Зажмурившись и сжав кулаки, Джон замер в надежде, что лестница скажет: «Я в полном здравии, руки-ноги не покалечены, что ты паникуешь?» Но лестница молчала, и Джону пришлось открыть глаза и посмотреть. Во всю свою пятиметровую длину лестница распростерлась на траве, может, слегка поцарапанная, может, где-то у нее и побаливало, но видимых поломок не было.

На несколько сладких мгновений его охватило счастье. Но тут же нахлынули другие мысли. «Чему это я радуюсь? Мама наверняка узнает, что я ее вытаскивал, потому что мне ее не поднять, чтобы положить на место. Попал я как кур в ощип. И как прислонить ее к дереву? Да мне этого и за сто долларов не сделать. Даже за двести. Глупая мокрая курица».

Он ходил кругами, бормоча себе под нос, как отец, когда чистит трубы. Потом остановился, посмотрел на дерево, на лестницу и, наконец, на подставку под верандой. «Да сумей я ее к дереву прислонить, поднять ее на подставку будет плевое дело».

И он поволок лестницу через лужайку. Расположил верхней перекладиной к стволу с той стороны, откуда его нельзя было увидеть из дома, и посмотрел вверх, переводя взгляд все выше и выше. «Ты король! — крикнул он. — Корону королю».

Ну кому придет в голову, что Джон Клемент Самнер там, наверху.

Внизу будет Мейн-стрит. Люди, входящие и выходящие из магазинов. Автобусная остановка. Пассажиры автобуса. Далеко под ним будет скат крыши Сисси Парслоу. Но он никогда не расскажет об этом Сисси, потому что Сисси трепло. Обязательно разболтает все ребятам. «Только ни кому не говорите. Нельзя, чтобы взрослые узнали. Джон Самнер забрался на это огромное дерево. Сам!» Нет, Сисси сделает по-другому. Он расскажет своей матери. И уж миссис Парслоу постарается, растрезвонит всем и каждому. И вскоре дойдет до мамы. И начнутся причитания: «Никогда, никогда не оставлю тебя больше одного, скверный мальчишка». Жуть, до чего трудно жить с людьми!

Когда он вырастет, то купит себе остров и построит замок со рвом. Может, не замок, а пентхауз [12] — замки выходят из моды. На пляже он повесит объявление: «Не входить. Стреляют». И у него будет вулкан или бездонная яма, куда сбрасывать трупы. Будет плавательный бассейн, глубокий с обеих сторон. Будут подъемный мост, и ловушки для незваных гостей, и ручной лев по имени Эльза. И по всему острову будут башни, на которые можно взбираться, и ямы, зимой заполненные водой. А его женой будет Мейми. У него будет маяк, который ночами будет подавать сигналы кораблям, находящимся далеко в море: «Держитесь подальше!» Гарри и Перси будут навещать его на Рождество, а когда заявится Сисси Парслоу, его съест лев.

Он приподнял лестницу на полметра, прислонил к стволу и, тяжело дыша, облокотился на нее. Подтянул еще немного вверх.

В волнах прибоя бьется лодка. За ней, на доске для серфинга, — Мейми. Мотор не работает, и он должен грести, как бешеный, к прибрежным скалам, иначе Мейми унесет в открытое море.

Вверх! Может, у этой лестницы щупальца, как у осьминога. Так или иначе она оказалась на нем, а он — под ней. Вокруг бушует морс, а это проклятое дерево толкает не в ту сторону, словно само хочет упасть. И тут он увидел, что на скале вовсе не Мейми, а Сисси Парслоу, а это уж слишком. Не станет он надрываться ради этого слюнтяя.

Лежа на спине с распластанными руками и почти вывалившимся языком, он слегка подпрыгивал всем телом, чтобы еще немного покачаться на волнах.

Снизу он увидел дерево под новым углом, и у него закружилась голова. И чем дольше он смотрел, тем отчетливее видел, что на скалах все-таки Мейми. «Я иду! — закричал он. — Держись!»

Перевернулся и подставил под лестницу спину. Вверх ее! Вверх! Вот так!

Потом в волнах появилась другая лодка. На веслах — Перси! «Я спасу ее, — говорит Перси. — Не волнуйся ты, Джон». Джон потряс кулаком. «Чтоб ты лопнул, Перси Маллен. У тебя есть своя подружка. Иди и спасай ее».

Появилась еще одна лодка. Стоя на коленях, Гарри Хитчман сильными ударами длинных рук направляет ее через прибой. «Я спасу ее, — говорит Гарри. — Ты лучше возвращайся на берег». — «Не пойду я на берег. Думаешь, я нюня или еще кто. Не надо мне, чтобы за меня заступались. Вот увидишь».

Вверх ее! Вверх! Вверх!

«Я иду, Мейми! Держись, Мейми!»

И что это лестницы делают такими тяжелыми. Железная она, что ли? Ну, вверх, пошла же! «Слабак ты, Джон Клемент Самнер. Будь ты чашкой чая, вылили бы тебя в раковину».

Он снова запрыгал среди опавшей листвы, подпирая лестницу спиной, грудь у него вздымалась, прошибал пот. Вот жарища!

Лестница снова опиралась на ствол, и ее верхняя перекладина была уже на высоте двух метров. Дело пошло. Совсем неплохо, в конце концов. А Перси сломал весло и теперь совсем беспомощный, а Гарри захлестнуло волной. Он потерял свою доску и гоняется за ней. «Я буду на пляже раньше, чем он ее поймает». Может, Джон Самнер и позволил себе передохнуть, по он единственный, кто не сошел с дистанции. «Держись, Мейми! — крикнул он. — Я иду».

В коленях снова появилась дрожь, но это была совсем другая дрожь. Чтобы проверить себя, он забормотал: «У Мэри был ягненок, руно — как снег бело…» Слова соскакивали с языка, как намасленные.

«Катитесь вы подальше, мистер Маклеод, не знаете вы всего».

«Какая вульгарность, Джон. В нашем доме так не разговаривают».

«Катитесь вы все. Тошнит меня от вас. Вы что, думаете, я святой? Или, может, я букет цветов? Плевал я на дурацкие проекты и модели из пластмассы. Ты мою подружку не спасешь, Гарри Хитчман. Я сам ее спасу».

Рывками он протолкнул лестницу еще на полметра вверх. Но она становилась все тяжелее и тяжелее, и управлять ею делалось все труднее. Труднее, чем старой доской для серфинга. Это было как метание палицы. А может, как прыжок с шестом, когда вдруг застреваешь в воздухе на полпути до земли.

Мейми на башне. Она размахивает белым платочком и кричит: «Помогите! Помогите!»

«Чтоб тебе пусто было, Мейми ван Сенден. Сама залезла, сама и слезай. Придется тебе прыгать. Не могу я так высоко забраться».

Он рухнул на землю у основания лестницы, тело пылало, его била дрожь, глаза заливал пот.

Зазвонил телефон. Казалось, он звонил где-то за километр от дома. Звон телефона мешался с грохотом у него в голове. «О, Боже!» — тяжело выдохнул он. Пошатываясь, встал на ноги и, спотыкаясь, стал подниматься по ступенькам веранды.

— Все в порядке! — вопил он. — Иду я! Иду. Да заткнись ты.

Телефон стоял в общей комнате на низеньком столике у камина. Он захлебывался от нетерпения.

— Джон, Джон! Где ты, Джон?

— Да здесь я.

— Почему ты так задыхаешься?

— Кто это задыхается?

— Ты очень долго не отвечал. Разве я не велела тебе не уходить? Вот ты и задыхаешься. Тебе пришлось бежать.

— Послушай, мам. Конечно, мне пришлось бежать. Я был в конце сада.

— Ты же знаешь, что тебе нельзя бегать. Надо было идти.

— Тогда тебе пришлось бы еще дольше ждать.

— Булочник приезжал?

— Ну да, мам, приезжал.

— Ты купил булочки?

— Нет…

— Почему нет?

— Забыл.

— Забыл о своем желудке? Что ты задумал, Джон? Ведь ты что-то затеял, да?

— Да брось ты, мам.

— Может, там у тебя этот Перси Маллен?

— Никого тут нет.

— У вас дождь?

— Дождь? Никакого дождя.

— В городе дождь. Ты промок или еще что случилось?

— У нас солнце, мам. И никакого дождя.

— На веревке остались твои школьные брюки. Лучше сними их и занеси в дом, а то они никогда не высохнут.

— Слушай, я же говорю тебе: солнце светит. Никогда ты меня не слушаешь.

— Ты что-то затеял.

— Нет, мам, нет.

Последовала пауза, и ему было слышно ее дыхание. Она дышала ему прямо в шею. Он почти ощущал каждый ее вдох, словно это были порывы легкого ветра. Физически она была рядом. Задавала вопросы и обвиняла.

— Если ты что-то задумал, оставь, Джон. Ты знаешь, что нельзя. Я тебе верю. — Это означало, что она не верит. — Теперь я должна идти. Позвоню еще раз во время обеда. Мы обедаем вместе с папой. Потом у нас встреча с мистером Маклеодом. И не забудь: никакого горячего питья, никаких тостов, ничего такого. Не зажигай плиту. И еще отдохни после еды.