У Гаррисона возникло желание рассмеяться, но он ничего подобного не сделал, а просто сидел неподвижно. Он все еще чувствовал тот холодок, то напряжение в голосе Шредера, его руки покрылись гусиной кожей. Нет, это было неподходящее для смеха время. Этот человек был совершенно серьезен.

— Вернуться в тело вашего сына? — наконец сказал Гаррисон. — Захватить его разум, вы хотите сказать? Вернуться как Томас Шредер?

Он почувствовал отрицание Шредера, почувствовал, как тот затряс головой.

— Нет, нет. Это невозможно. — (И снова — с видом абсолютной искренности и убежденности). — Это больше было бы похоже на партнерство. Я был бы Генрихом, а Генрих — мной. И мы продолжали бы жить вместе. Но.., у меня нет десяти лет. У меня нет даже десяти месяцев. Генрих маленький ребенок, почти младенец. Он ничего не знает. Вернуться в него, если это вообще возможно, было бы равносильно тому, что потерять себя. Я бы ничего не знал! Ты понимаешь?

— В его неискушенном мозгу, вы, более опытный, разлились бы, растянулись бы, вас осталась бы только малая толика. Даже не зная этого, он изгнал бы вас. Ваша личность исчезла бы навсегда.

— Точно! Твоя хватка удивительна. Теперь холодок усилился. Гаррисон понял, что Шредер наклонился ближе и почувствовал его горячее неприятное дыхание. Он вдруг испугался того, что Шредер мог сказать в следующую минуту. Но того, что произошло дальше, он никак не ожидал.

— Ричард, а как же сны?

— Сны? Какие сны?

— Разве ты не видишь сны, когда спишь?

— Ну, конечно, вижу, как и все, но недавно... — он замер на полуслове, мурашки побежали у него по спине. Судорожно глотнув воздуха, он представил себе наводящее страх лицо промышленника, каким он видел его у дверей “Европы” в Белфасте. И вдруг оно полностью совпало с другим липом, которое, как он думал, навсегда осталось в царстве ночного кошмара.

Лицо в небе — лицо человека-Бога — лысая голова с куполообразным, лбом, огромные глаза за толстыми линзами.

Гаррисон затряс головой, но бесполезно. Все больше деталей всплывало из того старого сна исключительно из-за вопроса Шредера, вспыхивая перед его внутренним взором, как кадры из какого-то старого фильма.

Светловолосый, коротко стриженый человек стоит около серебристого “мерседеса” на вершине какого-то невозможно крутого утеса...

Все закрутилось в мозгу Гаррисона.

— Ричард, с тобой все в порядке? Голос Шредера, полный участия, казалось, доносился издалека, за миллионы миль отсюда. Он вытащил Гаррисона обратно в реальность. Но, хотя остаток его сна оставался в тумане, те два образа остались в его памяти резкими, нестерпимо яркими. Лицо человека-Бога в небе — лило Шредера, а стриженым человеком с “мерседесом” мог быть только Вилли Кених. Эти образы и еще один: горящий, завернутый, в коричневую бумагу сверток, кубик связанной энергии и слишком яркие опаляющие, ослепляющие свет и жар.

Пальцы Шредера вонзились в его запястье.

— Ричард!

— Я.., в порядке. Вы что-то пробудили во мне. Что-то пугающее, забытое, что я вспомнил только сейчас.

— Что? — Шредер не отпускал его руку. — Что я пробудил в тебе?

— Память. Я вспомнил сон. Сон, который прежде часто повторялся. По крайней мере, его отдельные фрагменты. В этом сне я видел вас и Вилли Кениха.

— Да? А когда это случилось? Тогда, когда ты узнал, что приедешь ко мне?

— Нет, задолго до этого. Со мной что-то происходило в течение примерно трех недель. Повторяющийся кошмар, который возвращался все снова и снова. Предостережение. В нем были вы, Кених и бомба!

— Бомба? — голос Шредера стал тихим до шепота.

Гаррисон кивнул.

— Последний раз, когда я видел этот сон, — в ночь перед “Европой”!

— В ночь перед “Евро...” — повторил немец, его слова ослабли до выдоха.

Первый раз в жизни Ричард Гаррисон порадовался, что он слепой. Порадовался по крайней мере тому, что не мог видеть лица Шредера. Но тем не менее, он его чувствовал. Взгляд удивления, медленно переходящий в...

Во что? Недоверие? Надежду?

... Или триумф?

— Гипнотизер? Вы серьезно? — Гаррисон еще не знал, что этот вопрос был недостоин его хозяина. Если Шредер сказал, что он сделает что-то, значит, он сделает это.

— С твоего позволения, да.

— Но зачем? Я не понимаю.

Теперь они находились в обсерватории, в библиотеке Шредера. Они сидели за большим круглым столом в лучах солнца, падающих через закругленные окна. Поверхность стола была металлической, гладкой и прохладной. Шредер поднялся наверх в только недавно пущенном в ход крошечном лифте, установленном специально для его кресла-каталки. Гаррисон поднялся по лестнице.

— Мне хотелось бы узнать те отрывки сна, которые ты можешь вспомнить. Хороший гипнотизер, возможно, смог бы вытащить их из тебя. Я знаком с некоторыми из лучших.

— Но неужели это так важно? Я хочу сказать, что не могу даже вспомнить теперь, было ли это все на самом деле. Вы понимаете, что я имею в виду? Я могу что-нибудь напутать. Он мог мне присниться после взрыва, когда я был в госпитале.

— Я так не думаю, — ответил Шредер. — Несколько минут назад ты был совершенно уверен. Нет, я бы предпочел верить, что это был знак. У тебя есть способности, Ричард.

— Да, ну? Откуда вы можете это знать?

— Из наблюдений, — ответил Шредер. — Например, твои инстинктивные реакции. Иногда ты как бы предчувствуешь событие, прежде чем оно произойдет. Возьми хотя бы нападение Гюнтера на нас в лесу. Ты чувствовал, слышал, знал, что он был там, даже прежде, чем я заподозрил это. А ведь я вижу очень хорошо. И я знал, что в лесу были люди.

— Ну, это общепризнанный факт, что если теряешь какой-нибудь орган чувств, то оставшиеся четыре обостряются, пытаясь компенсировать потерю.

— Со временем, да, — согласился Шредер. — Но твои четыре выжившие после катастрофы чувства не имели достаточно времени, чтобы развиться до такой степени, а раз развились, значит ты еще более необычен, чем я предполагал.

— Так что насчет сна, который так сильно интересует вас?

— Что? Могу ли я верить своим ушам? Как я мог быть частью того сна прежде, чем ты встретил меня!

Гаррисон нахмурился, из глубин его сознания, казалось, поднимались глубокие тени.

— Теперь я могу больше вспомнить.

— Тогда продолжай, — сказал Шредер. — Продолжай, пожалуйста.

— Там была девушка с огромными глазами и блестящими черными волосами.

— В самом деле? У нее было имя?

— Не могу вспомнить, — покачал головой Гаррисон. — Но... Я никогда не видел ее лица. Все, что я знал о ней, я знал прикосновением, иногда слышал что-то от нее, думаю, я знал ее тело, но не уверен.

— А был в этом сне еще кто-нибудь, кого ты никогда не видел?

— Да, мужчина, — Гаррисон попытался сосредоточиться, — Человек в замке. Никакого описания, но...

— Да?

— Кажется, он был высокий, худощавый и.., лжец. Обманщик!

Шредер нахмурился и слегка отпустил запястье Гаррисона.

— Что-нибудь еще о нем?

— Только то, что я не мог добраться до него. Я пытался попасть к нему, но что-то сдерживало меня.

— А какую роль я играл в твоем сне?

— Не знаю. Лицо в небе. Ваше лицо. Я думал о вас, как о человеке-Боге.

Шредер снова сжал его руку.

— А Вилли?

— Друг. Он.., показал мне дорогу. Это трудно объяснить. Он стоял на высокой скале, указывая путь, около него — ваш “мерседес”.

— “Мерседес”, да, — кивнул Шредер. — Мой символ. Здесь, в Германии, у меня их несколько. Все они серебристого цвета. И за границей я всегда нанимаю такой же. Что еще?

— Может... Машина?

— Машина? Кажется, ты не совсем уверен. И я почувствовал, что ты произнес это слова с заглавной “М”.

— Да, так и есть, вы правы.

— И что это была за машина?

— Я не совсем уверен насчет нее. Я не знаю, что это была за Машина. Но, кажется, я ехал верхом на ней.

В бессилии Шредер затряс головой. Гаррисон почувствовал, что тот хочет знать еще больше.