А вот музыкальные инструменты — это совсем другая история. Это дело чисто мужское. Бекка подобралась поближе к выходу из шатра и попыталась представить себе, каково это — ощутить на губах вкус костяной флейты или как чувствуют руки тяжесть шейкера, когда крохотные шарики бьются о стенки его глиняной раковины, пока наконец тебе не начинает казаться, что это стучат маленькие кости.

«Слишком много костей». Ее пальцы сжались в кулаки, ладони были мокры от пота. Она обтерла их о юбку. Было бы ужасно, если бы рука Приски выскользнула из ее влажной ладони, когда они начнут водить хоровод. Дорого бы она дала, чтоб все было уже позади — и этот танец, и вся эта ночь. «Все было бы совсем иначе, будь тут Джеми». Но Джеми далеко — дома, в Праведном Пути. Бекка почувствовала себя такой же одинокой, как та неизвестная девушка, чью книгу она украла.

Книжка осталась там — в девичьей палатке, надежно спрятанная на дне дорожной сумки, так как сегодня Бекка никак не могла воспользоваться потайным карманом. Ее легкое бальное платье такое же тонкое, как и хлопчатобумажная рубашка, надетая под него. Когда Бекка и ее сестры выйдут на танцевальную площадку, там будет наверняка холодно. Однако вопроса о том, нельзя ли девушкам надеть что-нибудь потеплее во время праздника Окончания Жатвы, просто никогда даже не возникало.

«Я же слыхала, что говорили местные женщины насчет похолодания», — думала Бекка. «Совсем не такая, как в мое время, — сказала одна из них. — Тогда мы были счастливы, что надевали воздушную одежду хотя бы на одну ночь. В это время года погода была такая же, как в разгар лета. А теперь я опасаюсь, что девчонки простудятся насмерть раньше, чем подцепят мужей». Как все странно. Времена года меняются. А сами годы? Изменения такие сильные, что даже старые женщины их замечают и помнят.

Входное полотнище вдруг откинулось, и ход мыслей Бекки прервался. У входа возникла старуха в простом платье из домотканой материи, хотя ее головной платок явно мог похвалиться городским происхождением. Спину старухи заливал яркий свет фонарей танцевальной площадки, но в руках она держала обыкновенный довольно тусклый фонарь, подняв его до уровня лица, так что ожидавшие своей очереди девы могли видеть, что она такой же человек, как они сами. Ходили рассказы, что однажды женщина из Имения насмерть напугала целую палатку девушек, войдя к ним без предварительного оповещения и не освещенная привычным для них домашним светом фонаря. Они сочли ее ангелом смерти, который явился за ними, и их сердца остановились.

В этой старухе не было ничего ангельского.

— Это Праведный Путь, что ли? — прокаркала она. Никто не осмелился подтвердить ей это. — Отвечайте, а то так и сгниете там, где сидите! Я спрашиваю, ваша ферма называется Праведный Путь?

Бекка готова была поклясться, что слышит, как пересохший язык Приски трется о ее не менее сухие губы. Наконец эта перезрелая девица смогла с трудом произнести:

— Мы из Праведного Пути.

Старуха фыркнула:

— Видно, на том пути произрастают изрядные дурехи. Ладно, пошли. Остались только вы да ферма Долготерпение, а потом сразу — борьба. Клянусь Господином нашим Иродом, если вы, девки, не поспешите, те молодые грешники перебьют друг друга задолго до того, как их вызовут на ринг. Вараку пришлось уже улаживать три ссоры, и я могу лишь возблагодарить Господа за то, что он послал нам в альфы такого терпеливого человека. А ну побыстрее… — Старуха свободной рукой делала ободряющие жесты и даже легонько шлепнула по задику перепуганную Сару Джун, когда та замешкалась у выхода из шатра. Под резкостью слов и морщинистой, как шляпка высохшего гриба, кожей Бекка почувствовала добрую душу.

Вышедших на танцевальную площадку девушек встретило гробовое молчание. Не было даже легкого шепота, который мог бы хоть немного поддержать их. Сам воздух был как натянутые струны божественной арфы, которым недостает лишь прикосновения руки Господа. Пальцы ног Бекки поджались от незнакомого прикосновения идеально отшлифованных песком досок пола, прямо-таки выскальзывающих из-под пяток. Ей вдруг вспомнились ее домашние туфли, хотя она и знала, что туфли здесь под запретом, равно как и хорошая теплая одежда. Полученное от Коопа освещение было таким слепящим, что она могла сравнить его только с солнечным светом. Бекка глупо таращилась, стоя в этом ослепительном мареве. Оно скрывало от нее все, что ожидало ее за пределами танцевальной площадки. «Как могут спать горожане, если они прогнали от себя добрую господнюю ночь», — подумалось ей.

Маленькая ручка скользнула в левую руку Бекки, другая, побольше, крепко ухватилась за правую. Зажатая между Сарой Джун и Эпл, Бекка — частичка белой волны девушек Праведного Пути — в шорохе юбок готовилась к первой фигуре танца. Ни единого звука не доносилось до них из-за цепи прожекторов, ни единого шороха не улавливали чуткие уши и оттуда, где, видимо, должны были сидеть музыканты. Бекка не видела ничего, кроме досок пола и фонарных столбов, ни единой живой души, кроме своих сводных сестер. Несмотря на то, что они были рядом, она чувствовала себя раздетой донага и совершенно одинокой.

«Ты не будешь одинока во время танцев, девочка, — на крыльях ночного ветерка проник в ее сознание тихий голос матери. — Прислушайся, и ты услышишь ее — святую защитницу всех танцующих девственниц. Открой душу для ее благостной любви, Бекка. Прими в душу святую Саломею[5], иди вперед и ничего не бойся».

Словно дыхание былых, уже исчезнувших домашних вечеров шевельнуло золотые локоны, и они нежно коснулись ушей Бекки. Вернулись в память древние слова, которые спугнул яростный свет фонарей: «Царь Ирод был некогда человеком, погрязшим в жестокости и во зле». Сухая ладонь Элл и влажная — Сары Джун исчезли из пальцев Бекки. Слепящие фонари потускнели и постепенно уменьшились до размеров каминного огня в гостевой комнате. Бекка снова была ребенком, примостившимся у материнских колен, обтянутых домотканой юбкой. Она внимательно слушала истории из Писания, которые по очереди речитативом рассказывали женщины, собравшиеся у камина в зимний вечер.

«И он творил много зла, он купался в вине и не желал прислушиваться к мудрым словам своих советников. И случилось так, что Господь вник в беззакония Господина нашего Царя и сказал своим ангелам такие слова: „Я уничтожу этого человека и очищу мир ото зла“.

Но среди небесного воинства нашелся один ангел, осмелившийся говорить перед лицом Господа, и он сказал: «Нет, Господь мой, раз Спасение уже существует в девственном чреве, я прошу Тебя, чтоб человек этот не был уничтожен, а, наоборот, был бы спасен».

И сказал Господь своему ангелу: «Не отыщется ни единого слова, которое спасло бы его». И ангел ответил: «Тогда он будет спасен не словом».

И случилось так, что этот ангел Господен спустился на землю и посетил царскую дочь — девственницу царского рода по имени Саломея, дочь Ирода. И велел ей ангел именем Господа встать и плясать пред глазами отца ее, сказав: «Отец твой не прислушивается к словам добрых советников, которые привели бы его к спасению души его. А потому только ты можешь привести его к свету и любви к Господу Богу».

Но Саломея стала возражать, говоря: «Отец мой не станет слушать меня, ничтожную девственницу, раз он не желает внимать словам своих мудрых советников».

И ангел ответил ей так: «Они переливали мудрость с губ своих в уши его и все без толку. А ты свой свет напишешь в живительном воздухе, где все смогут узреть его, и плотью тела своего засвидетельствуешь и выразишь истины Божьей пред родителем своим больше, нежели мог бы сделать Соломон со всей мудростью своей».

И встала тогда девственница Саломея, омыла и умастила тело свое маслами и душистыми благовониями, а потом, закутавшись в покрывало, пошла туда, где Господин наш Царь сидел и пил вино.

И сняла девственница Саломея с ног туфли свои, изукрашенные камнями драгоценными, и сплясала танец Истины Господней пред лицом Господина нашего Царя. И из фигур этого танца узрел Царь свое нечестие так ясно и наглядно, как не могли бы ему представить слова и десяти тысяч советников.