— Здорово стрельцы! — звонко крикнул он.

— Здравия желаем вашему царскому величеству! — проревела в ответ недавно заеденное в царских полках приветствие добрая тысяча глоток.

— Благодарю за службу!

— Ура! Ура! Ура!

Под крики стрельцов царь повернул коня и, помахав на прощание рукой, поскакал дальше. Кавалькада двинулась за ним, и перед стрелецким строем остался только полуголова Пушкарев.

— Вот что служивые, — объявил он, едва стихли крики, — за то, что потешили вы царя-батюшку учением военным, жалует он вас: вином, хлебом и мясом. Хотя, верно, сами уж учуяли. Ну-ка, шагом марш к котлам! Да не толпитесь, оглоеды, всем хватит.

Стрельцы, повеселев, зашагали в сторону костров, где для них варилось и жарилось угощение. Как выяснилось, государь не поскупился. На каждый стрелецкий десяток пришлось по зажаренному целиком на вертеле барану, да по полуведру хлебного вина и это не считая вареной в котлах говядины, да еще по караваю хлеба каждому ратнику. Неподалеку от стрельцов расположились солдаты, а следом за ними драгуны и напротив рейтары. Посреди лагеря были накрыты столы для царя и его ближних бояр и полкового начальства. Время от времени, оттуда выкликали отличившихся на учении ратников и потчевали их с царского стола. Потом говорили, что некие вызванные вместе драгуны и солдаты едва снова не подрались, но государь не осерчал на них, а напротив смеялся и даже поднес по чарке из своих рук, велев помириться. Таковой чести не всякий боярин удостаивался, так что польщенные царской милостью служивые тут же помирились и обнялись, не забыв при этом посулить на ухо противнику вдругорядь переломать кости.

Чернобородый Семен, пил и ел в три горла, пока было куда, а затем, икнув, посетовал:

— Я слышал, что немцам по барану каждому дали и вина без меры наливали!

— Откуда слышал-то, — усмехнулся Игнат, — ты же не отходил никуда?

— Ты что мне не веришь? — Пьяно вскинулся стрелец и посмотрел на собеседника осоловелыми глазами.

— Да ну тебя!

На другой день после учений в Москву пришли вести, что возвращается посольство из персидских земель. Привез их один из отправленных в составе посольства боярских детей по прозванию Михаил Давыдов. Узнав об этом, я велел без проволочек позвать его, и скоро гонец стоял передо мной и моими ближниками.

— Здрав буди, государь, — бухнулся он в ноги, едва поняв, кто перед ним.

— Встань, нечего полы протирать.

— Как прикажешь, царь батюшка!

— Ну, рассказывай, как съездили, чего видали, чего слыхали?

— Так, это, — немного растерялся Давыдов, — я письма от дьяка Иванова привез, там все описано…

— Успею я письма прочитать, ты мне своими словами расскажи, как вас приняли, да сделали ли дело, да что, может, видел в иных землях достойного описания?

— Как повелишь, государь! Все расскажу как есть. Только начать-то с чего?

— Так с начала и начни, что за страна Персия?

— Богатая страна, государь. Обширная, и народу в ней много. Жарко только там и, бывает, лихоманка[31] свирепствует. Сначала, мы по морю плыли, а потом, значит, дьяк наш купил верблюдов, да лошадей и караванщика нанял, чтобы проводил, да и двинулись мы дальше. Ах, да, совсем забыл, шах как узнал, что мы приехали, послал нам навстречу кызылбашей[32] своих, чтобы проводили нас.

— Что, разбойники озоруют?

— Да как тебе сказать, государь, в тех краях что ни бек, то разбойник… купеческие караваны коли большие ходят — откупаются, а малые могут и разграбить, а людей до смерти побить. Ищи потом свищи, ветра в поле. Да и кабы в поле, а то поначалу все больше горы. Но потом и поля пошли и леса даже. Ну и добрались мы до Исфахана. Шах Аббас принял нас с почетом. Подарки ему понравились, сетовал, правда, что девок ему не привезли для гарема. Он, де, наслышан, что девицы в наших землях красивые, да ладные и желал бы в своем гареме иметь таковых.

— Совсем осатанел, старый хрыч, — хмыкнул Вельяминов, — не хватало еще басурманам наших девиц дарить.

— Грузинские цари дарят, — пожал плечами боярский сын, — бывает даже царских дочерей.

— Видать тяжко им приходится, — задумчиво протянул Романов, — раз детьми откупаются.

— Что шах про торговлю сказал? — проигнорировал я проблемы Багратионов.

— Да шах не против. Вот только…

— Что, только?

— Ну, он, как водится, такими делами заниматься не стал, а велел визирям своим, а те поначалу вельми обрадовались, потом заскучали, потом бакшиш[33] просить вздумали.

— Вот, паразиты, нигде своего не упустят! Шаху не жаловались?

— Так шах не каждый день принимает, дела приходится через визирей вести, а им, сказывали, купцы местные заплатили, да так богато, что те словно оглохли.

— Вот, значит как. Не хотят мусульмане конкуренции…

— Да какие мусульмане, государь! Сами кызылбаши только воевать, али грабить, а по торговле у них все больше армяне. А они хоша и христианского роду племени, а иной раз к единоверцам хуже собак. Только пусть тебе про эти дела, государь, сам дьяк расскажет. А то я многого не ведаю, еще перевру по простоте своей, али недомыслию…

— Ладно, а скоро ли посольство прибудет?

— Так они с персидским послом и шахскими дарами по Волге идут, со всем, значит, бережением.

— Дарами говоришь?

— Да, государь, и богатыми! Там и шелка драгоценные, и злато серебро с камнями самоцветными, а еще звери заморские!

— Какие еще звери?

— Ну как же, пардусы[34], соколы, а еще слон.

— Что? Какой к богу слон!

— Известно какой, индейский. Здоровый зараза и жрет много!

— Блин, вот слона то мне и не хватало для полного счастья!

— А то! Сказывают, что такового зверя ни у одного государя в Европе нету.

— А шведы с немцами как съездили?

— Да пес их знает! Расторговались с прибытком, этого не отнять, а что там дальше, не ведаю. Охти мне, государь, совсем запамятовал! Тот немец, которого все Крузиосом зовут, все время чертежи земель делал, и велел копию тебе отвезти. Говорит, де, сохраннее будет. Мол, ваш царь наукам учен, и если что случится, то сможет разобрать.

— Не понял, а что случится то?

— Да захворал он дорогой.

— А где копии?

— Сей момент, представлю.

Я думал, что карта будет в тубусе, но на стол легла кожаная сумка с бумажными листами, на которых были вычерчены фрагменты карты с координатами и пояснениями написанными латынью. Прикладывая один лист к другому, я скоро получил довольно подробный чертеж Волги и прилегающих к ней земель, а так же Каспийского моря и севера Ирана.

— Да ради одного этого, стоило посольство послать, — обрадованно воскликнул я. — Молодец Давыдов — сын боярский! Жалую тебя шапкой, да десятью рублями денег за службу.

— Благодарствую, — повалился тот снова в ноги.

Мои приближенные тем временем обступили стол, пытаясь понять, что меня так обрадовало. Листки вертели и так и так, но по-видимому ничего путного в голову не приходило. Первым не выдержал Никита.

— А чего тут?

— А вот посмотри. Вот Волга, а вот Дон.

— Ну, близко, и что?

— Али канал, задумал прорыть, царь батюшка? — Сообразил Романов.

— Можно и канал, Иван Никитич, но главное засеку поставить.

— Засеку?

— Ну, сам посмотри, через реки летом не переправишься, больно широки. А если тут перегородить, то ни ногайцам, ни еще кому озоровать, тут не получится.

— А земля там обильная, — задумчиво пробормотал боярин, — не чета нашей! Только лесами те места небогаты.

— Будет канал, будет и земля для вала.

Едва первые робкие солнечные лучи начинают согревать остывшую за ночь землю, в пробуждающемся ото сна городе начинается суета. Заспанные сторожа убирают рогатки и по освобожденным от них улицам начинают сновать по своим делам москвичи. Одни торопятся на рынок, чтобы успеть купить свежих продуктов к своему столу, иные в церковь, третьи в мастерские, а прочие и вовсе неведомо по каким делам пробудились ни свет ни заря. В отличие от последних Первушка Анциферов точно знал, куда идет, ибо поспешал на службу. Родителей своих, умерших во время голода, он почти не помнил. Иной родни у него не было, и пропал бы совсем мальчонка, если бы не подобрал отец Мелентий и не определил в монастырь. Отец келарь, правда, не больно-то обрадовался новому рту, но возражать, отчего-то не посмел. Там парень вырос, обучился грамоте и даже немного писанию икон, однако для последнего дела оказался непригоден, ибо оказался строптив и к канону не привержен. Впрочем, нет худа без добра. Нашелся и у Первушки талант. Отрок оказался ловок писать вязью[35] и уставом, и его приставили к оформлению рукописных книг. Так бы и провел парень всю жизнь схимником в монастыре, кабы не стали собирать ополчение. Защемило отчего-то сердце у послушника, и припомнил он, хоть и смутно, как одевал сброю отец собираясь на службу. Как провожая, крестила его мать. В общем, на вечерне отрока еще видели, а заутреню служили уж без него. Ни оружия, ни коня, у него, конечно, не было, да и годами он был не велик, так что в рать его не взяли. Прибился парень к посохе, вместе со всеми ладил острожки, копал и носил землю, помогал поднимать на валы пушки. Острожек, который они построили и обороняли, командовали мало кому ведомые в ту пору князь из неметчины Иван Мекленбургский, да стрелецкий сотник Анисим Пушкарев. Именно на них пришелся главный ляшский удар и неведомо как они все и живы остались. Но бог миловал — отстояли Москву. Когда же отбились, взялись по военному обычаю собирать добычу с валявшихся вокруг вражеских трупов, да делить ее, тут и выяснилось что Первак грамотен. Получилось это случайно, среди добычи оказалась неказистая медная вапница[36] с чернилами. Будь она серебряной или хоть чуть искуснее сделанной, на нее нашлись бы охотники, а так… В общем, парень набрался смелости и попросил ее себе, тут и открылось. Пушкарев тогда взял его к себе в сотню. Грамотных людей тогда на Москве мало было, вот так и стал Превушка писарем в стремянном полку. Покуда названные дочери Пушкарева малы были, жил он у него. Но как старшая из них Глаша в возраст входить стала, так и потерял покой молодой стрелец. Хотел было уже кинуться в ноги к своему благодетелю, ставшего к тому времени полуголовой, но Анисим вдруг добился, чтобы Первака взяли в приказ подьячим. Оно конечно, большое повышение для сироты, да только пришлось жительствовать в ином месте. А Пушкарев, провожая, на так и не высказанный вопрос сказал просто: — вот станешь дьяком, тогда и поглядим. А чего смотреть, в дьяки разве так просто выбьешься?