– Здравствуй, Вика, – сказал я как можно равнодушнее.

Ей мои слова снова не понравились. Она слегка отстранилась, держась обеими руками за мой локоть, нахмурила брови.

– Я не поняла, ты что не рад?

Хорошая мысль. Правильная. Тут уже я усмехнулся и ответил вопросом на вопрос:

– Тебе сказать честно?

Вика наклонила голову на бок, оглядела меня, как редкую зверушку, пришла к какому-то выводу и милостиво разрешила:

– Не надо, все равно ты соврешь. Вы мальчишки всегда врете.

Здесь она, конечно, слукавила. Мы с ней прекрасно знали, кто из нас двоих врет. Но оставим выяснение отношений на потом.

Вика снова уцепилась за меня, прижала к себе, объявляя всему миру, что я ее собственность, и замолчала. Я тоже не спешил вести диалог.

Очередь шла быстро. Я, незаметно для самого себя, оказался почти у самого окошка. И снова испытал чувство ностальгии. Киоск по периметру был занавешен изнутри белыми шторками. В СССР такие шторки были повсеместно. Канули в лету они в начале двухтысячных, когда крохотные ларьки начали заменять павильонами, нарядными, ярко освещенными.

Между шторкой и стеклом красовались упаковки – образцы того, что было сегодня в наличии. И думается, образцы эти менялись не часто. Я с любопытством вгляделся. Томатного, к счастью, не было. Зато первым стояло мое любимое – плодово-ягодное. Цена в семь копеек за штуку приятно грела душу. И я решил взять себе два.

Рядом «фантики» от эскимо, крем-брюле, пломбира в вафельном стаканчике и неизвестного мне мороженого с таинственным названием «Каштан». Я порылся в недрах памяти, пытаясь вспомнить что-то подобное. Помогло слабо. Никаких проблесков. Цена на него была и вовсе небывалая – целых двадцать восемь копеек. И я решил, что вполне без него обойдусь.

– Что вам, молодые люди? – Продавщица казалась усталой и недовольной. Хотя с чего бы? Рабочий день только начался.

Вика молчала. Мне пришлось говорить первому:

– Два плодово-ягодных, пожалуйста.

Краем глаза я заметил, как девчонка поморщилась. Ну и пусть. Ее мнение меня волновало меньше всего. А угощать я все равно никого не собирался.

– Пожалуйста, – передо мной появились два картонных стаканчика, разрисованных ягодками.

Продавщица подвинула еще один с деревянными палочками. Я протянул руку и выудил одну.

– Четырнадцать копеек, – сказала она.

Моя рука полезла в карман за деньгами. Но тут снова влезла Вика. Она словно невзначай оттеснила меня от окна и проговорила туда:

– А мне эскимо.

Эскимо? Вот как! Это было просто потрясающе. Меня снова хотели использовать. Откровенно, в наглую, бесцеремонно. Я обернулся к ней и спросил прямо:

– А платить за тебя кто будет?

Впрочем, мог бы и не спрашивать. Ответ был известен заранее.

В окошко протянули эскимо. Вика его небрежно взяла, надорвала обертку и откусила уголок. Потом прищурилась, прильнула ко мне и проворковала в самое ухо:

– Сэр Олег, я была о тебе лучшего мнения, не стоит меня разочаровывать.

Я отодвинулся от нее. Хотел объяснить, что обо всем об этом думаю, но не успел.

– Мальчик, ты платишь или нет? Не задерживай очередь, – с осуждением сказала продавщица.

Я сжал губы и протянул в окошко рубль. В конце концов от меня не убудет. Одиннадцать копеек не слишком большие деньги. Будем считать их платой высшим силам за мое сюда возвращение, за возможность все сделать иначе. Но тебя, Вика, ждет серьезный разговор. Если ты, конечно, вообще способна понимать слова.

На сдачу мне выдали пригоршню мелочи. Я ссыпал ее в карман, не считая. Хотел уйти, но Вика снова ухватила меня за локоть.

– Ты купаться? – Спросила она, глянула на полотенце в моих руках и не дожидаясь ответа заявила: – Тогда я с тобой. Пошли вместе, покажу тебе короткую дорогу к морю. Помнишь, где ты плавал к буйкам?

– Помню, – ответил я.

А про себя подумал: «Какая разница, пусть ведет». Чуть поодаль руку я у нее вырвал. Прикосновения этой дряни были мне неприятны. Сейчас меня куда больше интересовало мороженое. Им я и занялся.

Вика свернула в проулок. Она шла чуть поодаль и с удовольствием ела мороженое. На меня внимания не обращала вовсе. Зачем? Все, что хотела, она уже получила. Я усмехнулся. В который раз подумалось, с такими талантами эта девица далеко пойдет. Если, конечно, не нарвется в девяностые на кого-нибудь хитрее и беспринципнее себя.

Пятиэтажки быстро закончились. Дальше пошли совсем старые постройки. Следом – чьи-то сараюшки, обнесенные штакетником. Дорога пропетляла меж них, обогнула заросли акации и вывела нас на очередной пустырь. Я остановился. Надо же, время как-то незаметно вычеркнуло из моей головы, где находится это место.

Справа вдалеке виднелись развалины. Что именно там было раньше, я не знал. Но это и не важно. Особенно сейчас.

На меня потоком нахлынули воспоминания. В горле встал ком. Именно там, нашли Иришку. Мертвую Иришку. Только перед этим искали ее три дня. Бесконечно долгих, мучительных, ужасных три дня. Я поспешно отвернулся. Смотреть на это место мне было тяжко даже сейчас, спустя сорок лет.

И я прибавил шаг, чтобы уйти отсюда как можно быстрее. Чтобы не видеть, чтобы не терзать себя воспоминаниями. Чтобы не думать, кто тогда был виноват. Вдруг, все-таки я?

Нет, не нужно. У меня еще три дня до того момента, когда… Значит, пока можно просто жить. Наслаждаться каждой минутой. Пока…

– Олег! – раздалось сзади возмущенное. – Ты здесь не один! Не забыл еще? Куда ты так бежишь? Это просто невежливо с твоей стороны! Тебе не стыдно?

Я обернулся. Она стояла поодаль гневная, разобиженная. Стояла и дула губы, как маленькая капризная девочка. Наверное, на других это действовало безотказно. Вероятно, я должен был смутиться, начать извиняться, но… Во мне поднялось жгучее раздражение. Захотелось ответить. Хлестко. Обидно. Больно. Но я сдержался. Просто сказал правду:

– Не поверишь, совсем не стыдно.

Вика на миг забыла свою роль. Взгляд ее стал сначала растерянным, потом холодным, изучающим. Она пошла на попятную.

– Я тебя не понимаю, Олег. Мне казалось, что я тебе нравлюсь. Я и сама уже…

Она замолчала и смущенно потупилась, ожидая моих заверений в любви и преданности. Но я ее снова расстроил.

– Тебе казалось, Вика. Я знаю тебя всего три дня. О каких чувствах ты можешь говорить?

Это было настоящее ребячество, но в этот миг, глядя на нее, я испытал настоящее удовлетворение. У Вики вытянулось лицо. Пошло пятнами. Теперь она оскорбилась не на шутку. Неужели, ей раньше никогда не отказывали? Похоже никогда. Девчонка сжала губы и двинулась вперед. Мимо меня. Бросив на ходу:

– Вот и иди тогда сам. А я не нанималась провожать всяких там… отдыхающих.

Это «Отдыхающих» прозвучало у нее, как оскорбление.

Захотелось заржать. Захотелось сказать, что я тоже не нанимался угощать за свой счет мороженым всяких там самовлюбленных нахалок. Но я не сказал. Это было бы низко. Слишком уж старательно в нас, хороших советских мальчиках воспитывали джентльменов. Это наше качество не вытравили даже безжалостные девяностые. А сейчас и подавно поздно было переучиваться. По крайней мере мне.

Я пропустил ее вперед и пошел следом, надеясь, что она не уведет меня в другую сторону просто из женской вредности.

Не увела. Очень скоро слева показались ажурные стрелы портовых кранов, а потом появилось и море.

Здесь народа почти не было. На пляже лежали двое мужиков, прикрыв газетными пилотками лица, и поджаривали на солнце внушительных размеров животы. Здесь я чуть притормозил.

Вика нарочито медленно, словно дразня, расстелила на песке полотенце. Потом скинула сандалии, сняла платье, вошла в воду, пробежала вперед, до глубины и поплыла.

Я от досады аж крякнул. Плавала она великолепно. Куда там мне с моими саженками. Даже стыдно позориться. Стыдно? Вот еще. Кого тут стыдиться. Ей вон ничего не стыдно. От этой простой мысли мне стало куда легче. Я бросил свое полотенце подальше от Викиного, свалил на него одежду и тоже полез в воду.