Впервые за все время рассказ Зажигающей Пламя прервался, и она отвела взгляд от своей правнучки. Старая женщина глубоко вздохнула, потом тихо продолжила:

— Я была не права, подогнав сон под свои желания. Я знала, что твоя единоутробная сестра до сих пор жива и что у Белых Богов должна была быть какая-то причина на то, чтобы оставить жизнь вам обеим. Поэтому на Летней Встрече я нарушила молчание многих поколений и заговорила с Хан'мерлой, Старой Матерью Прайда Боевых Кошек, и назвала ее преемницей Зажигающей Пламя...

— Ты не хочешь, чтобы я была преемницей Зажигающей Пламя? — Изолт была ошеломлена.

Ее прабабка никак не отреагировала на то, что ее перебили, хотя ее лицо и застыло в маске неодобрения.

— Зажигающая Пламя была великим даром Белых Богов людям Хребта Мира в награду за их долгое изгнание. Она была дана для того, чтобы нести тепло в одинокой ночи, защищать людей прайда от врагов. Зажигающая Пламя — это дар Белых Богов всем людям, и она должна служить им безраздельно.

Гнев Изолт внезапно куда-то испарился, и ее накрыло волной радости, когда она поняла, что сказала ее бабка. Она была свободна следовать за Лахланом и родить ему сына, как предсказывала Мегэн. В тот миг ничто больше не имело значения, хотя она и знала, что в ней течет кровь Зажигающих Пламя и когда-нибудь Белые Боги призовут ее к ответу.

Ее прабабка вышла из позы рассказчика, перевернув ладони и погладив белый мех своей шубы.

— Ты встретишь свою сестру в первый день зимы, когда пелена между двумя мирами тоньше всего. Вы были разделены, теперь же настало время воссоединиться и быть сильными. Вы — как лепестки розы, соединенные в сердцевине. Лишь вместе вы будете одним целым. Я видела это в моих снах.

Ее суровые голубые глаза потеплели, а выражение угловатого лица смягчились. Изолт казалось, что она бежит, и кружащаяся в снежном вихре темнота наползает на нее, и она падает в эту бездонную темноту, — падает, падает и никак не может упасть. Она проснулась, не понимая, где находится, и увидела рассвет, медленно сочащийся сквозь листья темных деревьев, и Мегэн с Гита на плече, внимательно смотревшую на нее.

— Все в порядке? — спросила колдунья. Изолт кивнула и встала на ноги.

— Лахлан не возвращался? Мне нужно поговорить с ним.

Изолт бодрым шагом взбежала по крутому склону и обнаружила Лахлана, примостившегося у одного из огромных менгиров. Его лицо было суровым и исступленным, каким она никогда еще его не видела, глаза покраснели, у губ залегла жесткая складка. Она встала рядом с ним на колени, взяв его руки в свои. Он смотрел прямо перед собой и ничего не сказал.

— Моя прабабка сказала, что я могу сама выбрать свой путь, и я призналась ей, что хочу быть с тобой. Я могу стать твоей женой, если ты все еще хочешь этого.

Он серьезно посмотрел на нее.

— Ты действительно этого хочешь?

— Да, я действительно этого хочу. Я хочу, чтобы наши дороги никогда больше не расходились. А ты?

Он кивнул и взял ее пальцы в свои ладони. Они дрожали.

— Ты уверена? — спросил он. — Я не хочу, чтобы ты потом жалела об этом.

— Жалела о том, что я с тобой? Я никогда не пожалею об этом.

Он уткнулся лбом в ее лоб.

— Подумай хорошенько, — сказал он. — Я же должен знать, Изолт, я должен...

Она не дала ему договорить, крепко поцеловав в губы и сказав:

— Я люблю тебя, Лахлан, клянусь тебе в этом. Я хочу быть с тобой всегда.

Он обнял ее так сильно, что она была не в состоянии ни дышать, ни двигаться, его крылья укутали ее, снова погрузив в темноту.

— Ты должна пообещать, что никогда меня не покинешь, — сказал он так тихо, что она едва его услышала. — Что никогда не покинешь и никогда не предашь.

— Обещаю, — сказала она и почувствовала, что снова отдала себя в гис.

Солнечный дворик Риордана Кривоногого стал для Изабо тихой гаванью в трудные недели раннего лета. Он и служанка Сьюки были единственными, кто проявлял к ней симпатию, все же остальные слуги выходили из терпения из-за ее постоянных ошибок. Некоторое удовлетворение ей принесло то, что она сумела расположить к себе собак, которых близость к жарящемуся мясу мучила точно так же, как и ее, хотя и по совершенно другим причинам. Она ни разу не воспользовалась своим хлыстом, а завоевала их расположение при помощи кусков говядины, которые тайком вылавливала из своей миски. Она понимала, что остальные слуги сочтут ее нежелание есть мясо, мягко говоря, странным. В худшем случае, это могло послужить доказательствам ее причастности к стану сочувствующих ведьмам, ибо многие из уцелевших членов Шабаша — в их числе и ее опекунша Мегэн — и подумать не могли о том, чтобы взять в рот плоть животных. В Риссмадилле все слуги до единого были ревностными гонителями ведьм, и мальчики-посудомои не раз доводили Изолт до дурноты своими рассказами о сожжении ведьм в Дан-Горме.

Она изо всех сил старалась казаться обычной деревенской девушкой, которая, будучи спрошена о своей жизни, может говорить лишь об овцах и урожаях. Ее нежелание бить хлыстом собак, крутящих вертел, сначала вызывало язвительные насмешки, но как только кухонная челядь увидела, как они стараются угодить ей, насмешки прекратились сами собой.

Несмотря на всю свою любовь к лошадям, Изабо обходила конюшни стороной. Нахальные конюхи раздражали ее, а шум и суматоха казались невыносимыми. Кроме того, эти лошади только напоминали ей о ее друге, верном жеребце Лазаре, который доставил ее из Эслинна в Риссмадилл, чуть было не поплатившись жизнью за это путешествие. Она оставила его пастись на свободе в лесах Равеншо, но понимала, что ему опасно находиться в такой близости от людей. Город кишел недовольными моряками; скучающие лорды почти каждое утро выезжали на охоту; а времена теперь, когда Фэйрги перекрыли все торговые пути, настали тяжелые.

Толпы недовольных торговцев и капитанов кораблей целыми днями осаждали большой зал, пытаясь добиться аудиенции Ри, но придворные чиновники лишь кормили их бесплодными обещаниями. Лед сошел уже больше месяца назад, весенний прилив закончился, так что все условия для попытки выйти в плавание к западному берегу были как нельзя лучше. Но сообщения о том, что моря кишат Фэйргами, заставляли моряков опасаться покидать берег, не получив обещания защиты.

В конце концов, купцам удалось встретиться с Банри, и она согласилась послать флот из тяжеловооруженных торговых кораблей из Рураха в Шантан. Они перевозили мешки с зерном, бочонки с элем и виски, огромные глыбы соли из солеварен в Клахане, а также ножи и украшения, сделанные кузнецами Дан-Горма. На обратном пути в трюмы кораблей должны были загрузить мрамор, селитру и драгоценные металлы, добытые в Сгэйльских горах. Тем временем голодающие горожане отправлялись на поиски еды в лес, и Изабо беспокоилась как о жеребце, так и о священной реликвии, которую одолжила ей Селестина, о Седле Ахерна, которое она спрятала в дупле.

Но сбежать из дворца было невозможно, поэтому Изабо оставалось лишь надеяться, что они в безопасности. Она не осмеливалась рассказать о своих страхах Латифе. Хотя старая кухарка очень походила на одного из своих знаменитых пряничных человечков, она правила огромным штатом слуг с непререкаемой деспотичностью. В большом муслиновом чепце, повязанном поверх седых кудрей, и с огромной связкой ключей, висящей на кольце у нее на поясе, она, казалось, находилась во всех местах сразу, и от ее острого взгляда не могла ускользнуть ни одна мелочь, равно как ни одна пылинка не могла избежать ее придирчивого пальца.

Как и все остальные дворцовые слуги, Латифа выражала безграничную преданность Банри, хотя большинству из них удавалось лишь изредка мельком увидеть ее, снуя по огромному дворцу. У некоторых девушек обожание достигало такой степени, что они хранили бархатные клочки от ее платьев и обмылки, которые им удавалось стащить из ее купальни.

Однажды утром Изабо проснулась на рассвете и очень рано спустилась на кухню, решив немного побродить в сумрачном душистом саду. В стенах дворца она часто чувствовала себя запертой в душную клетку. Латифа была уже на кухне, и стояла на коленях перед одним из огромных очагов.