- Ничего страшного. Ты у меня здоровая девочка, станешь молодой мамой, и я вернусь из похода к своему любимому домику. Вот и хорошо уже улыбаешься.
- Обещай беречься! Я не выдержу, если с тобой, что ни будь случиться!
- Ну, ну! Ты забыла, что я немного волшебник. Вмиг вылечусь и обязательно вернусь.
На этих словах моя женушка успокоилась и, обхватив меня всеми конечностями, засопела в ухо.
Снежная зима шла своим чередом. Служба затихла до весны, переживая непогоду. Вскоре животик любимой слегка округлился, а груди налились как спелые яблоки. Я с еще большим удовольствием ласкал их, пробуя на вкус добытые капли. Оленька млела от счастья и охотно шла навстречу всем моим желаниям. Я не наглел, оберегая чистую душу от продвинутого двадцать первого века. Хватит уже того, что приучил ее к получению удовольствия от моих забав с ее кнопкой. Но тут у меня у самого был немалый интерес. Зато поза наездницы стала для нее одной из самых любимых. И теперь я отслеживаю рост ее пузика, получая при этом изысканное удовольствие
Прошел апрель, дороги стали подсыхать, а в воздухе повисло напряжение грядущей войны. Полк опять усиленно тренировался, пополняя снаряжение и готовясь к грядущим сражениям. Я отправил рыдающую Оленьку нанятым экипажем в родовое поместье, загрузив его купленными нами вещами. Вряд ли получиться вернуться сюда после летней компании. Моя хозяйка загрустила и старалась не попадаться мне на глаза. Я был этому только рад, так как привык к почти ежедневному сексу и испытывал определенные неудобства. К счастью вскоре наш полк стал готовиться к походу и я избежал искушений молодой вдовушки. На прощание выдал ей сто рубликов, с наказанием беречь детишек. Она всплакнула на моем плече и перекрестила в дорогу, пообещав молиться за меня.
И вот мы едем по цветущей Европе навстречу с Наполеоновскими войсками. Польша, Австрия, Италия. Мы блуждали по мирным городкам, так и не вступив ни в одно сражение. То противник оказывался не в том месте, то мы терялись, следуя очередному приказу. Пошарахавшись по Европе, сразившись в десятках мелких стычек, мы зависли в Браунау, под командованием Кутузова. Я, конечно, знал о неудачной компании этого года, кульминацией которого станет сражение под Аустерлицем. Поэтому, единственной задачей ставил сохранить свою жизнь и жизни вверенных мне людей.
Наша батарея заняла позиции на реке Траум. Командовал нами легендарный Багратион. Здесь мы и получили первое настоящее крещение боем. Наполеоновские войска пытались переправиться через мост, а мы им этого не позволяли. Пять часов мы палили из пушек, пока мост не был окончательно разрушен. Затем наши части отступали до самого Амштетена, когда на нас догнали и насели передовые части французов. Наша рота приданная Багратиону, понесла первые потери, слава богу, не в моей батарее. С трудом отбившись, мы опять стали отступать.
Следующее сражение наша батарея приняла под Штейном, где, наконец, используя фактор неожиданности, мы ударили из всех стволов картечью по марширующей колонне, густо усеяв виноградники французскими телами. Так мы продержали лягушатников под плотным обстрелом до самой ночи, когда под ее покровом разбитому воинству удалось наконец отойти. Первая моя победа! Я горячо поблагодарил своих пушкарей, а примчавшийся Милорадович при всех обнял меня и вручил орден Святой Анны третьей степени. Я был в шоке, но ответил, как положено. Мои пушкари тоже заслужили свои солдатские награды и вечером мы устроили прямо на позициях знатную пирушку. Только наутро до меня дошло, что я еще на шаг приблизился к наследному дворянству. Любой боевой орден в это время давал на него право, если это утвердит дворянское собрание. Зная все нюансы, и имея огромные деньги за спиной, я ничуть не сомневался в его положительном решении.
Следующий бой мы приняли под Шенграбеном, и опять нами командовал Багратион. В этот раз мы попали в классическую битву этого времени. Наши войска стояли в обороне, французы наступали. Мои подчиненные двигались как заводные вокруг орудий, а пушки грохотали непрерывно. Нужно было отдать должное французам. Имея огромные потери, они сумели подойти для атаки, и все вокруг смешалось в апокалиптическом сражении. Перед нами был вал из тел, сраженных нашей картечью, из-за которого выскакивали враги со штыками наперевес. Мы уже не успевали перезаряжаться, когда я схватил ящик с артиллерийскими гранатами и, запалив пороховой шнур, метнул бомбочку в сторону врага. Слава богу, силушка позволила забросить ее за бруствер из тел и оттуда при взрыве полетели ошметки мяса и обмундирования. Ящик быстро опустел, французы смешались и повернули назад. Отбились! Руки дрожат от напряжения, а сердце стучит как сумасшедшее. Атаку на нашу батарею захлебнулась, но. вокруг еще кипела битва. Наш участок стал ядром обороны и вскоре враг отступил повсеместно. Вернее то, что от него осталось. Наши войска понесли приличные потери, до трети всех войск, зато французы заметно больше. К сожалению, у меня погибло два бойца, многие были ранены. Я прошелся по ним, как бы приободряя, на самом деле останавливал у них внутреннее кровотечение и подлечивал то, что скрыто внутри. Остальным я был помочь не в силах, так как энергия источника быстро закончилась. Даже свою царапину на виске я не успел подлечить. Пришлось заматывать бинтом и щеголять белой повязкой.
К сожалению это был последний успех для наших войск, потерпевших позднее поражение под Аустерлицем. Мы яростно сражались, отступали и снова бились. Потеряли пять пушек, троих пушкарей и четырех возничих. Унылые и опустошенные мы потянулись в сторону границы и добрались до Н-ска только к середине января. В одном из сражений я получил тяжелое ранение и с трудом смог скрыть от медиков свое неоднозначное состояние. С одной стороны ранение смертельное, с другой пациент жив и не собирается помирать. Для этого пришлось поддерживать внешнюю часть пулевого отверстия в животе и на спине в полу зажившем состоянии. Мои солдаты, только увидя жуткую рану, сняли шапки, заранее прощаясь со мной. Но, когда я не умер на следующий день, были сильно удивлены. Поверили в то, что я не окочурюсь, только на исходе недели после ранения. А ведь, не будь у меня запаса энергии в источнике, лежал бы сейчас в земле под Аустерлицем.
По возвращении с Н-ск, я заселился в свою прежнюю квартиру под радостные причитания хозяйки, с блестящими от слез щеками. Тут уже я смог позволить себе выздороветь, но для приличия изображал больного, с удовольствием принимая заботу о моем теле сердобольной хозяйки. В первый же день она отдала мне письмо от Оленьки, датированное августом месяцем.
« Мой любимый! Я знаю, что ты жив, иначе бы я это почувствовала. Спешу обрадовать тебя, что у нас родился мальчик, с такими же светленькими волосиками и голубыми глазками, как у тебя. Ест хорошо, особенно ему нравится твоя любимая левая. Вырастет, будет таким же любителем женских титек. Остальные тоже все живы и здоровы. Твоя сестренка просто чудо! Не оставляет меня с малышом ни на минуту. Мама и папа совершенно счастливы от внука и радуются, словно родили его сами. Я быстро поправляюсь и скоро мой домик будет готов к встрече с тобой.
Твоя любящая жена»
С трудом просидел дома две недели и затем, изображая больного, выбрался в свой штаб. Солдаты были на месте, а офицеров почти не было. Кто погиб, кто ранен, остальные в отпусках. Нашего ротного тоже убило, царствие ему небесного. Быстро оформляю документы на отпуск по ранению и, устроив своим солдатам праздник желудка, под скрип санных полозьев, двинул в Город к своим любимым.
Зимняя дорога оказалась быстрей летней, к тому же я не заезжал в Питер, а двигался напрямки. Всего четыре дня и вот я дома. Шум, гам, писки! Все завертелось, меня целовали, я обнимал и целовал в ответ. Оленька повисла на шее и не собиралась отпускать. Так и пришлось с нею на руках подниматься к нашему малышу. Вокруг детской кроватки столпилось все наше семейство, наблюдая за спящим малышом. Я поцеловал в лобик, на что он улыбнулся во сне, проявив на щечках милые ямочки. Оленька хотела тут же наложить на меня лапу, но семья отбила и увела в гостиную, где все с восторгом увидели орден Святой Анны на моей груди. Опять пошли радостные пляски, поздравления и очередные поцелуи. Вскоре меня принялись кормить и расспрашивать о войне. Пришлось рассказывать, сдабривая все юмором, и умалчивая о страшном. Наконец, Оленька посчитала, что мой долг перед семьей выполнен и потащила под общий смех в баню. Там меня осмотрели, попричитали над моими ранами и отдались с неистовой силою, забрызгав молоком по самую макушку. Не упустил момента и утолил свое любопытство, испив из прекрасных сосудов по очереди. Затем мы все-таки помылись и переместились в спальню, где, уже неспешно насладились друг другом, периодически впадая в изнеможение, но спустя время опять накидывались друг на друга. Остановить это смог только проснувшийся сынишка, которому тут же досталась любимая левая с остатками молока, которое употребил его непутевый папаша.
