— Олег, — сказал Гаврилов. — Вот. Я не пил. И когда все вылили… я пальцем заткнул и не вылил… Вот. Отдай девчонкам.

— Что? — тихо спросил Олег.

— Отдай девчонкам, она полная, — почти с вызовом сказал Димка. И глянул Олегу прямо в глаза.

«Ты врёшь,» — подумал Олег. Не о Димке подумал.

Песня Маши затихла, как затихает вдали шум ветра.

— Пить хочу, — тихо сказал Артур. И, нагнувшись к воде, воткнулся в неё.

Олег выдернул его из моря за волосы и от души врезал кулаком промеж лопаток — так, что кадет выплюнул даже то, что успел проглотить.

— Этой дрянью не напьёшься, — внушительно сказал Олег, сам с трудом отводя глаза от сверкающей под лучами жаркого сентябрьского солнца водной поверхности.

Если бы он умирал от жажды в пустыне, как тогда, в Оранжевых Песках, было бы легче, потому что он мог бы идти. А так? Десять шагов на восемь. И кругом тоже умирающие от жажды люди. Друзья…

Сидеть и умирать — это очень страшно.

— Вода осталась только на завтра и послезавтра, — сказала Саша, когда Олег сел рядом. Голова у него кружилась, а вот пить уже не очень хотелось. — Олег, уже сегодня вечером самые слабые потеряют сознание. А послезавтра к вечеру вы все уже будете мертвы. Олег! — она вцепилась в руку командира. — Пожалуйста — попейте! Сегодняшнюю нашу порцию! Я умоляю! Пожалуйста!

— Тише, — попросил Олег её, хотя она не кричала. — Саш, если земля ещё далеко, это нас всё равно не спасёт. А у вас может отнять день или даже два. Если она близко, то мы и так дотянем.

...Вода колонки из-под руки брызжет веером, повисают в воздухе, рождая радугу, мельчайшие капли. Артур прыгает в десятке шагов и хохочет. Откуда он в Марфинке? Нет, не важно… Что он машет руками, почему не пьёт? Воду надо пить. Воду надо пить, надо помнить, что её в любой момент может не стать… Олег перестаёт брызгаться и подносит к губам мокрую ладонь…

... — Земля!

Олег открывает глаза.

— Земля… — Макс не кричит, как сперва показалось, а хрипит эти слова. На потрескавшихся губах — капельки крови.

Олег тяжело приподнялся. Те, кто ещё может, встали, остальные смотрят лёжа или сидя.

Огромное алое солнце садится за острую, изломанную от скальных пиков, линию земли. Это не остров — она уходит вправо и влево, насколько хватает глаз. Плот медленно, но верно несёт к ней.

Сил больше нет. Но, кажется, они всё-таки будут жить.

Потолок такой знакомый. Белый потолок, но не белёный, как в его комнате, а просто покрытый белым пластиком, как в его комнате…

Что за чушь?

Олег приподнялся на кровати, на которой он лежал одетый в майку и шорты. Осмотрелся безумным взглядом.

Чужая (нет, нет, нет — знакомая, твоя!!!) комната. Плоский блеск компьютерного экрана. Окно — квадратное, без рамы, хорошо знакомое (чужое!!! Не хочу!!! Только не это!!!), за ним — деревья парка.

Ружья над кроватью нет. Вместо большого старого шкафа — горка, блестящая стеклом и полированным титаном.

— Нет… — выдохнул Олег.

— Сынок, ты спишь? — мамин голос. И стук в дверь — белую, плоскую, со сверкающей золотистой ручкой.

Дверь открывается.

Да, это мама. Но она другая. Вроде бы моложе, одетая в строгий красивый костюм, но с усталыми глазами. Правда — улыбка прежняя, но тоже усталая.

— Ну что ты в одежде? — снова улыбается. — Давай вставай, хоть и лето, но всё-таки… Папа сегодня будет поздно, сходи в магазин…

— Ма… — Олег сел на кровати. Босую ногу обожгло холодом линолеума «под мрамор».

(Половик! Самовяз! Он же лежал около его кровати!)

— Извини, я спешу…

Подошла. Нагнулась. Поцелуй (мамин поцелуй… но духи… Незнакомые… знакомые…)

...Щёлкнула дверь. Олег в отупении сидел на кровати. Потом вскочил. Поскользнувшись, бросился, задыхаясь, в коридорчик квартиры. Ударился плечом о косяк. Вбежал в холл.

Он увидел в зеркале финского серванта своё мёртвое лицо. А рядом — фото в серебристой рамке с чёрным уголком. Фото мальчишки своих лет, похожего на него, Олега…

Своего старшего брата, давно уже разбившегося на мотоцикле — на мосту через Воронежское море.

Он подбежал к окну, ударился грудью о подоконник, задыхаясь, как попавшая в комнату птица.

Петровский сквер… Шпиль железнодорожного управления…

Воронеж. Город, где он прожил пятнадцать лет. И последние четыре года — в семье, где было много денег, но всё меньше и меньше — человеческого тепла…

Никогда не было Марфинки.

Не было живого брата.

Не было Вальки.

Не было ничего.

Сон.

Ловушка захлопнулась.

— Нет! — вырвалось у Олега с такой мукой, что эхо зазвенело в комнате. — Нет, я не могу! Я не хочу! Пустите!

Ладонями он ударился в стекло.

И услышал холодноватый смех за спиной…

... — Олег, ты чего, Олег?

Задыхаясь и кашляя — сердце стояло — мальчишка сел, качнулся, падая. Артур подхватил его, заглянул в лицо:

— Ты чего?!

Олег со свистом вздохнул. Сердце забилось — рывками, толчками, но постепенно входя в нормальный ритм. Огляделся.

Ангар…

— Ты так стонал, что я проснулся, — Артур вытер лоб. — Ты чего вдруг?

— Кош… мар… — простонал Олег и обнял друга. Артур замер удивлённо. — Кошмар, такой ужас… я не могу…

Они нашли этот ангар сразу, как только выползли на берег. Ангар — и трубу артезианской скважины рядом. Краны были аккуратно залиты пластиком.

Олег и сейчас не мог без содрогания вспоминать, как они срывали этот пластик — с рычанием, с визгом, отталкивая друг друга, как потом вцепились в краны, ссаживая пальцы… И как потом громко заплакал Тимка, которого оттолкнули.

Все остановились. Сразу. И стояли не меньше минуты, не глядя друг на друга. А потом Артур шагнул к младшему и спросил:

— Ты чего?

— Я думал… я думал… — выдохнул он. — Я думал, вы сейчас друг друга…

И не договорил — задохнулся. Тогда Артур поднял его, подвёл к одному из кранов, положил свои руки поверх рук мальчишки и сказал:

— Ну-ка. Давай крутанём… А то я один не могу…