«Ты должна попытаться, — говорю себе, — ради него. Сегодня его день рождения, он в хорошем настроении, его семья в городе, не испорти все. Страдай молча».

Решаю так и сделать.

Я иду на кухню и начинаю готовить Лаклану завтрак, но тут он встает с кровати и подходит ко мне, обнимает меня за талию и целует в шею, пока я жарю яичницу.

— Ты должен оставаться в постели, — говорю я ему, поднимая лопатку, как оружие.

— Мне нужен кофе, — бормочет он, целуя меня в волосы. — И мне разрешено сказать, что скучал по тебе?

Мне следовало бы сосредоточиться на его милых словах, но вместо этого я продолжаю думать о его матери на улице. Мне становится не по себе, и я задаюсь вопросом, расскажу ли когда-нибудь ему правду.

А потом решаю, что не обязана.

И тут раздается стук в дверь.

Лаклан

Только я беру кофейник, как слышу, кто-то стучит в нашу дверь.

— Кто бы это мог быть? — размышляю я, ставя кофейник обратно. Затем смотрю на Кайлу, и ее лицо бледнеет, а глаза наполняются ужасом. Какого хрена?

— Нет, Лаклан, — говорит она, но я уже направляюсь к двери. Я думаю, это Бригс или кто-то другой, и не могу понять, почему Кайла выглядит такой чертовски испуганной.

— Лаклан, — снова кричит она, дергая меня за руку, голос срывается от отчаяния, но теперь мне очень хочется узнать, кто же находится по ту сторону двери.

Поэтому я открываю ее.

И все внутри замирает.

Это моя мать.

Стоит прямо там.

Снежинки застряли в ее редеющих седых волосах и на плечах поношенного пальто. Ей холодно, она слегка дрожит, лицо бледное. Если бы это был кто-то другой, я бы пригласил его войти.

Даже сейчас, зная, что это она, женщина, которая разрушила мою жизнь и причинила такую глубокую боль, что раны никогда не смогут затянуться, мне стыдно. Это лишнее, я не должен испытывать стыд или переживать.

Но делаю именно это.

Отмахиваюсь от этого чувства, проявляя твердость характера.

— Что ты здесь делаешь? — спрашиваю я ее.

— Хочешь сказать, твоя жена тебе не сказала? — спрашивает мать, слово «жена» она произносит резче.

Я сглатываю, глядя через плечо на Кайлу.

— Прости, — шепчет она, сжимая руки, — я только что столкнулась с ней на улице.

Я злюсь на нее за то, что она не сказала мне, тогда я не был бы так удивлен, как сейчас, но не время ругать ее.

Снова смотрю на мать.

— И чего же ты хочешь? — Крепче хватаюсь за дверь, надеясь, что у меня хватит духу закрыть ее перед лицом матери.

— Просто пришла поздравить тебя с днем рождения.

Я прищуриваюсь, глядя на нее.

— Это все? Ну, я получил поздравление, теперь можешь идти.

— Лаклан, пожалуйста, — умоляюще произносит она. — На улице холодно, а мне... мне сейчас некуда идти. Просто впусти меня, чтобы я могла немного согреться, а потом я уйду и не вернусь.

— Нет, — слышу я, как Кайла возмущается себе под нос. — Лаклан, она врет.

Я разрываюсь. За спиной жена, и мне хочется верить ее словам, что моя мать лжет, только это она всегда и делала. Но кем я буду, если откажу матери? Дело не в том, что она моя биологическая мать, она просто человек.

Не знаю, что делать.

И чем дольше смотрю на мать, тем больше воспоминаний всплывают в памяти.

Наконец я отступаю и открываю дверь пошире.

— Оставайся, пока не согреешься. А потом уходи.

Она с благодарностью улыбается мне.

— О Лаклан, спасибо, спасибо тебе.

Затем торопливо проходит мимо меня, а Кайла не отступает ни на шаг. Обычно я восхищаюсь ее упорством, но сейчас оно может все усложнить. Я знаю, Кайла презирает мою мать.

— Почему бы тебе не вывести собак на прогулку, — говорю я Кайле. Хочу сказать ей, что к тому времени, когда она вернется, моя мать уйдет, надеюсь, навсегда.

Она качает головой, продолжая взглядами метать кинжалы в мою мать.

— Нет, я только что выводила их на улицу.

— Вы вышли всего на пару минут, — говорит мама. — И ты была в халате, может, тебе стоит одеться как следует.

Я морщусь, потому что Кайле это не понравится.

Смотрю на нее. Ага, она вот-вот взорвется.

Бросаю на нее умоляющий взгляд. Я знаю, что она хочет остаться и помочь, защитить меня. Но она не может сражаться за меня во всех моих битвах. Я должен сделать это сам.

В конце концов она сдается, хотя и злится как черт. Натягивает пальто, пристегивает собак и уходит, хлопнув дверью.

— Твоей жене не помешало бы научиться манерам, — говорит мама.

— Кто, твою мать, дал тебе долбаное право говорить о моей жене, — я резко поворачиваюсь и кричу, указывая на нее пальцем. — Поменьше болтай о ней, она тебя не касается.

Мама засовывает руки в карманы пальто и поднимает подбородок.

— Касается, потому что, когда я пытаюсь увидеться с тобой, она мешает мне. Знаешь, что она сказала мне, Лаклан, когда увидела меня там, в снегу? Она сказала: проваливай. Какой человек мог такое сказать?

— Тот, кому надоело твое дерьмо, — ухмыляюсь я, мое сердце начинает биться быстрее, кровь в жилах закипает. Обычно я достаточно спокоен, но не сегодня, и не с матерью рядом. — И я тоже сыт по горло этой ахинеей. Я впустил тебя только потому, что пожалел. И жалость — это все, что ты получишь от меня.

Я пролетаю мимо нее, чувствуя себя не в своей тарелке, и принимаюсь расхаживать вокруг.

— Только жалость? А как насчет чашки кофе?

Блядь.

— Да, конечно, — отвечаю я, направляясь на кухню. Пользуясь моментом, поворачиваюсь к ней спиной и делаю глубокий вдох через нос. Такое чувство, что у меня вот-вот случится сердечный приступ, я едва могу дышать.

«Держи, черт подери, себя в руках», — говорю себе.

Трясущимися руками наливаю кофе.

Отношу ей чашку. Мать сидит на диване, пальто лежит рядом.

И выглядит она ужасно.

Под тонким свитером - одни кости, на шее глубокие, покрытые пятнами морщины. Рассматриваю ее, и эта женщина кажется похожей на монстра, похожей на... меня. Или ту версию, которой я мог бы стать.

Нет никаких сомнений, что она все еще употребляет метамфетамин, ее тело, зубы, худоба и темные круги под глазами тому доказательство. Всю свою жизнь, по крайней мере с тех пор, как родила меня, она употребляла, и, честно говоря, я удивлен, что она все еще жива.

Но когда она проворно берет у меня кофе, глядя ясными глазами, я понимаю, даже если она пьет или употребляет, сейчас она не под кайфом.

— Не хочешь спросить, как у меня дела? — спрашивает мать, делая глоток кофе. затем морщится. — Не очень крепкий, да?

— Чем меньше я о тебе знаю, тем лучше.

Она качает головой.

— Такой неблагодарный.

— Неблагодарный? — взрываюсь я. — Какого хрена мне быть благодарным?

— Я делала ошибки, когда была моложе, Лаклан. Почему ты наказываешь меня за то, что я сделала, когда сбилась с пути, когда не могла позволить содержать тебя?

— Ты отказалась от меня! Отдала в приют!

— Я сделала то, что было лучше для тебя, и ты это знаешь. Перестань обвинять меня во всем, что в твоей жизни пошло не так. Во всяком случае, я спасла тебя. Если бы ты остался со мной, то, возможно, никогда не стал бы тем, кем стал. Ты должен благодарить меня.

Я качаю головой, сжимая кулаки.

— Я всегда хотел лишь любви. Ты никогда не давала мне ее, даже перед тем, как сдала в детский дом.

— Лаклан, я не хотела ребенка, — прищурившись сообщает она так, словно это моя гребаная вина, что я родился на свет. — Это была случайность, и я надеялась, что твой отец останется. И что мне потом оставалось делать? Притворяться?

— Да! — кричу я. — Притворяться! Хотя бы сделать вид, что любишь своего ребенка. Ты хоть представляешь, как ты испоганила мне детство?

— Да, — говорит она, делая глоток кофе и отводя взгляд. — Я знаю.

— И тебя это вообще волнует? — сиплю я, и у меня такое чувство, что внутри что-то надламывается.