Некоторых мужчин к браку нужно подтолкнуть. Особенно молодых и перспективных, которые так увлечены карьерой, что не замечают, как бежит время. У них впереди целая жизнь, а женское время утекает неумолимо и безвозвратно. Ещё вчера — свежая роза, а сегодня — лепестки побиты первыми заморозками, а корни подъедены медведками. Это такие мерзкие насекомые размером с большой палец. Они живут в подземных туннелях и пожирают всё самое вкусное и красивое — фрукты, овощи, цветы. Не успеешь оглянуться — твоя роза зачахла. И что делать бедной женщине, если возраст поджимает? Завернуться в саван и ползти на кладбище? Уступить место юной сопернице? Потерять любимого навсегда?

Чудовищный выбор.

А вот мужчинам повезло. Морозы и вредители им не страшны: шрамы их украшают, морщины говорят о жизненном опыте, а седина придаёт респектабельности. И детей могут делать до самой старости. Замечательно устроились!

Лишь одно умение бог дал женщине в противовес её уязвимости — способность подарить мужчине дитя. А дьявол дал другое ценное умение — убедить мужчину, что дитя будет рождено, даже если это противоречит здравому смыслу. А усталый хирург из отделения гинекологии дал простой житейский совет — не рассказывать мужчине, что у тебя удалена матка. Некоторые тайны должны оставаться тайнами.

Поэтому лучший способ подтолкнуть мужчину к браку — сказать, что ты беременна. Если он порядочный человек, то женится, а нет — попутного ветра в горбатую спину! Быть беременной при этом необязательно. Иметь матку — тоже.

— Сколько сегодня комплектов сшила, шайтан тебя побери? Восемь? Почему не десять? — Маратик пересчитывал толстыми, как сардельки, пальцами упакованные пачки белья.

— Ткань плохая, постоянно рвётся, — ответила Надя. — Дядя Марат, привезите, пожалуйста, нормального хлопка, а то эта гнилая ткань расползается под иглой, видите? Мне всё время приходится зашивать дырки.

Она растянула шов на простыне, и он тут же превратился в неопрятную дыру.

— И краситель токсичный, — пожаловалась Надя. — У меня все руки в язвах и глаза слезятся. На этом белье нельзя спать, оно вредное для здоровья!

К столу подбежала мать:

— Жрать одни макароны вредно для здоровья! Ходить зимой в дырявых сапогах вредно! Оставлять беременную сестру без витаминов вредно! Маратик, ну что ты с ней сюсюкаешь? Ты же глава семьи, поставь эту хамку на место!

Мать называла её хамкой за то, что иногда Надя не могла промолчать. Вот и сейчас она опустила голову и буркнула:

— Вообще-то у дяди Марата своя семья есть. Живут в Коробельцах — жена и пятеро детей.

От Юшкино всего пятнадцать километров, неужели он рассчитывал скрыть свои похождения?

— Мала ещё судить! — взвизгнула мать. — Откуда тебе знать, каково это — остаться вдовой с двумя детьми на руках? Без денег, без работы и поддержки? Ты что, не помнишь, как Маратик тебе тетрадки покупал? Как он Любаше платье на новый год подарил? Совсем память отшибло?

Наде память не отшибло. Ей было десять лет, когда отец погиб на стройке. Мать начала злоупотреблять, работы в деревне для неё не нашлось: никто не хотел связываться с опустившейся женщиной. Они перебивались с хлеба на воду, пока не появился Марат, — предприниматель из соседних Коробельцев. Непьющий, зажиточный по их меркам. Держал в районе несколько торговых точек. Мать решила, что вытянула счастливый билетик, и вцепилась в Марата мёртвой хваткой. Всё мечтала, что он разведётся с законной женой и женится на ней, красила волосы в платиновый блонд, носила коротенькие шёлковые халатики, подуськивала дочерей ластиться к Марату и выпрашивать подарки. Старшая Любаша послушалась мать — и быстро обзавелась новыми платьями и золотыми побрякушками (забулдыги сдавали их Марату, как в ломбард), а младшая Надя упрямилась и дичилась «отчима», поэтому с четырнадцати лет была пристроена к делу.

Марат притащил раздолбанную швейную машинку «Мейд ин Чина» и показал Наде, как шить наволочки, простыни и пододеяльники. Сказал, что дневная норма — десять комплектов: у него договор с магазинами на поставку. За нарушение договора — штраф тридцать тысяч. Бешеные деньги! С тех пор Надя не разгибала спины, но старшей сестре никогда не завидовала. Та была странной девочкой — тихой, как будто пыльным мешком из-за угла прибитой. До смерти отца она была другой — весёлой и озорной, а после появления Марата замкнулась в себе. Ни с кем не дружила, школу закончила с большим трудом. А в девятнадцать лет у Любаши начал расти живот. Откуда? С мальчиками она не встречалась: дядя Марат запрещал гулянки, охранял девичью честь. Из дому почти не выходила, всё время сидела перед телевизором и смотрела сериалы. Иногда книжки какие-то читала, грызла сухарики. Мать её не трогала и даже картошку не заставляла полоть. Как при таком сидячем образе жизни Любаша умудрилась заиметь ребёнка — загадка! Но живот всё рос и рос, пока беременность не стала очевидной.

И вот теперь Надя должна работать ещё усерднее, чтобы прокормить будущего малыша. Он же не виноват, что ткань гнилая и приходится перешивать строчки?

— Любаша, а кто отец? — подступила она однажды к сестре. — Не бойся, я никому не расскажу, но надо же что-то делать… Он знает, что ты ждёшь ребёнка? Почему он не женится на тебе?

Любаша только посмотрела взглядом раненого животного.

— Тебя что… насильно? — испугалась Надя.

— Какая же ты глупая, Надюша, — ответила сестра. — Вот вроде не дура и в школе хорошо училась, а таких простых вещей не понимаешь…

Между ними был всего год разницы, а Наде порой казалось, что — вечность.

Марат забрал бельё, упакованное в целлофан, оставил деньги за работу и уехал по делам. Он был занятым бизнесменом: разъезжал по району, покупал товар, продавал товар, заключал сделки и следил за своими работниками. Надя выдохнула: она не любила, когда Марат оставался на ночёвку. Мама и Любаша лебезили перед ним, а ей приходилось терпеть масляные взгляды и прикосновения пальцев-сарделек: у него вошло в привычку щипать её за щеку. К счастью, в последнее время Марат ночевал у них всё реже и реже, не то что несколько лет назад, когда они с Любашей были подростками. Тогда он тусовался в доме почти постоянно.

Не успели они попить чаю с печеньем, как во дворе снова заурчала машина, — но не старая «лада» Маратика, а огромный сверкающий джип чёрного цвета. Таких машин Надя никогда ещё не видела. Он был выше её и даже выше курятника! «Московские номера!» — сказала мать, выглянув в окно.

Они все вышли на крыльцо, чтобы посмотреть, кого занесло в забытое богом Юшкино. Иногда в деревне появлялись чужаки, и каждый раз Надя гадала, что они здесь потеряли. Чаще всего это были паломники, искавшие мужской монастырь, который прятался на островке посреди озера и принимал гостей лишь по определённым дням, — то ли по церковным праздникам, то ли по произволу настоятеля. Богомольцы сильно расстраивались, когда не могли попасть на остров, и просились на постой. Пока был жив отец, он разрешал им пожить в доме, а Марат строго-настрого запретил пускать чужих на ночёвку. А вдруг позарятся на девочек? А вдруг украдут чего-нибудь?

Иногда приезжие спрашивали, как доехать до цемзавода, а иногда плутали в поисках потерянного шоссе. О здешних местах ходила дурная слава: съедешь случайно с главной дороги, и потом уже не вернёшься — хоть с картой, хоть с навигатором. Все местные это знали.

Из джипа вышла девушка с длинными и гладкими, как зеркало, белокурыми волосами. Её невероятно пухлые губы улыбались, белые зубы сверкали, а глаза скрывались за гигантскими солнечными очками. Диковинная заморская стрекоза среди мух и рабочих пчёл. За три метра от девушки пахло сладкими духами.

— Вы не знаете, как мне найти Сорокиных? — нараспев протянула она.

— Кого? — в изумлении переспросила мать.

— Оксану Сорокину, — уточнила девушка.