперь держусь за него как помешанный.
Изо всех сил, мертвой хваткой! Но силы истекают, я больше не могу, я покоряюсь! В этом настоящая сила человека: согласие с неизбежным. В течение всей своей жизни он трясется от мысли, что когда-нибудь умрет, но день приходит, и он говорит: о'кей! Человек вынужден так сказать.
Его, привилегия в том, что у него нет выбора.
Нет выбора, значит, не надо брать на себя инициативу. Высшая форма свободы — отказ от свободы. Всю жизнь он испытывает на себе это искушение, наш господин человек!
