Новые «артельщики» оказались «разбойниками». Положение Рыксы было безвыходным: убежать она не могла, не знала здешних мест, здешних лесов. Для надёжности Ярёма приковал её за лодыжку к столбу в этом погребе, постоянно бил, насиловал и пугал смертью сына. Цепь не сняли даже когда стало понятно, что Рыкса беременна.

Усадьба была нужна разбойникам, чтобы отсидеться, укрыться от «хапков» Володши, но плотницкую артель они имитировали старательно. Ярёма заставлял своих работать, чтобы от безделья не свихнулись.

В конце октября Рыксу вдруг спешно вытащили из погреба, одели в парадную шубу и платки, вывели на край обрыва над Волгой. Где она, оглядываясь украдкой на стоящего в сторонке одного из «душегубов» с принесённым сыном на руках и приставленным дитяте к горлу ножом, старательно помахала ручкой приставшей к берегу лодке — муж пришёл.

Людей у боярина было мало, подвоха он не ожидал, но дрались его люди яро — половину ватажка положили. Уцелевшие в стычке разбойнички заставили, на радостях, юную боярыню плясать перед ними над окровавленным телом мужа, спьяну чуть не залюбили до смерти, и снова приковали.

С тех пор она так и сидела в погребе на цепи, ублажала своих тюремщиков, нянчила сына и ждала. Чего-то… Смерти, наверное. Вместо смерти припёрся я.

— Господине… Смилуйся! Я ж никому никакого худа…! Я всё тебе сделаю! Я ж тебе всяко служить буду! Всякое желание твоё исполню! Христом богом клянуся! Душой и жизнью-ю-ю-ю! Пожале-е-е-й…

Снова начав подвывать, она сползла с полати на землю на коленки, развернулась ко мне задницей, вздёрнула подол на голову и, послюнявив пальцы, смазала слюной свои половые органы. Всё это было проделано привычно, накатано до рутинности. Опять же Пушкин:

«Привычка»… — есть. Вот счастья, почему-то, незаметно.

Её сын проснулся и стал внимательно рассматривать меня большими голубыми глазами. Как-то такая обстановочка…

Пауза встревожила женщину:

— Ты… это… чего? Может, тебе иначе как? Ты скажи — как ты хочешь. Может, мне встать? Или — лечь?

— Сперва — помыться.

И мы отправились искать замену сгоревшей бане и… И чего-нибудь скушать.

Эта история, при всей своей случайности, оказалась очень полезной для меня. Ибо явилась проявлением закономерности.

Дорожный разбой на «Святой Руси» происходит повседневно и повсеместно. Даже я, весьма тихий, мирный, законопослушный… которому кроме «белых изб» и поташнивания с тоски — ничего не нужно, сидя в Рябиновке, в Ельнинском захолустье, на кое-каком боковом, малоиспользуемом пути с Оки на Десну, и то — трижды за четыре года натыкался на оружные, кровавые дела с прохожими. Кастусь, мокша, пруссы-свежеватели…

Каждый случай — случайность. Вместе — закономерность.

А ведь были и другие эпизоды. Такого… криминально-транспортного сорта. Людоловский хуторок на Десне и утопленная там же «тайная княгиня», мой приход в Пердуновку и немедленная попытка отравления, приход в Паучью весь и похищение волхвами, приход в Смоленск и конфликт с бандой Толстого Очепа, поход в Вержавск и бедная Катерина…

При всём различии этих эпизодов у них есть общее: кто-то приходит и начинается драка. С кровью.

Чужой, пришлый — всегда враг или добыча. Это — элемент жизни. И мышления, и хозяйствования.

В 21 веке отношение аборигенов к туристу: «кошелёк на ножках». Индустрия туризма. Какими бы красивыми словами это не сопровождалось. Разница только в способе отнятия этого кошелька: взять денег за вход куда-нибудь — «На Провал. Чтобы не проваливался». Или — тихо «сдёрнуть лопатник» из кармана лоха во время разглядывания того же Провала.

В «Святой Руси» эти техники отнятия не развиты. Кроме церковников и правителей — те-то постоянно дерут «за вход».

Народ же святорусский предпочитает наше, исконно-посконное, «как с дедов-прадедов заведено». Так, как работает племенное мышление. Самоназвание разных племён — «настоящие люди». Остальные двуногие… лесные или степные зверушки. Не люди. Всё, что можно взять с чужака — нужно взять. Включая его самого.

Такое родо-племенное, весьма ксенофобное мироощущение постоянно, пусть и неявно, фоном, звучит и в здешних разбойных делах, и в соответствующих статьях «Русской Правды». Народ живёт понятиями рода, общины, племени. Отнюдь не в понятиях: Русь, русский народ, нация. Наций здесь вообще нет — это сущности другой эпохи — Нового времени. Да, есть несколько тысяч церковников, которые говорят — «Русськая земля». Есть несколько десятков рюриковичей, которые, пока ещё, делят между собой всю эту землю, как единое целое, со всеми населяющими народами и племенами. Есть несколько тысяч дальних купцов, которые по этой земле ходят. Но остальные миллионы… просто режут «чужаков».

Как раз сейчас, в середине 12 веке, ситуация начинает чуть меняться: туризм появляется. В форме поломничества. И это настолько ломает стереотипы, настолько всех «напрягает», что Новгородский епископ Нифонт специально требует ограничить число паломников.

Легко понять, что собственно акт разбоя — нападение в целях хищения чужого имущества, совершённое с применением насилия, опасного для жизни или здоровья, либо с угрозой применения такого насилия — есть лишь редкий эпизод в повседневной жизни разбойника-шиша.

Вопрос: а чем занимаются шиши в свободное от своего «шишкования» время? И где они его — свободное время — проводят?

В усадьбе у Рыксы я имел достаточно времени, занятого тупой, однообразной работой, чтобы подумать над этим. Расчищая дорожки, бесконечно кидая лопатой снег, построил классификацию русских шишей по указанному критерию.

Наиболее массовый вид разбоя на «Святой Руси» — «соседский». Мужички выбираются из селища на торговую дорогу, разбивают купеческий караван, собирают барахлишко и топают по домам.

Реакция именно на такой разбой вбита в статьи «Русской Правды», где речь идёт об ответственности «верьви» — общины, на чьей земле произошло злодеяние. Или ответственность боярина — главы общины другого типа, вотчины — за разбой его холопов.

Мирные жители, нормальные тихие селяне. Живут себе спокойненько, пашут земельку, платят подати, законов не нарушают. Изредка «хоббируют» — хобби у них такое. А что прохожих убивать-грабить нельзя… Не, это — не Закон Русский, это — новизны-выдумки. Вот наши деды-прадеды… кривичи-дреговичи-вятичи-словены…

Я на такое нарвался однажды под Гомелем. После чего Николай у меня и образовался.

Существенно, с точки зрения моей классификации — они дома живут. В тепле, под крышей, в своём налаженном, функционирующем хозяйстве. Разбой для них — редкий приработок. Типа бортничества или смолокурения. Исполняется в свободное от крестьянствования время. Отхожий промысел: «Могу — церкву поставить, могу — купчину зарезать». «Бабе на прикрасы».

Другой тип — «ушкуйники». Эти — дальние. Для них разбой — основной источник дохода. У них — два состояния. Весной идут в поход. Торгуют и грабят. Соотношение этих двух функций — произвольное. Меняется от ватажка к ватажку, просто от времени года: туда идут весной — торгуют, назад осенью — грабят. После похода возвращаются в свои города. Чтобы было где продать награбленное. Грабят-то одно, а кушать-то хочется — другое.

Для существования такого типа шишей нужны города, которые дают им приют, прокорм и защиту на время между сезонами разбоя. Я уже вспоминал Тортугу и Хортицу из более поздних времён. Сейчас наиболее известны Берлады на Дунае и Кострома на Волге. Но самая большая «воровская малина» — Новгород. Сочетание олигархии с активной торговлей, делает этот город наиболее привлекательным для ворья со всей Руси.

Боярская олигархия, ограничение власти рюриковичей, особенности — не законодательства, но — правоприменительной практики, привели к тому, что «С Новугорода выдачи нету». Точнее — нет выдачи удачливых шишей. Довести «ушкуйные» дела до суда — само по себе занятие весьма непростое. Но и после этого новгородский тысяцкий, который реально и принимает решения в Сместном суде, способен развалить любое обвинение.